Мы тоже стареем, но не так, как люди. Самая распространенная схема выглядит так: до шестнадцати лет у бессмертных год идет за год. После шестнадцати один наш год равен примерно ста человеческим. Мне доводилось видеть бессмертных, которые взрослели быстрее или медленнее обычного, но я понятия не имею, с чем это связано. Самому старому бессмертному, которого я видела, было лет восемьсот или около того. Кстати, он был просто отвратителен — злобный самовлюбленный мерзавец. Гораздо более странное впечатление производят бессмертные, которым всего лет сорок или пятьдесят — они чувствуют себя взрослыми, а выглядят, как дети. Бедняги заперты в этой мучительной неопределенности и совершенно не знают, что с собой делать.

Что касается меня, то я родилась в 1551 году — прекрасное симметричное число, не правда ли? Мне почти пятьсот лет, а у меня до сих пор спрашивают удостоверение личности в барах.

Я уже слышу, как вы набрали в грудь побольше воздуха, чтобы излить на меня шквал восклицаний, типа: «О! Какое счастье! Вот повезло!», поэтому спешу вас заверить — вы просто не представляете, какая это засада. Я взрослая, понимаете? Я взрослая уже целую вечность, но при этом навсегда застряла на пороге юности и не могу вырваться из плена своей внешности. Впрочем, насколько я могла заметить, юности вообще присуще ощущение своего бессмертия, молодые просто уверены, будто с ними не может случиться ничего плохого. Понятия смерти и опасности для них пустой звук, не подкрепленный опытом и осознанием необратимости. Так что, в каком-то смысле, я действительно очень молода. Нет, вы неправильно поняли, я не жалуюсь. Проехали.

Мы не болеем раком, диабетом и тому подобными гадостями. Мы можем простудиться, подхватить грипп или чуму, но всегда выздоравливаем. К вашему сведению, следы оспы полностью исчезают через пятнадцать лет. Мы можем получить ожоги, заработать страшные раны или вовсе потерять руки-ноги, однако на нас все заживает, как на собаках. Со временем, разумеется, зато бесследно. Да-да, руки и ноги полностью отрастают заново — зрелище столь же безобразное, сколь завораживающее. Правда, на это требуется несколько лет.

А теперь я скажу вам самое главное: вопреки названию, мы не только смертны, но нас можно убить. Правда, это не так-то просто сделать, так что лучше и не пытайтесь.

Вас интересует, чем мы занимаемся все это бесконечное время? Примерно тем же, чем и вы. В конце концов, мы с вами живем на одной планете, и ресурсы у нас те же самые. Одни попусту прожигают свою жизнь (не надо показывать пальцем, даже если речь обо мне). Другие расходуют отпущенное время с большим умом — занимаются науками, искусствами, путешествуют. Некоторые не принадлежат ни к тем, ни к другим — они ничем не занимаются, но и не веселятся. Такие вечно всем недовольны, постоянно брюзжат, жалуются, ненавидят других бессмертных и терпеть не могут людей. Каждый раз при встрече с такими сородичами мне хочется посадить их на льдину и спихнуть в океан.

Хотите знать, как у нас обстоят дела с браком и детьми? Порой случается и такое. Я сама однажды была замужем.

Понимаете, тут тоже все очень непросто. Если вы живете с обычным человеком, то, как бы вы его ни любили, вам придется смириться с неизбежным — ваша любовь будет стареть и умрет, а вы останетесь живы и молоды. Поэтому в какой-то момент вам придется выбрать одно из двух — либо выложить всю правду о себе, либо заставить любимого человека ломать голову и мучиться догадками. И еще неизвестно, что лучше.

Если же вы решите создать семью с бессмертным, то будьте готовы к тому, что ваш брак продлиться о-о-о-очень долго. Возможно, дольше, чем вам бы хотелось... Но самое грустное я приберегла напоследок. Если у вас родятся дети от простого смертного, то вам придется пережить не только старость и смерть любимого, но и старость и смерть собственных детей. Впрочем, всегда можно утешиться тем, что это будет очень и очень нескоро.

