Меня переполняет страх при мысли, что я оставлю Дома на милость Дельфины в этой дыре, но он достаточно толстокожий, чтобы это вытерпеть, а его уверенность с лихвой покрывает другие недостатки — я в этом убедился. Возможно, тут я немного хватил лишнего из-за его поведения.

Запихиваю в сумку одежду на несколько дней, как раз в тот момент, когда со смены возвращается Дельфина, смотрит на нас обоих из коридора, а потом решает войти в мою комнату.

— Куда вы?

— В поход. Вернемся через несколько дней. Тебе что-то нужно?

— Ничего. — Она стоит в дверях, скрестив руки, и смотрит, как я собираюсь. — Спасибо, что оплатил счет за электричество.

Получив компенсацию в связи со смертью родителей, я договорился первый год во Франции оплачивать некоторые ее счета, но ни за что ей об этом не скажу. Для Дельфины это станет поводом уйти в загул, а она в последнее время пыталась держаться трезвой — во всяком случае, ведет себя чуть разумнее и уже меньше вспоминает о пагубных привычках.

— Ты справишься до конца месяца? — В третий раз складываю футболку.

С ним все будет хорошо. С ним все будет хорошо.

С досадой снова разворачиваю и начинаю заново, чувствуя на себе ее взгляд.

— Что?

— Даже если бы не справлялась, все равно не хочу ни цента из этих паршивых денег. Да я лучше помру от голода.

— Да, но меня это не устраивает. Не позволяй моему брату страдать из-за твоих предрассудков, — предупреждаю ее я. — Он достаточно настрадался.

— Зачем вам идти в поход?

— Нужно многое обсудить.

Она прикусывает губу, заходит в комнату и закрывает дверь.

— Ты уверен, что хочешь этого?

— Мы же уже все решили.

— И сообщаешь им только сейчас? Думаешь, они когда-нибудь поймут?

— Они присутствовали на нескольких собраниях. Я должен рискнуть. Им нужно начать уделять этому внимание. Они либо останутся в игре, либо выступят, но готов поставить на последнее. Дом гениален, но пока он еще просто ребенок.

Дельфина смеется.

— Как и ты.

Она не двигается с места, и это раздражает. Разворачиваю футболку, не в силах сосредоточиться на счете, пока за мной наблюдают. На висках скапливается пот, и меня жутко возмущает, что Дельфина стоит тут и следит за каждым моим движением. Чувствую, как начинает стучать в виске, когда подступает тревога.

— Что?

— Ваши родители бы гордились. — Я смотрю ей в глаза, в которых стоят слезы. За годы Дельфина стала мягче, скорее чувствительной алкоголичкой, чем злобной. — Я опозорила их тем, как справилась с их смертью.

Она редко признает свою вину. Что-то тут неладно.

Я подхожу к ней. Тетя — одна из самых красивых женщин, что я видел, но ее красота потускнела из-за жизни, которая лишила ее многих прекрасных черт. Она никогда не выстоит перед невзгодами, да и брата я никогда ей полностью не доверю из-за того, как она с собой обращается. Потому буду приезжать домой через каждые шесть недель и проводить все праздники и лето в Трипл-Фоллс. Ни за что не позволю Дельфине слепить из Дома свое подобие.

— Хочешь загладить вину?

— Я уже не жду искупления, племянник, — признается она, не смотря мне в глаза.

— Возможно, — соглашаюсь я. — Но, если ты говоришь искренне, — я понижаю голос, — traite-le bien [Хорошо с ним обращайся (фр.)].

— Я пыталась с ним поговорить. — В ее голосе звучит надежда, и моя тревога немного стихает.

— Ему не нужен еще один друг. Сейчас ему как никогда нужен авторитет. Но ты должна заслужить его уважение, чтобы он к тебе прислушивался. Расскажи ему свои истории. Расскажи то, что рассказывала мне. Расскажи о своем прошлом. Это хороший способ заслужить его уважение. Sois ferme. Mais traite-le bien. Il te résiste maintenant. Les choses ne changeront pas du jour au lendemain, mais si tu restes ferme, il s’y fera. Fais cela et tu auras gagné ma confiance [Стой на своем. Но хорошо к нему относись. Сейчас он тебя не уважает. За одну ночь его отношение не изменится, но, если останешься прежней, он прислушается. Сделай это, и я стану тебе доверять (фр.)].

— Ты стал намного лучше говорить по-французски, — замечает она.

— Знаю. — На какое-то время я подзабыл французский и подвел Доминика, не упражняясь с ним в родном языке.

— Самоуверенный засранец, — бормочет Дельфина, а потом с беспокойством на меня смотрит. Я перегнал ее по росту еще несколько лет назад. — Ты в этом уверен? Ты знаешь, с кем там связаться?

— Знаю. Знал уже давным-давно.

— Ладно. — Она забирает у меня футболку и вместо того, чтобы сложить ее, сворачивает и засовывает в мою сумку. — Так не помнется. Тебе все равно, но… — Дельфина пожимает плечами.

Перевожу взгляд с футболки на тетю, а потом вынимаю все вещи и скатываю их, как она показала.

— Мистер Всезнайка еще не все знает, — смеется она. — Это уважит твоего папу. Он много говорил…

— Разговоры. — Я раздраженно качаю головой. — Довольно разговоров. Я устал от разговоров, и если парни станут частью этого, — киваю в сторону комнаты Доминика, — то они должны узнать, что происходит. Он думает, я уезжаю подальше от этого места, от него. — Мне больно даже от этих слов.

