Двенадцать лет назад я выставил ее из своей жизни. И тем самым потерял себя, цель, предназначение и рассудок.

Половина срока, что я провел без нее, проистекала из чувства вины, страха и самобичевания.

Сегодня я пришел к ней изменившимся из-за тех лет, что мы провели порознь, и лет, что привели нас сюда. Возможно, она не верила в мою ложь, но я всегда верил в ее правду, в ее любовь, в верность ее сердца.

Потому что она спасла меня.

Мое величайшее достижение — она и ее любовь, ставшие самым ценным достоянием.

Сокровищем, которое попытается украсть любой порядочный вор.

Сокровищем, которое многие пытались забрать и потерпели неудачу. Потому что я в этом, черт возьми, убедился. Раньше я бы ни за что не стал торжествовать из-за того, что завоевал ее, поскольку цена была слишком высока. Раньше делать подобные заявления мешало чувство вины.

Раньше… было слишком, черт побери, мучительно.

Тогда, как и сейчас, с ней, я был эгоистом без оправданий, потому что чаще всего потребность перевешивала чувство вины.

Прожив сорок три года, я убежден, что она — единственное, без чего я не смогу существовать.

И что в следующие сорок три года больше никого не полюблю.

Она любила многих. Такова ее особенность. Она определяла ее сущность, но я в отношении своего сердца жаден, и у него только одна владелица. Ничто и никогда не сравнится с теми чувствами, что она во мне пробуждает.

Эгоизм, честолюбие, ревность и алчность едва не лишили меня будущего, едва не лишили меня ее.

Когда она приняла меня обратно, я каждую минуту пытался искупить грехи и тянул время ради этого дня.

Приговор отбыт.

Мое время истекло, и отныне я свободный человек.

Вот почему я обязан ее найти. Сию же. Чертову. Минуту.

Жгучее желание вкупе с тоской в сердце побуждают поторопиться к ней. Бо самодовольно идет рядом, твердо вознамерившись стать первым, кого она осыпет любовью.

— Отвали, пес, до конца ночи она моя.

Бо, не обращая внимания на мой приказ, продолжает идти рядом с важным видом. Для перевозки его сюда понадобился месяц и шесть недель карантина, чтобы впустить в дом. Теперь, кажется, он уже заявил права на дом как его хозяин.

— Уходи. Сейчас же. Или я больше никогда не приготовлю тебе стейк.

Он приподнимает уши, словно понимая подтекст угрозы, останавливается вместе со мной и встает впереди. Щелкаю пальцами, но он невозмутимо смотрит мне в глаза, после чего уходит.

Ублюдок.

Добравшись до цели, вижу ее ровно там, где и рассчитывал застать. Она стоит на балконе, длинные волосы развеваются на ветру. Руки лежат на толстом глиняном выступе, она смотрит на сверкающее море. На ней белый шелковистый наряд с глубоким V-образным вырезом на спине. Кожа загорела под солнцем, но меня возбуждают утонченные крылья вдоль ее плеч. Обвожу ее алчным взглядом, испытывая желание и облегчение.

Встретившись с ней здесь, я довершил последнюю задачу из великого множества.

Жду, когда она поймет, что я рядом, и через мгновение вижу, как она настораживается. Смотрит на меня полными слез темно-голубыми глазами, в которых читается гнев, и от чувств дыхание перехватывает в горле.

Мы очень многое пережили с того дня на парковке в Вирджинии, когда все, что у меня было — футболка, мольбы о прощении, которых всегда будет мало, и непреодолимое стремление завоевать ее, удержать, вернуть все, что украл.

Мы зашли так далеко.

Очень, черт возьми, далеко.

Кажется, что с той поры минула целая жизнь.

В некотором смысле я ждал… но теперь все кончено.

Через несколько мгновений я воплощу в жизнь все намерения. Однако, когда прохожу через двери и бросаюсь к ней, в мыслях всплывают воспоминания о первом дне наказания. Я заново проживаю его за эти несколько секунд.

Глава 1

«Я никогда не был по-настоящему сумасшедшим, кроме тех случаев, когда было затронуто мое сердце».

Эдгар Аллан По

Тобиас

Тридцать семь лет

Ад, день первый.

Меня резко будит неожиданная тяжесть на груди, а через секунду чувствую на лице горячее гнилостное дыхание. Открыв глаза, вижу легко узнаваемую тень четвероногого гребаного демона. Этот бешеный пес величаво стоит на моей груди, из рычащей пасти мне на подбородок капает слюна, а в ушах звенит от его хриплого лая.

— Psychopathe [Психопат (фр.)], — ворчу, отгоняя полоумного французского бульдога, который рычит еще громче, когда привстаю и пытаюсь его спихнуть. Он не такой уж и тяжелый, но лай указывает на то, что пес о себе очень лестного мнения.

Этот придурок рычит на меня со вчерашнего дня, когда я вошел в дом, и Сесилия считает его поведение очень забавным.

