Дело в том, что, несмотря на скромный опыт расставаний (Джейми — мой первый настоящий парень, о будущем с которым я мечтала), я подозревала, что пришла пора обратиться за поддержкой к друзьям. Вот почему я вспомнила о Саре. Мы выросли по соседству, и наш дом стал ее вторым домом, когда ее младшие сестры и братья превратились в сущих дикарей и ей понадобилось убежище. Мне льстило, что такая штучка, как Сара, не стала воротить нос от довольно степенного пригородного дома моих родителей, и мы дружили всю среднюю школу, пока Сару в очередной раз не застукали с сигаретой за туалетами и не перевели из математического класса в колледж визажистов. Сейчас она внештатно работает в журналах и кино. Ее успех замечателен, но, к сожалению, означает, что в час нужды подруга находится в Голливуде, превращая актеров в зомби, а ее квартира сдана в поднаем австрийскому архитектору.

Я успела поволноваться, представляя в самых пикантных подробностях, какого рода жизнь мне придется вести без крыши над головой, прежде чем Герберт совершил поистине рыцарский поступок и предложил мне диван в своей маленькой квартирке под нашим офисом.

— После всего, что ты сделала для меня?! — возмутился он, когда я уточнила, уверен ли он. — Ты вытащила меня с самого дна! Спасла меня.

Он преувеличивал. Он вовсе не опускался на дно, но я понимала, что он имеет в виду. Я провела в издательстве всего пару лет и как раз начала присматривать работу поинтереснее, когда мистер Браун скончался. Герберт воспринял смерть партнера так тяжело, что я просто не смогла его бросить. Казалось, у него никого не осталось, кроме пухленькой, похожей на поросенка собачки, и хотя он никогда об этом не говорил, но по характеру и глубине его горя стало ясно, что они с мистером Брауном были не просто деловыми партнерами. Он перестал есть, перестал мыться, а однажды утром до беспамятства упился джином, хотя был трезвенником.

Особого выбора у меня не было: я начала готовить ему еду, конфисковала джин, а когда финансовые дела пошли совсем плохо и я не смогла пробудить его интерес, прочесала всю округу и нашла новые заказы. Тогда мы и переключились на печать рекламных листовок для местных компаний. Герберт был так благодарен, что значительно переоценил мою мотивацию. Он начал отзываться обо мне как о своей протеже и заметно оживлялся, ведя беседы о будущем «Биллинг энд Браун»: как мы с ним перестроим компанию в честь мистера Брауна. Его глаза вновь загорелись, и я еще ненадолго отложила поиски работы.

И вот что я имею. Через восемь лет. К большому изумлению Сары. Такому творческому, умному человеку, как она, который всегда и везде ставит собственные условия, нелегко объяснить, что у остальных людей другие критерии довольства жизнью. Я работаю с людьми, которых обожаю, зарабатываю достаточно денег на пропитание, хотя на квартиру с двумя спальнями в Ноттинг-Хилле все же не хватает, и целыми днями играю со словами и предложениями, помогая людям выразить свои мысли и реализовать мечты о публикации. Кроме того, у меня не самые плохие перспективы. Не далее как в прошлом году Герберт повысил меня до должности вице-председателя; и не важно, что, кроме нас с ним, никто не работает в компании полный день. Мы устроили небольшую церемонию и все, что полагается. Сьюзен, младший сотрудник на полставке, испекла фунтовый кекс [Фунтовый кекс — традиционный кекс, в рецептуру которого входит по одному фунту муки, масла, яиц и сахара.] и пришла в свой выходной, так что мы втроем пили безалкогольное вино из чайных чашек.

Столкнувшись с угрозой выселения, я с благодарностью приняла предложение Герберта. Это правда было очень мило с его стороны, особенно в свете крохотных размеров его квартиры. К тому же ничего другого мне не оставалось. Герберт был чрезвычайно доволен.

— Великолепно! Джесс будет вне себя от радости, она обожает гостей.

Стало быть, в мае я готовилась навсегда выехать из нашей с Джейми квартиры, перевернуть последнюю, чистую страницу нашей истории и начать новую, свою собственную. У меня была работа, здоровье и куча книг; оставалось только не падать духом, быть готовой встретить серые одинокие будни, которые тянулись бесконечной вереницей.

Учитывая все обстоятельства, полагаю, я справлялась неплохо и лишь изредка позволяла себе нырнуть в омут сентиментальных грез. В таких случаях я находила тихий темный уголок… самое подходящее место, чтобы отдаться на волю фантазий… и в мельчайших подробностях воображала те банальные будущие дни, когда пройду по нашей улице, остановлюсь у нашего дома, взгляну на подоконник, на котором выращивала пряные травы, и замечу чей-то силуэт в окне. В уголке глаза мелькнет завеса между прошлым и настоящим, и я доподлинно познаю физическую боль невозможности вернуться…


В детстве я была мечтательницей и источником постоянного разочарования для своей бедной матери. Она приходила в отчаяние, когда я забредала в грязную лужу или громыхающий автобус окатывал меня водой, и говорила что-нибудь вроде: «Смотри не заблудись у себя в голове» или «Если не видеть дальше своего носа, недалеко до беды. Будь внимательнее, Эди».

