— Прошу прощения, миссис, — пробормотала я, рисуя узоры на запотевшем стекле.

Она принялась обмахиваться веером.

— Наша цель — привить вам навыки дисциплины и принципы религии, чтобы вы усвоили их сердцем. Вашим диким, необузданным сердцем. Будете вы менять свой подход к жизни? Или не будете?

— Если это вообще возможно, буду.

— Ладно. В противном случае выход у вас единственный: улица. Должна предупредить, ни на один класс во всех наших городах не наваливается столько несчастий сразу, как на уличных женщин. Мы постоянно сталкиваемся с ними, пытаемся взять под свою опеку. Опрятность и добродетель для них пустые слова. Дисциплины они не признают. Стоит паре шиллингов звякнуть у них кармане, как они сразу тратят их на какую-нибудь глупую побрякушку Побрякушку. Мне бы такую, чем бы она на самом деле ни оказалась. Звучит приятно. Это лакомство или драгоценность?

— Некоторые воруют, иные пьют. А кое-кто превращается в… в… магдалин, которые зарабатывают на… на… похоти. Скажу вам откровенно, мисс Малдун. Половина сирот, которых мы с такими усилиями пытаемся спасти, обязаны своим рождением греху и разорению. Вы такой судьбы хотите? Плодить сирот?

— Я сделаю все, чтобы не пополнить поголовье сирот, — сказала я, не понимая, что следует из моего обещания, и вместе с тем искренне веря в свои слова.

— Вы должны остерегаться… хм… химических влияний обаятельных приютских вроде этого Чарли. Что у вас есть, чтобы не поддаваться искушению со стороны испорченных мальчишек?

— Я могу записать псалом Давида.

— Да что вы! — Голос ее потеплел. — Наизусть знаете? Боже мой! Боже мой! для чего Ты оставил меня? [Псалтирь, 21:2.] — Миссис Дикс сделала паузу, ожидая, что я подхвачу.

— Но я же червь, а не человек, — забубнила я, — поношение у людей и презрение в народе. Все, видящие меня, ругаются надо мною [Псалтирь, 21:7–8.].

Лицо ее скривилось от жалости.

— О, милая. Бедняжка. Ты не червь.

Я вдруг ощутила облегчение.

— Бог не оставил тебя! — воскликнула миссис Дикс, обнимая меня. — И я тебя не оставлю. Но ты не должна поддаваться влиянию недостойных навроде Чарлза, чей отец — грех, а мать — улица. Ничего хорошего из этого не выйдет.

Я послала ей улыбку и принялась возить пальцами по обивке сиденья.

— Через два дня мы прибудем в Нью-Йорк… и мы нашли для тебя крышу над головой, чудесное место! Адвокат с женой ищут горничную.

— Я хочу найти маму.

Миссис Дикс печально вздохнула:

— У нас нет о ней никаких известий. Благотворительную больницу она покинула. Как многие бедняки, ваша мать упряма и не в состоянии понять, что для нее лучше. Последнее, что мы о ней слышали, она уехала с каким-то знакомым.

Поцеловав меня в макушку и погладив по носу, моя покровительница удалилась к своему мужу, который только что отпустил Чарли после длинной проповеди. Супруги всю ночь проговорили о нашей распущенности, неряшестве, невежестве и прочих наших грехах. Я тихо сидела в своем уголке и смотрела в окно — пустая как тыква.

Утром последнего дня нашей поездки, когда до жуткой Гоморры — то есть нашего родного города — было уже рукой подать, а Диксы похрапывали, Бульдог Чарли проскользнул на место рядом со мной. У меня вдруг засосало под ложечкой. Он был дикий и непокорный, и ему стукнуло семнадцать. А мне было всего тринадцать. Он сидел, качая ногой. А я заправила свои волосы-как-солома за уши и сунула красные руки под себя. Если он попытается сделать что-то дурное или начнет меня искушать, я закричу. Таковы были наставления миссис Дикс.

— Там ведь было здорово, на крыше?

— Да, — согласилась я.

— Давай еще разок! Последний шанс.

— Без меня.

— Ты ведь не получила цацек за это?

— Не буду отрицать. Не получила.

Он засмеялся, а мне краска бросилась в лицо. Не пора ли закричать? А то он про какие-то цацки, а я и повторяю. По-моему, он вовсе не злой. Мы молчали. За окном не было ничего интересного.

— Почему у тебя нет матери? — спросила я.

Он пожал плечами:

— По легенде, меня нашли на Баттери [Южное побережье Манхэттена. Сейчас там разбит Баттери-парк.] полицейские, я бродил вокруг мусорных баков и понятия не имел, как туда попал. По зубам определили, что мне года три.

Я представила себе Чарли в возрасте чуть старше Джо.

— Говорят, я знал только свое имя и песенку про Макгинти.

— До сих пор помнишь? Спой.

С оттяжечкой он начал. Стук колес почти заглушал его голос.

— Пэдди Макгинти, ирландец хоть куда, заработал денег и купил себе козла.