— Я думала, ты уезжаешь подальше от меня, — ее самоуничижительный смешок говорит сам за себя. Это отдаленно напоминает извинение, но на большее рассчитывать не стоит.

— Мы долго продержались. — А это самые приятные слова, что я могу сказать по этому поводу. После жаркой ссоры между нами Дельфина стала стабильнее и начала снова проводить встречи. Сколь бы ни претили некоторые ее привычки, я немного восхищаюсь тем, как она себя ведет, насколько незыблемы ее убеждения, насколько бескомпромиссно звучит ее речь.

— Остальных ты не уведомишь? — Она имеет в виду основных членов собрания.

— Пока нет.

— Считаешь это разумным?

— Думаю, что, если провалю эту попытку, станет только хуже, если они будут об этом знать.

— Просто будь осторожен. Лучше не шути с теми людьми, которых ищешь, Иезекиль. Людьми вроде твоего отца…

— Дельфина, осторожнее, а то в твоем голосе прорежутся материнские нотки.

— Боже упаси, — шутит она, но в ее голосе и выражении лица есть искреннее беспокойство.

Дельфина не из тех, кто склонен к сентиментальщине, и потому уходит, но перед тем, как закрыть дверь, просовывает голову.

— Тобиас, у тебя все получится. Я знаю.

— Да, у меня получится. И у них тоже, — киваю на комнату Доминика. — Помяни мои слова. Они для этого рождены.

* * *

Сидя перед камином в кресле с высокой спинкой и занеся пальцы над клавиатурой, блуждаю по воспоминаниям о той ночи у костра, когда раскрыл намерения. Спустя почти неделю я крепко прижимал к себе младшего брата, едва сдерживая слезы, пока он пытался вырваться из моих объятий. Расчувствовавшись, я смутил его у всех на виду. Вспоминая тот день, стискиваю бархатные подлокотники кресла. Прихожу в себя, когда лежащий у моих ног Бо оживляется, навострив уши, а потом снова кладет морду на лапы. Когда пес снова приподнимается, слышу доносящийся из спальни слабый всхлип. В груди сжимается сердце, закрываю глаза и чертыхаюсь, когда ее отчаянный стон становится громче. Закрываю ноутбук и вскакиваю на ноги. Бо крадется следом, и мы быстро направляемся в спальню. Войдя в комнату, включаю лампу и смотрю на ее перекошенное от боли лицо, лоб, покрытый испариной, и подергивающуюся руку. Ночной кошмар? В любом случае я не в силах вынести эту картину. Когда мы были вместе, Сесилия будила меня легкими касаниями или тихим смехом, а я наблюдал за ней, гадая, что же ей снится, и ждал утра, чтобы об этом услышать. Сейчас совершенно иная ситуация, да и сны отличаются.

Когда с ее губ срывается всхлип, сжимаю кулаки, твердо вознамерившись снять это бремя.

В этом виноват я. Я же все и исправлю.

Сев на край кровати, наклоняюсь и целую Сесилию в висок, и она просыпается, но потом снова проваливается в сон.

— Dis-moi contre qui me battre, et je me battrai jusqu’à ce qu’ils disparaissent [Скажи, с кем мне сразиться. Я буду сражаться, пока они не исчезнут (фр.)].

Когда по ее щекам текут слезы, осторожно приподнимаю ее и прижимаю к своей груди, а ее руки безвольно висят по бокам.

— Dis-moi comment réparer cela. Dis-moi, mon amour. Je ferai n’importe quoi [Скажи, как мне все исправить. Скажи, любовь моя. Я пойду на все (фр.)].

У нее вырывается еще один всхлип, и она шевелится, а я крепко прижимаю ее к себе, пытаясь помочь.

— Ce n’est qu’un rêve, trésor. Je suis là. Je suis là [Это просто сон, сокровище. Я здесь. Я рядом (фр.)].

Сесилия истошно кричит во сне мое имя, и сердце сжимается, когда она начинает рыдать. Ее трясет, а по щекам текут слезы. Сцеловываю каждую из них, пока Сесилия пытается заговорить, но вместо того кричит и цепляется за меня.

— Все хорошо, Сесилия. Все хорошо. — От беззвучного крика ее тело дрожит, она царапает мне спину, а я целую ее лицо, губы, нос, висок, после чего шепчу ей на ухо.

— Я здесь. — Я не могу пообещать ей, что не случится ничего дурного, что в темноте не рыскают монстры, потому что это не так. Могу только попытаться защитить ее от них и от вреда, что может нанести дремлющее во мне чудовище. Наконец, придя в себя, Сесилия напрягается и всхлипывает, я отпускаю ее, и она смотрит на меня опухшими глазами.

— Расскажи мне.

— Не сейчас, — отвечает она хриплым голосом и отводит взгляд. — Видимо, я тебя разбудила?

— Нет, я работал за компьютером в гостиной.

— Не можешь уснуть?

— Отхожу от смены часовых поясов. Уверена, что не хочешь мне рассказать?

— Это просто сон. — Ее слова и поза лишают это мгновение интимности. Сесилия снова отгородилась от меня стеной. Пытаюсь прижать ее к себе, надеясь услышать признание, но отпускаю, когда она отстраняется, ерзает и встает. — Я в порядке.