— Это избыток гормонов, — повторяю слова мистера Белина, сказанные на одном из уроков естествознания. — Вы растите в себе другого человека. Все в порядке.

Женщина улыбается.

— А ты умный, да? — Она толкает тележку, и я иду за ней.

— У меня очень хорошая память.

— Это здорово. Хотела бы, чтобы у меня была похуже, — посмеиваясь, говорит она.

Мы идем в отдел игрушек, и я сопоставляю в уме цену за несколько машинок с деньгами, что лежат в кармане, но женщина вдруг берет с полки набор.

— Это набор. У твоего брата будут все машинки.

— Я не могу… — С красным от стыда лицом отворачиваюсь. — У меня нет денег на набор.

— Я оплачу. Пожалуйста, мне будет только в радость.

Когда я опускаю взгляд на ее выпирающий живот, мне кажется неправильным соглашаться. У нее и самой не очень много денег, судя по машине, на которой она ездит, и одежде. Оттягиваю воротник футболки, почувствовав, как горит шея.

— Вы не обязаны.

— Но я хочу. Позволь мне, пожалуйста.

— Ладно. — Соглашаюсь, потому что иного не остается. Я должен вернуться к брату. В животе снова бурлит, и я постукиваю пальцами по бедру.

Ты провернул замок три раза. Три.

Женщина проводит пальцами по упаковке, словно в ней таится ответ, и добавляет в стремительно заполняющуюся тележку небольшое одеяло с рисунком в виде машин.

— Ему понравится. Он очень любит машины.

Похоже, мои слова доставляют ей радость.

— Что ему еще нужно?

Все. Новая одежда и обувь. Родители. Отвожу взгляд, чувствуя, как горит в горле.

— Только книга. Чтение поднимает ему настроение. — Не знаю, почему чувствую потребность сообщить ей об этом, но, кажется, ей интересно, а я хочу, чтобы кто-нибудь — да кто угодно, кроме меня, — желал об этом знать. С собраний почти никто больше не приходит. Я понял, что через несколько месяцев после смерти родителей их знакомых перестало интересовать наше благополучие.

— Хорошо, книга, — улыбается женщина, хотя глаза у нее снова слезятся, и я откашливаюсь, из-за ее впечатлительности чувствуя себя не в своей тарелке. Эта дама мучается из-за гормонов. Я потакаю ей, не зная, почему она помогает, и задаюсь вопросом, сможет ли она оплатить все, что накидала в тележку. Мы идем в книжный отдел, и я выбираю две книги. Она выхватывает их из моих рук и добавляет еще семь. А когда мы оказываемся в продуктовом отделе, женщина сметает с полки суп, положив его в корзинку вместе с соком, сладостями и шоколадом.

— Он не ест шоколад, — сообщаю я.

— А ты?

— Да, я люблю шоколад.

— Тогда он для тебя.

— Вы действительно не должны столько всего покупать, — говорю я, настороженно пробегая взглядом по переполненной тележке.

— Должна.

— Вы живете в Трипл-Фоллс? — Мне нужно отвлечься. Он проснулся. Я чувствую.

Три раза. Дверь заперта, заперта.

Не удержавшись, смотрю на пластмассовые часы, висящие над аптекой. Половина восьмого. Шон уже, наверное, идет в школу. Если Доминик спит, то Шон его скоро разбудит. У меня осталось несколько минут.

— Нет, я жила тут раньше, но недавно переехала. Вернулась сегодня, чтобы повидаться с одним человеком… но я… — Она качает головой. — Неважно.

Снова смотрю на часы, почти не слушая ее, потому что сердце начинает колотиться в груди. Если Доминик проголодался, то может сотворить какую-нибудь глупость — например, попытаться приготовить яичницу.

Вот только чертовых яиц-то у нас дома и нет. Ладошки начинают зудеть, и я поворачиваюсь к женщине.

— Мне пора возвращаться к брату. Мне нужно идти. Сейчас.

Она округляет глаза.

— Он один?

Киваю.

Похоже, она снова расстраивается.

— Когда я уходил, он спал. Не хотел тащить его с собой по такой жаре. А тетя не могла отпроситься с работы. Я сижу с ним дома. Я ведь уже взрослый. — В моем голосе слышна злость, да и ляпнул я уже слишком много лишнего.

— Я никому не скажу, если ты так думаешь. Ты не виноват, — заверяет она. — Ты хороший брат.

Женщина торопится пробить покупки, а я смотрю на кучу пакетов и гадаю, как поволоку их домой, но радуюсь при мысли, как воодушевится Дом, увидев, что лежит внутри.

— Пойдем отнесем покупки в машину, и я отвезу тебя домой.

С облегчением смотрю на нее.

— Уверены?

