Наутро нас ударом в гонг разбудила миссис Огузок. Никто с нами не нянчился. Не то что дома, где мама пела нежным голосом: «Просыпайтесь, новый день наступил. Вставайте же, сони».
Воспитательницы выдали нам синие балахоны, колючие джемперы и отличные башмаки, разве что чуточку поношенные.
— А теперь позвольте нам забрать брата и вернуться на Черри-стрит.
Миссис Огузок сжала губы в ниточку:
— Вы будете делать только то, что вам полагается! Не желаю больше слышать ни слова!
Но у меня для нее было припасено много слов: ведьма, живодерша, болотная крыса.
— Мисс Малдун, — приказала моя мучительница, — встаньте в угол лицом к стене и считайте кирпичи.
Но кирпичи я считать не стала. Я считала часы, когда снова заберусь на мамины колени и она двумя руками расчешет мне волосы. Устав, я снова затеяла с миссис Риардон грызню, требуя вернуть Джо и отпустить нас.
— Ну до чего же ты упрямая! Дитя, ты испытываешь мое христианское терпение.
Датч христианское терпение испытанию не подвергала. Она льнула к воспитательницам, те гладили ее по голове, восхищались мягкостью ее волос, красотой глаз, я завидовала сестре и была рада, когда ночью она снова забралась ко мне в постель, в страхе перед темнотой. На следующее утро она не отходила от меня ни на шаг. Нас всех повели в церковь, где мы распевали гимны до посинения. О благодать, спасен тобою! [Христианский гимн, написанный английским поэтом и священником Джоном Ньютоном (1725–1807), одна из самых известных песен среди христиан всего мира. Текст гимна пытались положить более чем на 20 различных мелодий, пока в 1835 году мелодия, известная как «Новая Британия», не утвердила свое превосходство.] Звучало чудесно, вынуждена признать. Я был потерян, но Ты меня нашел. А вот нас никто не нашел. Мы потерялись, как ягнята в пустоши. Вы можете остричь нас и спастись.
Глава третья
Ампутация
Одним теплым днем на исходе марта, когда кое-где уже зеленела трава, а снег съежился и посерел, в приюте объявился мистер Брейс — с сюрпризом. Его глаза навыкате так и сияли. Устроившись поудобнее в вестибюле, он объявил нам:
— Добрые вести. Малдуны выбраны для нашей Программы переселения на Запад.
И улыбнулся выжидательно.
Мы тупо смотрели на мистера Брейса. А он пустился рассказывать:
— Добропорядочные сельские семьи ждут не дождутся, когда заберут из города детей вроде вас и поселят у себя, в милых домиках с теплым очагом, с живописными просторами окрест. У вас, может, даже будет свой пони или собака. Ваш чудесный братец научится охотиться и рыбачить, а вы, юные леди, освоите искусство накрывать на стол и готовить сытные деревенские блюда.
Мистер Брейс обладал исключительным красноречием, так что пусть мы и лужайки нормальной никогда в жизни не видели, но скоро вовсю мечтали о пони.
— Сегодня триста двадцать семь сирот обрели пристанище на чудесных фермах Запада в новых семьях, в деревенской идиллии.
— Но нам не нужна новая мама, — возразила я. — У нас уже есть одна. Давайте заберем ее и вместе поедем в вашу деревню.
Глубоко посаженные глаза Брейса исполнились невыразимой грусти.
— Я должен сообщить вам нечто крайне важное. Вашей маме сделали очень серьезную операцию. Травмы ее были настолько тяжелы, что докторам пришлось удалить ей правую руку.
— Вы отрезали ей руку? — вскрикнула я.
Датч пискнула и в ужасе закрыла рот ладонью.
— Тихо, тихо. Если бы мы не отвезли ее тогда в «Бельвью», она бы наверняка умерла от гангрены.
— Нет!
Я разрыдалась, представив кровавую культю и валяющуюся в углу отрезанную кисть. Теплый изгиб ее локтя, веснушки на запястье, пальцы, которые врачевали мою боль — где они сейчас? У меня заныла рука — вся, до единой косточки.
— Вы отрезали ей руку! — заорала я. — Вы, ублюдок окаянный!
— Успокойся, дитя мое, — испуганно пробормотал мистер Бейтс. — Доктора спасли ей жизнь.
Сейчас, годы спустя, я признаю, что доктора спасли маму, но тогда я надрывалась:
— Вы нечестивый грешник!
— Надеюсь, я не из них, бедное мое дитя. Должен сказать тебе, мама ваша порадовалась, что вы трое отправляетесь в западные края, она дала согласие. Мама просила меня передать тебе, чтобы ты заботилась о братце и сестрице и не забывала молиться.
Я не заплакала и не успокоилась, я кричала и кричала, дабы он знал, сколь черна моя ненависть.
— Да будет тебе в утешение, что Господь был беден и прошел через ужасные унижения, — говорил мистер Бейтс. — Когда Его распяли, гвозди пронзили Его плоть. Но Он воскрес, дабы жить среди нас и спасти нас.
Услышав о гвоздях, Датч зарыдала еще громче, забралась преподобному на колени и обхватила за шею. Успокаивая ее, он не замечал ярости, исказившей мое лицо.
— Почему бы вам, шельмецам, не отправиться в деревню следующим же поездом? — вопросил преподобный. — Что скажете?