Через четыре часа, три чашки эспрессо и пакет чипсов «Эхой», я въехала в городок Уэст Лоуинг. Еще через десять минут я доехала до выезда из городка Уэст Лоуинг.

Ну да, не мегаполис. Пришлось развернуться, вернуться в городок, и начать петлять по окраинам. Я даже не знала, что именно мне нужно. Вообще-то, я искала знак. Либо буквальный, типа таблички с надписью: «Риверз Эдж, налево», либо метафорический, вроде горящего куста или молнии, указывающей мне правильное направление.

Через две минуты я снова очутилась за городом. Остановившись у тротуара, я уронила голову на руль и со злобой ударила ладонями по приборной доске.

— Настасья, ты дура. Тупая никчемная дура, так тебе и надо! Ты это заслужила.

Вообще-то, по заслугам мне полагалось что-нибудь похуже, но если сам себя не пожалеешь, то кто вообще о тебе вспомнит?

Несколько минут я обдумывала свое положение, а потом вылезла из машины и побрела в лес, начинавшийся сразу за дорогой. За все это время ни одна машина не проехала мимо. Отойдя от шоссе, я опустилась на колени, уперлась ладонями в землю и произнесла несколько слов, таких древних, что они прозвучали как непонятный набор звуков. Эти слова были старыми уже в то время, когда я появилась на свет.

Это были слова, открывавшие то, что скрыто.

Одно из немногих заклинаний, которые я знаю. Даже не помню, когда я в последний раз его использовала. Кажется, в середине девяностых, когда в очередной раз посеяла ключи.

Я закрыла глаза, и вскоре картины, мелькавшие на обратной стороне век, обрели четкость. Я увидела дорогу, поворот и клен с лохматой кроной, сбрызнутой осенней бронзой. Теперь я знала, куда мне ехать.

Глубоко вздохнув, я встала с земли. В тех местах, куда только что упирались мои ладони, трава и листья высохли и рассыпались в труху. Несколько цветков позднего клевера завяли и поникли, листья их безжизненно сморщились, загубленные моим детским заклинанием. Два отпечатка смерти отмечали место, откуда я только что забрала силу. Ибо именно так действуют все бессмертные — для того, чтобы творить магию, нам нужно откуда-то черпать силу. Скажите спасибо, что большинство из нас берут ее из таких вот безобидных источников.

Я вернулась к машине и снова начала колесить по петляющим дорогам, ведущим в объезд городка. На этот раз я была гораздо внимательнее и смотрела в оба. Несколько минут назад я уже проезжала тут, но теперь ехала не торопясь, осматривая каждое дерево, каждый поворот на грунтовку.

Ага, вот оно: неприметная дорога и пылающий осенний клен с раздвоенной вершиной, словно расколотой ударом молнии.

Когда моя крошечная машинка запрыгала по ухабам грунтовки, я сразу подумала, что в снегопад отсюда ни за что не выберешься. Внезапно мне стало холодно, и я включила печку. Возможно, я банально перебрала кофеина и сахара, но меня вдруг накрыло тоскливое ощущение идиотизма происходящего.

Кажется, я спятила. Что я делаю? Как мне могло в голову прийти такое? Наверное, это просто последствия недавно пережитого нервного срыва, но сейчас-то я уже в своем уме!

Резко остановившись, я уронила голову на судорожно вцепившиеся в руль руки. Я прилетела сюда через полмира ради того, чтобы найти женщину по имени Ривер. Это настоящее безумие. О чем я думала? Нужно немедленно поворачивать, сдать машину и вернуться домой. Вернее, туда, где теперь будет находиться мой новый дом.

Кстати, когда я ее встретила, эту Ривер? Кажется, году в 1920? Или в 1930?