А вот я — нет.

Приподнявшись в темной комнате, провожу рукой по пустой половине кровати. Бо, названный в честь дорогого человека, щелкает клыками, сидя на постели, где всего несколько часов назад она спала рядом со мной. Пес лает, вознамерившись вызвать у меня ненависть к нему.

Спустя всего несколько часов после нашего знакомства решаю, что это ему удалось.

Насторожившись из-за ее исчезновения, смотрю в окно и вижу, что еще темно, как будто сейчас полночь.

Тру лицо рукой, чувствуя, как подступает тревога.

Я нарисовался спустя восемь месяцев, пообещал целый мир, объяснения, завтрак и поклялся ее заслужить. Взамен мне быстро показали дом, после чего я встал под душ и отрубился к чертям. Почти ничего не помню после того, как оказался под горячим паром, который расслабил настолько, что я прочувствовал облегчение, которого не испытывал много лет.

И после всех данных обещаний спустя час из-за усталости не выполнил ни одного. Когда прошел запал, я отрубился и отрубился крепко.

Какого черта, Тобиас?

Скинув одеяло, переодеваюсь в одежду, в которой приехал сюда, и просовываю ноги в ботинки.

Обыскивая комнату, замечаю на одной из книжных полок небольшие часы из золота с колокольчиками наверху, и пытаюсь разглядеть, сколько времени.

Четыре утра.

Временная метка, обозначающая первый день в аду.

Более того, почти уверен, что Сесилия запаниковала.

Merde [Дерьмо (фр.)].

Надеялся, что она проспит всю ночь, но нужно было думать головой. Устав из-за разницы в часовых поясах и тридцатишестичасового полета, я отключился, не обсудив с ней все всерьез. Я был почти без чувств и не смог дать ей ни одного объяснения, что меня сдерживало. Резко вспоминаю, как она переоделась в фланелевую пижаму, пока я вытирался после душа. Это помню точно, поскольку счел забавным, что она надела такую одежду, и осознал, что она не вознаградит своим телом за возвращение. Однако это не помешало ей украдкой поедать меня взглядом.

Знаю, что обычно Сесилия просыпается ни свет ни заря, чтобы открыть кафе, но сейчас еще слишком рано, и она явно не выспалась. А вот я проспал как убитый — лучше, чем за последние годы, потому что ночевал в ее постели. Знаю, что по той же причине она не выспалась.

Из-за меня и моего эффектного возвращения в ее жизнь.

Может, мне и удалось поставить ногу на порог ее дома, но она все еще держит ладонь на дверной ручке, и стоит облажаться, как Сесилия захлопнет дверь перед моим носом. А начал я просто потрясающе.

Расстроенно вздыхаю, а Бо продолжает на меня гавкать, что напоминает собачье объявление территориальной войны, пока я наконец не гаркаю:

— Putain, tais-toi! [Заткнись, черт возьми! (фр.)]

Внезапно Бо замолкает и, наклонив голову, смотрит черными, как бусинки, глазами, явственно ставя под сомнение мой авторитарный тон.

— Couché [Слезай (фр.)].

Бо безропотно выполняет команду. Простые команды он выполняет в совершенстве. Команды, которые хорошо понимает по-французски.

Остроухий пес прыгает у ног, пока пытаюсь привыкнуть к темноте. И хотя безумно хочется побыстрее направиться к Сесилии, где бы она ни была, ничего не могу с собой поделать и из любопытства оглядываю ее спальню. Эта комната значительно отличается от той, к которой мы привыкли — от комнаты в доме ее отца, где я манипулировал ею, трахал и разрушал, а потом начал боготворить и любить.

Она сказала, что дом у нее небольшой, но каждый уголок отмечен цветом, вдохновением и таит в себе уют.

Сесилия словно тщательно продумала каждую комнату в доме, сделав его святилищем и доказательством своего роста. Я вижу это по утонченным произведениям искусства, по ее выбору.

Включив настольную лампу, выполненную в мозаичном стиле «Тиффани», просматриваю книги в твердом переплете, которые она еще не поставила на полку, и замечаю сделанные от руки пометки со списком дел, лежащие рядом со стопкой счетов.

Организовать благотворительный сбор продуктов ко Дню благодарения (отвезти к «У Мэгги»).

Вступить в торговую палату.

Взять кулинарный мастер-класс?

«Горячая» йога?

Девичник с Мариссой?

Книжный клуб?

Угостить мистера Красавчика?

Обуздываю подступающий гнев и решаю не начинать утренний разговор с вопроса «Кто, черт возьми, такой этот мистер Красавчик?»

Оказавшись в затруднительном положении и попав в немилость, понимаю, что должен подавить врожденную склонность доминировать, чтобы помириться с ней перед тем, как объявить войну за территорию. И под войной имею в виду полноценную битву, во время которой мы сделаем все возможное, чтобы вернуть то, что покоится под руинами последнего сражения.