— О да, добрый господин! — воскликнула Датч. Не успела я и глазом моргнуть, а она уже предала меня. — Я жду не дождусь.
Ждать ей пришлось недолго. И трех недель не прошло, как за нами приехали. Мы сидели в столовой и ждали, когда подадут яблочный соус. Вошла миссис Риардон и двинулась вдоль столов, похлопывая то одного воспитанника по плечу, то другого.
ШЛЕП!
— Ты едешь в Иллинойс.
Подошла к Мэг:
— Иллинойс!
ШЛЕП! Досталось Бульдогу Чарли и парню рядом с ним. Дошла очередь и до меня:
— Иллинойс!
ШЛЕП!
— И твоя сестра тоже!
— Мы НЕ ПОЕДЕМ! — объявила я. — Мы не сироты.
— Не перечь!
— А как же наш брат? — спросила Датч.
— Он едет в Иллинойс, как и ты, — сказала миссис Огузок. Ее безбрежный зад шевелился, будто под юбкой обитало какое-то животное.
Я вскочила:
— Без мамы я никуда не поеду.
— Сядьте, мисс Малдун. Сию секунду.
Вот и все.
Позже во дворе только и разговоров было, что про Иллинойс. Особенно мальчики постарше ратовали за него.
— В Иллинойсе масла завались, кормят три раза, — уверял Бульдог Чарли. — Пастила на каждом шагу, бери за так.
Чарли был самый старший из нас, ему уже исполнилось шестнадцать. Он забрался на дождевую бочку и по-ораторски простер руку, его темные глаза так и сверкали. Сироты собрались вокруг, чтобы послушать. Когда он принялся нахваливать Запад, казалось, сам сладкоречивый мистер Брейс вложил ему слова в уста.
— Сироты! Конечно, все вы можете остаться здесь, шкодить и беззаконничать, но тогда вы так и останетесь нищими и будете жить на подачки благотворителей до конца своих дней, помяните мои слова. Но поезжайте на Запад, девочки и мальчики, и очень скоро вы заведете своих слуг, которые будут ублажать вас и кормить самой сладкой тыквой на свете. Не знаю, как вы, а я хочу стать КЕМ-ТО. А такому человеку уж точно не место в приюте. Так что едем в прерии ради счастливого будущего!
— Ура! — завопили воспитанники.
Накануне вечером воспитательницы выдали каждому из нас по томику Библии и по картонному чемодану. Мальчики получили штаны, а девочки — платья. Датч примерила новую юбку и вертелась в ней, пока у нее голова не закружилась, а я кусала от отчаяния пальцы.
— Ложитесь спать, разбойники, — велела миссис Риардон. — Завтра вы будете далеко.
Но я не смогла заснуть. Во мраке спальни некоторые из девочек тихо рыдали в подушки. Прячась за кроватями, Датч прокралась ко мне в постель и прижалась всем телом, так что наши волосы перепутались и непонятно было, где чьи. Ночные страхи гадкими мокрицами ползали у нас по спинам.
— Девочки, девочки! — надрывалась миссис Риардон, трезвоня в колокольчик. — Сегодня знаменательный день.
Мы выстроились в шеренгу, и она представила нас семейной паре по фамилии Дикс. Лицо у мистера Дикса было как шар из сала, а верхние зубы торчали, точно у крысы. Миссис Дикс была довольно красивая — молодая, стройная, с пышными каштановыми кудельками, прикрывающими уши, что придавало ей сходство со спаниелем.
— Поприветствуйте мистера и миссис Дикс, да погорячее, — потребовала миссис Риардон. — Они агенты Общества помощи детям и поедут с вами.
— Доброе утро, мальчики и девочки, — заговорил мистер Дикс. — Нам поручено подыскать для вас новые дома в прекрасных прериях недалеко от Чикаго, штат Иллинойс.
Я решила, что сбегу при первой возможности, но нас — двадцать человек — без церемоний загнали в фургон и отправили в путь. На душе было неспокойно. В окошке замелькали паровозные депо — жирные хлопья сажи летали в апрельском воздухе, — и вскоре фургон вкатил в огромный дворец из стекла и железа. Впереди стояли громадины.
— Поезда! — загомонили приютские.
А по-моему, никакие не поезда, а жуткие змеи, что живьем заглатывают людей, а затем выплевывают косточки. Диксы повели нас через лабиринты багажа, приличная публика оборачивалась и глазела на нашу процессию.
— Ты только посмотри на этих бедолаг!
Народу вокруг было много, в такой толпе легко затеряться.
— Датч, — зашептала я, — хватаем Джо — и ходу! Видишь дверь на улицу? Найдем дорогу к маме, нас никогда не поймают.
— Экси, я хочу покататься на поезде.
— Поезд! — подал голос Джо.
Хоть и маленький совсем, он был невероятно любопытный и в свои два с лишним года, конечно же, понятия не имел, что за зверь такой — поезд. Не было на свете малыша чудеснее. От отца ему достались темно-рыжие волосы, цвета ржавчины. Россыпь веснушек покрывала носик и круглые щечки, а штаны вечно с него сползали. Когда я его несла, он поминутно пытался поймать мой взгляд, спрашивал: «Экси?» — и прижимался ко мне всем телом. Он обожал целовать меня, тереться носом о нос, тыкаться лбом мне в лицо, будто хотел забраться внутрь моей головы. Вот и сейчас, прижавшись ко мне, он оживленно бубнил «поезд-поезд».