Я помню только ее гладкое бронзовое лицо и сильные, стройные руки. И еще у нее были седые волосы — большая редкость среди бессмертных. Мы встретились, когда Иннокенсио разбил свою первую машину — да-да, вы не ослышались, именно первую. Они тогда только-только появились.

Кажется, это было в 1929. Да, точно. Иннокенсио тогда купил себе совершенно очаровательный Форд «Модель А» прелестного серовато-голубого цвета. Это была одна из первых «Модель А», которые Форд экспортировал во Францию. Пару недель Инки наслаждался своей новой игрушкой, а потом разбил, опрокинувшись в канаву по дороге в Реймс.

Какая-то машина остановилась помочь нам. Дело было ночью, я вылетела через лобовое стекло и шлепнулась в канаву. Как вы понимаете, это все случилось до изобретения безопасного стекла и ремней безопасности, поэтому лицо у меня было иссечено будь здоров.

Иннокенсио и Ребекку тоже выкинуло из машины. Насколько я помню, Ребекка получила кучу переломов. Она была простой смертной и ее, кажется, отвезли в больницу. А вот Имоджин погибла — она ударилась о дерево и сломала шею. Мы с Инки тоже жутко побились, но, по крайней мере, могли идти самостоятельно. С Имоджин и Ребеккой мы познакомились накануне на какой-то вечеринке. Они обе были хорошенькие, богатые и искали развлечений. К несчастью, они нашли нас с Инки.

Но вернемся к остановившейся машине. Двое мужчин и женщина выскочили и бросились нам на помощь. Один из мужчин осторожно переложил Ребекку на заднее сиденье своей машины, а потом подошел к Имоджин и сказал, что она умерла. Женщина осмотрела Иннокенсио, который уже пришел в себя и начал громко сокрушаться о потере своей чудесной машины.

Оставив его, женщина опустилась на колени перед канавой и подала мне руку, помогая выбраться из ледяной воды. Я помню, как она по-французски твердила, что все будет хорошо, чтобы я лежала спокойно и дала ей пощупать свой пульс. Но я откинула со лба мокрые волосы, потуже запахнула лисью горжетку вокруг шеи и спросила, сколько сейчас времени — я забыла вам сказать, что мы торопились на Новогоднюю вечеринку.

Ну да, Имоджин погибла, это было ужасно, стыдно и все такое, но меня это все нисколько не волновало. Как видите, я уже тогда была равнодушной. В конце концов, Инки не нарочно убил бедняжку, так о чем же тут говорить? Люди вообще довольно хрупкие существа... особенно иногда.

Вот тогда эта женщина впервые посмотрела на меня. Она взяла меня за подбородок и заглянула прямо в глаза. Я тоже уставилась на нее, и мы сразу узнали друг в друге бессмертных. Только не думайте, что бессмертие — это нечто вроде клейма на лбу или большой буквы «Б», загорающейся в глазах. С виду мы ничем не отличаемся от обычных людей, но сразу узнаем друг друга.

Не отвечая на мой вопрос, женщина молча обвела глазами место происшествия: смятую машину, мертвую девушку, Инки и меня, уже оправившихся после происшедшего.

— Так не должно быть, — негромко сказала она по-французски.

— Что? — переспросила я.

Она покачала головой, и я увидела грусть в ее теплых карих глазах.

— Ты даже не представляешь, насколько обкрадываешь себя. Ты сама, и твоя жизнь могли бы быть намного больше, чем это...

Тут я не на шутку разозлилась и поспешно встала, вытирая ладонью кровь с глаз.

— Меня зовут Ривер, — сказала женщина, тоже поднимаясь. — Знаешь, у меня есть одно место, в Америке. Штат Массачусетс, это на севере. Городок Уэст Лоуинг. Ты должна туда приехать.

