— Говорят, — Лонаган внезапно выпрямился. — Вот здесь прячется в своем шато, как вы говорите во Франции, один герцог со своей деньгой.

— Я американка, — поправила я. — И никогда не была во Франции.

— Так поедем прямо сейчас. Мы с тобой вместе отправимся в Пари, так вы его называете? Але-гоп. — Он комично взмахнул руками, словно гусь крыльями. — Дело не в грамматике, — сказал он уже серьезно. — Дело в том, что мне надо перекинуться парой слов с парнями здесь наверху.

— Парой каких слов?

— Правдивых. О жесткой пяте несправедливости. Добросовестные работяги вроде вашей семьи заслуживают иметь красивые вещи не меньше, чем герцогиня.

— У нас нет герцогини. Но есть графиня.

— Та же высокомерная порода. — Он достал из кармана сигарету и закурил в сгущающихся сумерках. — Скажи папе, что не хочешь ждать еще год, пока починят вашу текущую крышу. Что вам необходимы молоко для малыша, индейка на Рождество. Скажи, что ему нужен день отдыха для его ноющих костей. И маме нужен.

Мы слушали ее приглушенный шепот за дверью и наблюдали, как Генри бросает камешки Кусаке, а тот пытается поймать маленькими ручонками.

— И бейсбольная перчатка для твоего брата нужна.

— Он бы за нее убил, — согласилась я.

— А ты? — Лонаган склонил голову набок, как любопытная сорока, и рассматривал меня. — За что убила бы ты, Сильви Пеллетье?

— Убийство — смертный грех, — улыбнулась я.

— Расскажи это правящему классу. — Завитки дыма поднимались у него изо рта, и я втягивала их в себя вместе с его словами, словно новый вид кислорода. — Чего же ты хочешь, сестренка? Каких сладких радостей? Скажи.

— Желания стоят денег. Много множественных монет.

— Здесь их много. Вопрос только в том, как заполучить их в свои руки.

— Выпросить, одолжить или украсть, — пожала я плечами.

— Украсть?

— Нет, не следовало так говорить.

— Слова — начало любого дела, так ведь? — подмигнул мне Лонаган. — Это не значит, что ты непременно украдешь.

Не в тот ли момент эта мысль запала мне в голову? Он затянулся сигаретой так глубоко, что кончик засиял красным. Солнце тоже отсвечивало огненным кольцом, а небо усеивали пламенеющие облака и синеющие тени.

— Впрочем, красота здесь бесплатная, в этих горах.

— Бесплатная красота, — повторила я. — А мы можем съесть ее на ужин?

Он рассмеялся, закурил и оценивающе посмотрел на меня, словно принимая решение.

— Помоги мне с разобраться с одним вопросом, Сильви Пеллетье. Мне надо отправить письмо в Мунстоун. Но если просто бросить его в почтовый ящик, есть опасность, что его не доставят.

— Опасность? — В его устах это слово звучало привлекательно. Сигарета повисла у него на губе, и я с трудом подавила порыв схватить ее и затянуться самой.

— Иногда письма определенным людям исчезают из Каменоломен, — объяснил Лонаган с загадочным видом. — Я бы доставил его сам, но мне в Мунстоуне больше не рады. Какой-то говнюк со значком сказал, чтобы я проваливал. В компании меня называют сторонним агитатором — это их самое вежливое определение для представителей профсоюзов. Ехать в город, чтобы передать письмо, для меня опасно.

— Я отнесу его для вас, — воскликнула я с воодушевлением. — Утром по дороге в школу.

— Ты станешь настоящей героиней, — заверил Джордж Лонаган.

— А может, сторонним агитатором? — спросила я.

Он рассмеялся.

— Нет, ты, разумеется, будешь местным агитатором. — Джордж вынул из кармана конверт и протянул мне. — Отнеси это редактору газеты «Мунстоун рекорд».

Я взяла письмо с торжественным видом, словно это великая миссия.

— Однажды мы с тобой поедем в Париж искать приключений. Ты и я, — добавил он. — Когда рабочие мира станут свободными, да?

Слова его прозвучали как шутка, но предстояла борьба на долгие годы.

— Ха-ха, конечно, — ответила я.

Когда вышел отец, Лонаган встал и похлопал его по плечу.

— Твоя девочка, — сказал он, — умна не по годам. Я только что говорил ей: бастуй, пока тепло. Так мы говорим в профсоюзах. Лето — лучшее время. Лишите их прибыли.

— Скорее мы лишим себя пропитания, — возразил отец. — Мы не выйдем летом. Летом нам причитаются выплаты.

— Жак, — позвала его из дома мама. — Скажи этому человеку, что les socialistes ne sont pas bienvenus icitte [Социалистам здесь не рады (фр.).].

Маму ужасала одна мысль о социалистах. Она называла их безбожными радикалами и неверными. По мнению церкви, социалист был чем-то вроде демона. Я с интересом разглядывала Джорджа Лонагана: вдруг замечу рога. Конверт в кармане обжигал, как раскаленный уголек.