Он пел куплет за куплетом, не пропуская и самых распохабных, про козла и Мэри Джейн на узкой тропке, про то, как козел съел чьи-то украшения, закусил банкнотами и поцеловал Мэри, про то, как козла хотели взять в няньки. Я помирала со смеху, зажимала себе рот, чтобы не разбудить миссис Дикс. Я видела, что Чарли нравится меня смешить, а удавалось ему это почище записного артиста.

— Люди кидали мне монетки, когда я исполнял эту песню.

— Не повезло тебе. А у меня нет ни одной монеты.

Чарли еще рассказал, что полицейские отвели его к монашкам и за восемь лет сестры испортили его. Они научили его молитвам — Отче наш, Аве Мария, грамоте, он прочел мистера Аквинского и одолел катехизис. Все вокруг кричали: какой ты умный, из тебя точно выйдет священник.

— Но ведь ты же не священник, — засмеялась я. — Ни капельки не похож.

— Причина в том, что на тринадцатом году жизни сестры меня вышвырнули. Они не разрешали мне курить. Ну ладно. Я не из тех, кто любит, чтобы их загоняли в угол.

— И как же ты справился?

— Кукурузный огрызок — прекрасный обед. А монеты из карманов вытаскивать можно кучей способов.

— Так ты вор? — спросила я, подавив вскрик.

— А ты-то кто, мисс Полусиротка? Святая?

Он сердитым движением закрутил свою веревку, сложил втрое и обернул несколько раз вокруг нее же самой.

— Виселица, видишь? Тринадцать петель к несчастью. Когда двигаешь этот узел, образуются новые петли. А если сделать вот так, получается вот что.

В руках у него оказалась удавка.

— Упс. И шея сломана.

Чарли обернул веревку вокруг моей руки и потянул:

— Видишь?

— И умрешь быстро?

— Не, умрешь медленно. Я видел на мосту Вздохов [Имеется в виду мост, соединявший тюрьму Томбс и здание Уголовного суда Нью-Йорка.]. Сперва подрыгаешься в воздухе.

Мы долго сидели в молчании. За окном всходило солнце, небо розовело. Замелькали домишки, затем здания побольше. Мы приближались к городу.

— Куда ты направишься в Готэме [Готэм — прозвище Нью-Йорка, данное городу Вашингтоном Ирвингом в рассказе «Сальмагуди», в котором он сравнил Нью-Йорк с деревней Готэм из английских сказок про дураков.], мисс Полусиротка Малдун?

— На Черри-стрит. Хочу найти маму, — ответила я.

— Я с тобой, да?

— Уверен?

— Совершенно. — Чарли накинул мне на шею петлю и повязал, будто галстук. Петля чуть-чуть сжала шею, мягко, почти нежно. Я не пошевелилась и не остановила его.

— Сумасшедший, — тихонько сказала я. — Правда?

— Наполовину. — Его угольно-черные глаза блестели.

Внезапно пробудившаяся миссис Дикс увидела, что я сижу с петлей на шее, и кинулась к нам. Мистер Дикс следовал за ней:

— Что тут, ради всего святого, происходит?

Я сняла с себя веревку. Во рту стоял странный вкус — коктейль из страха и еще какого-то беспокойства, иного, названия которому я не знала.

— Юный сэр! — Мистер Дикс помахал пальцем перед носом Чарли. — На днях я ясно дал вам понять, что ваши дурные наклонности для нас неприемлемы. Неужели вы законченный негодяй? Где вы научились этому мерзкому искусству?

— В Томбс [Район Нью-Йорка в Южном Манхэттене, где до 1902 г. помещался суд и арестный дом.], мистер Дикс, прошу прощения, сэр, — очень вежливо ответил Чарли.

— Вернитесь на свое место, мисс Малдун, — велел мистер Дикс. — Мы прибываем через пару часов.

Я встала, но Чарли схватил меня за руку:

— Я пойду с тобой на Черри-стрит. Я сумею найти твою маму.

— Не сумеешь! — отрезал мистер Дикс.

— А вот сумею! И ее руку я тоже найду!

Когда мы прибыли в Нью-Йорк, мистер и миссис Дикс попытались уговорить меня пойти с ними и сменить одну кабалу на другую: поступить в услужение к адвокату. Чарли они обещали устроить газетчиком.

— Нет, спасибо, — отказался Чарли. — Мы пойдем искать миссис Малдун.

— Если вы столь упорны в своем стремлении к греху, — сказал мистер Дикс, — то наше Общество снимает с себя всякую ответственность перед вами. Пусть юные учатся на собственных ошибках. Мы дали вам шанс на исправление.

— Если вы меня не отведете к маме, сама пойду, — пригрозила я.

Диксы посовещались в сторонке.

— Эта девочка всегда была дикаркой, — расслышала я мистера Дикса. Он сокрушенно покачал головой: — Ее падение неизбежно.

На этом они и порешили, и мистер Дикс вручил нам листок с адресом Общества, несметное богатство в виде двух долларов на нос, и они распрощались. Супругов моментально поглотила рождественская толпа.

— Что ж, пора на Черри-стрит! — объявил Чарли. — Пошли искать твою маму и ее руку.