— Конечно. Ты же не думал, что я заставлю тебя идти почти пять километров с этими сумками?

Кассир называет общую сумму, и я, вытаращив глаза, смотрю на экран. Двести двенадцать долларов. Женщина, не моргнув глазом, протягивает триста долларов и кидает сдачу в один из пакетов. Смотрю на нее круглыми глазами.

— Если ему будут нужны еще лекарства, — говорит она, но я понимаю, что это жалость. И меня это бесит.

Сглотнув ком в горле, киваю, потому как говорить трудно. Собираю пакеты и тащусь к машине, пока женщина поворачивает ключ зажигания и включает кондиционер. Домой мы едем молча, и я поглядываю то на заваленное пакетами заднее сиденье, то на женщину, которая побелевшими костяшками сжимает руль. Чувствую жалость к ней, к этой печальной беременной женщине, которая настолько одинока, что ей приходится шататься со мной по магазину, чтобы поднять себе настроение.

Когда она подъезжает к дому, отказываюсь от ее помощи. Какой бы милой она ни была, в дом ее приглашать не стану. Я редко подпускаю к Доминику взрослых. Не доверяю им. Никому здесь не доверяю. Дотащив пакеты до крыльца, возвращаюсь к машине и захлопываю заднюю дверь, а женщина опускает окно со стороны пассажирского сиденья.

— Спасибо вам.

— О, прошу, не нужно благодарностей, мне было в удовольствие. — Она качает головой и снова выглядит так, будто вот-вот заплачет.

— Меня зовут Тобиас, — сообщаю ей, словно это имеет значение.

— Спасибо, что составил компанию, Тобиас.

— Надеюсь, день у вас станет лучше.

Женщина кусает нижнюю губу, словно она на грани нервного срыва, и говорит:

— Ты сделал его гораздо лучше. Спасибо, что доставил такое удовольствие. — Она качает головой. — Ты наверняка считаешь меня сумасшедшей.

— Вы сказали, что у вас был плохой день. У меня тоже. Мой вы точно сделали лучше.

— Ты хороший ребенок. Ты заслуживаешь… — Она переводит взгляд на дом. — Ты заслуживаешь гораздо большего, чем плохие дни.

— У всех они бывают, — пожимаю плечами.

— Спасибо, Тобиас.

В шоке от событий последних тридцати минут, прощаюсь и взбегаю по ступенькам, затаскиваю пакеты в дом, захлопываю дверь и поворачиваю замок три раза.

Выглядываю через отогнутые жалюзи и вижу, что ее машина еще стоит у дома, а женщина склонилась над рулем и дрожит всем телом.

Она плачет. Часть меня хочет подойти к ней. Мама всегда говорила не оставлять плачущую женщину одной и никогда не становиться причиной ее слез, но я все равно не знаю, что сказать. Потому только наблюдаю за ней несколько минут, пока она не вытирает лицо и не уезжает. Пока разбираю покупки, в груди остается щемящее чувство. Дом еще спит, когда заглядываю к нему в спальню. Расставив банки в пустой узкой кладовке, чувствую облегчение, смотря на количество еды. Больше не придется голодать и ждать, когда Дельфина решит, что пришло время ужина. Ест она редко, поэтому эти припасы прокормят нас несколько недель. И тут я слышу, как Доминик подает голос за моей спиной, и его слова доставляют мне радость.

— Это все мне?!

Через несколько минут пакеты валяются на полу его спальни, а я пытаюсь нанести ему на кожу розовый лосьон, пока Доминик въезжает новыми машинками мне в бедро. Набив живот, думаю о женщине, которая мне помогла, и жалею, что не поблагодарил ее как следует. Справившись с Домиником и намазав его лосьоном, тащу брата в постель и переношу свой небольшой телевизор в его комнату. Дом уже почти засыпает, когда окно внезапно распахивается и появляются растрепанные светлые волосы. Шон поднимает голову и улыбается, увидев, что мы расположились на кровати Доминика. Он залезает через окно, одетый в свою любимую футболку с Бэтменом и джинсы. После лазанья по деревьям его одежда покрыта грязью.

— Вы не идете в школу? — спрашивает он.

— Нет. Доминик заболел.

— Не похож он на больного. — Шон смотрит на нас и чешет руки, и в тот миг я подмечаю на его руках, лице и шее пузырьки. Открываю было рот, когда Дом вскакивает с кровати и показывает на него пальцем.

— Шон! Переносчик инфекции — это ты!

* * *

— Сэр? — доносится до меня незнакомый голос. — У вас семь пакетов. — Звук пробивающегося товара медленно возвращает в реальность, и я забираю у протягивающей руку женщины сдачу и чек. С ноющим ощущением в груди беру пакеты за ручки и выхожу из магазина к «Камаро» Дома.