— Шери боится красной заразы, — извиняющимся тоном пробормотал отец.

— Можете называть нас социалистами, красными собаками, Джоко, но, с вами или без вас, рабы пещер добьются свободы, — Лонаган выдохнул струйку дыма.

— Мы не рабы, — возразил отец.

— Уверены? — Лонаган ушел, посвистывая, но на полдороге вниз обернулся и поклонился мне, словно кавалер из далекого прошлого, словно знал, что я сожалею о его уходе. Он тоже сожалел. Я хотела сказать ему, что отец прав: рабство отменили тринадцатой поправкой к Конституции США. Возможно, социалисты Нью-Джерси не выучили этот факт на уроках истории, в отличие от меня, получившей по истории высший балл с отличием.

Но, по правде говоря, в те дни я мало что знала о прошлом. Меня занимало настоящее, наш новый мир, в котором сын герцога работал, не снимая галстука, за деревьями высился шато, а на ступеньках нашего жилища курил радикал со шрамом на щеке. Он доверил мне передать послание, и я мнила себя героиней.

«Пари», — сказал он. Увижу ли я когда-нибудь этот город? Я уже повидала восьмое чудо света. Но есть еще семь. Нужны лишь деньги заплатить за билет. Как же мне их заполучить?

На следующее утро перед школой я изучала объявления в окне «Мунстоун сити рекорд»: «Принимаем заказы на печать. Спрашивайте внутри». Может, я спрошу насчет работы, хотя вряд ли газеты нанимают девочек. Может, я предложу услуги по уборке за пару монет.

— Добрый день, — позвала я. Появился рыжий кот и мяукнул. Я положила опасный конверт Джорджа Лонагана на пишущую машинку. Что хотел сообщить газете агитатор из Нью-Джерси?

В школе мисс Гейдж объявила:

— Будет конкурс сочинений! — Она просто светилась от воодушевления. — Приз — доллар. Сочинение победителя напечатают в газете.

«Что делает США великой державой?» — гласила тема на доске.

— Нужно использовать примеры из нашей местной жизни, — добавила учительница. — Судьями будут сама мисс Гейдж и К. Т. Редмонд, редактор «Мунстоун сити рекорд».

Вероятно, под влиянием большевистского пирата Джорджа Лонагана я выбрала тему сочинения «Свобода» и писала с неистовым желанием победить. Я хотела получить этот доллар.

В качестве «местного примера» я вспомнила бедных мулов, связанных веревкой, и умоляющие глаза осла, которого мучили мальчишки. Я увлеклась призывами к справедливому обращению с животными, «которых приручили, чтобы служить человеку, и которые не выживут одни, как выживают дикие звери…»

Свобода наша сила, но с ней приходит и ответственность, развивала я мысль. О ней надо заботиться, растить. И все в таком духе возвышенного идеализма мечтательной школьницы.

«Это такая шутка? — прокомментировала сочинение мисс Гейдж. — Задание было написать о том, что делает нашу нацию исключительной. А не писать об ослах».

Во втором варианте я выразила патриотический восторг в отношении слов, выгравированных на колоколе Свободы: «И объявите свободу на земле всем жителям ее». США — великая держава, ведь мы боролись с деспотией короля. И у нас теперь демократия — в Мунстоуне скоро состоятся местные выборы! И благодаря революции с нас не взимают налоги без представительства — так я полагала в то время.

Новое сочинение возымело успех.

«Намного лучше!» — написала мисс Гейдж своим цветистым почерком. Она не предложила развить идею о том, что свобода должна принадлежать всем жителям, а не только некоторым. Нас не учили подвергать сомнению идеи, отлитые в чугуне. Моя писанина о величии США заслужила высший балл с отличием. Могла ли я наконец считать себя настоящей американкой?

Шестое июня, 1907 года. Торжественный день. Сегодня утром мне вручат аттестат, в мой семнадцатый день рождения. Начищенные до блеска ученики выстроились и зашагали строем на деревенскую площадь: грязную площадку со скамейками, стоящими вокруг украшенного флагами помоста. Там восседала мисс Гейдж: пташка в ярко-желтом оперении на фоне облаченных в темные костюмы городских чиновников, похожих на ворон.

Выступил с речью полковник Фредерик Боулз, мужчина с торчащими как щетка усами. Он говорил с важным видом, а ученики со смешками повторяли его имя. «Кишка», «раздраженная кишка» [Фамилия Bowles созвучна слову bowels — кишки (англ.).]. Его называли полковником, хотя он не был ни солдатом, ни командиром. Он никогда не служил в армии. У него единственного в городке была машина, ее по частям притащили наверх и собрали на месте заново.

— Ученики, родители, учителя, дорогие друзья! — зазвенел по всей долине его голос. — Среди нас сидят будущие лидеры.