Для нее это было легко: свет не видывал более здравомыслящей и прагматичной женщины. Но не так легко для девочки, которая жила в своих собственных грезах с тех пор, как впервые задалась вопросом: «А что, если?..» Разумеется, с годами я не перестала мечтать, просто лучше научилась это скрывать. Но мать отчасти была права, ведь именно из-за навязчивых мыслей об унылом и безрадостном будущем без Джейми я оказалась настолько не готова к тому, что случилось.

В конце мая в офис позвонил самозваный медиум, который хотел опубликовать рукопись о своих потусторонних встречах на Ромни-Марш [Ромни-Марш — малонаселенные болотистые низины в Кенте и Восточном Суссексе.]. Когда к нам обращается новый перспективный клиент, мы всеми силами стараемся ему угодить, вот почему я отправилась в Кент на довольно древнем хетчбэке «пежо», принадлежащем Герберту, чтобы прийти, увидеть и, при должном везении, победить. Я редко вожу машину и терпеть не могу запруженные автострады и потому тронулась в путь на рассвете, рассудив, что так дорога будет свободнее и я смогу выбраться из Лондона невредимой.

Я приехала к девяти. Встреча прошла очень успешно — победа была одержана, контракты подписаны, — и к середине дня вернулась на шоссе. К тому времени движение заметно оживилось, чему решительно не соответствовала машина Герберта, неспособная выжать более пятидесяти миль в час без риска лишиться колес. Я перебралась в левый ряд, но все равно вызывала слишком много гневных гудков и качаний головой. Неприятно, когда тебя считают помехой, особенно если ничего не исправить, и потому в Ашфорде я свернула с автострады на проселочные дороги. У меня совершенно нет чувства направления, но в бардачке лежала карта, и я была полна решимости регулярно съезжать на обочину и сверяться с ней.

Мне понадобилось добрых полчаса, чтобы окончательно заблудиться. До сих пор не понимаю, как так получилось, подозреваю, что отчасти дело в устаревшей карте, а также в том, что я наслаждалась видами — полями, усыпанными первоцветами, и дикими цветами вдоль канав, — когда надо было следить за дорогой. В общем, я потерялась, колесила по узкой дороге, над которой смыкались огромные искривленные деревья, и наконец призналась себе, что понятия не имею, в какую сторону веду автомобиль — на север, юг, восток или запад.

Но тогда я не встревожилась. Я рассудила, что нужно просто двигаться дальше и рано или поздно я наткнусь на перекресток, ориентир или даже придорожный киоск, в котором добрая душа нарисует мне большой красный крест на карте. Возвращаться на работу было не надо; дороги не бывают бесконечными; достаточно смотреть в оба.

Вот как я обнаружила его. Он торчал из довольно обширных зарослей плюща. Один из старых белых столбиков с названиями местных деревушек, которые вырезаны на заостренных кусках дерева, указывающих в нужную сторону. «Майлдерхерст, — было написано на нем. — Три мили».


Остановив машину, я еще раз прочла надпись. У меня волосы зашевелились на затылке. Мной овладело странное шестое чувство, снова возникло туманное воспоминание, которое я пыталась поймать с февраля, когда доставили мамино пропавшее письмо. Я вылезла из машины как во сне и поспешила по указателю. Я словно наблюдала за собой со стороны, словно знала, что мне предстоит найти. И возможно, я действительно знала.

Они находились именно там, где я предполагала, в полумиле дальше по дороге. Из колючек вырастали высокие железные ворота, некогда величественные, но теперь кренящиеся под опасным углом. Створки опирались друг на друга, как будто вместе несли тяжкий груз. На небольшой каменной сторожке висела заржавленная табличка с надписью: «Замок Майлдерхерст».

Сердце быстрее и сильнее забилось в груди, когда я перешла через дорогу и приблизилась к воротам. Я схватилась за решетку обеими руками… ладони коснулись холодного, грубого, ржавого железа… и я медленно прижалась к ней лбом. Я проследила взглядом изгибы гравийной подъездной дорожки, которая поднималась по холму, вела по мосту и исчезала за пышной рощей.

Пейзаж был прекрасным, заросшим и меланхоличным, но не от него у меня перехватило дыхание. Внезапно я с абсолютной уверенностью поняла, что уже была здесь. Уже стояла у этих ворот, смотрела сквозь прутья решетки и следила, как птицы, будто клочья ночного неба, парят над ершистым лесом.