Она кивнула на искореженную дымящуюся машину, на мужчину, бережно несущего тело Имоджин в свой автомобиль. Потом бросила на Инки быстрый оценивающий взгляд и отвернулась, словно в одно мгновение разглядела в нем пустого прожигателя жизни, золотого мальчика и тот самый пресловутый камень, на котором чахнут любые семена мудрости.

— Я была в Массачусетсе, — сказала я. — Пуританское местечко. Штат самовлюбленных снобов. И вообще, там холодно.

Она улыбнулась мне быстрой печальной улыбкой.

— Может быть, но только не в Уэст Лоуинге. Приезжай, когда устанешь от всего этого, — она снова посмотрела на машину и на Инки. — Как тебя зовут? — Глаза у нее были умные и внимательные, мне показалось, будто она запоминает черты моего лица, форму ушей. Я туже запахнула горжетку.

— Кристина.

— Кристина, — кивнула женщина. — Когда устанешь, когда тебе захочется чего-то большего, приезжай в Уэст Лоуинг, штат Массачусетс. Мой дом так и называется — Риверз Эдж. Ты сможешь его найти.

С этими словами женщина по имени Ривер вернулась в машину, где уже находились двое мужчин и тела Ребекки и Имоджин, и они уехали, оставив нас с Инки возле искореженных останков красивого голубого автомобиля.

Вскоре мы остановили попутку, а затем поездом добрались до Парижа, откуда вскоре перебралисьв Марсель, поближе к теплу. Прелестная весна в Марселе окончательно стерла из моей памяти воспоминания о Ривер и Имоджин.

Как оказалось, не навсегда. Вчера воспоминания вернулись, я решила воспользоваться предложением, сделанным мне восемьдесят лет назад. Теперь вы понимаете, почему я говорю о безумии? Прошло восемьдесят чертовых лет, с какой стати я решила, что эта Ривер все еще здесь, а ее приглашение по-прежнему в силе?

Видите ли, бессмертные довольно часто переезжают с места на место. Если пятьдесят лет жить в одной и той же деревушке, оставаясь с виду шестнадцатилетним, у людей неизбежно возникнут вопросы. Вот почему мы стараемся нигде подолгу не задерживаться. С чего я решила, что Ривер все еще здесь? Просто она... она выглядела неподвластной времени. Я понимаю, что это избитое клише для описания бессмертных, но так оно и было. Она произвела на меня впечатление чего-то твердого и прочного, как скала. Поэтому, если она сказала, что я могу прийти в любое время, и она будет меня ждать, то как-то само собой подразумевалось — да, я в самом деле могу прийти когда захочу, и она будет ждать меня!

Внутри у меня все клокотало, руки мелко дрожали от трех выпитых натощак эспрессо с сахаром.

Внезапно кто-то постучал в стекло моей машины, и я чуть не заорала от страха.

Кое-как сфокусировав взгляд, я увидела склонившегося к окну мужчину.

Приступ истерического хохота подкатил к горлу, и я едва сдержалась, чтобы не оскандалиться. Ибов мое окно постучал самый настоящий скандинавский бог, смотревший на меня не то с заботой, не то с подозрением. Его красота была настолько ослепительной, что он казался героем мифов, очнувшимся от векового сна.

Когда первое изумление прошло, я вдруг поняла, что где-то уже видела это лицо. Кто же он такой? Супермодель? Может быть, это он сверкает нижним бельем с огромного рекламного щита на Тайме Сквер? Или он актер? Герой какого-нибудь сериала?

Так и не вспомнив, я опустила стекло, мечтая, чтобы мой знакомый незнакомец оказался изголодавшимся по сексу извращенцем, задумавшим похитить меня и сделать своей наложницей.

— Да? — сипло спросила я.

— Это частная дорога, — ответил бог, укоризненно глядя на меня. Сколько ему лет? Двадцать? Двадцать два? Интересно, ему нравятся молоденькие девушки? Я захлопала глазами, и снова где-то на грани сознания мелькнуло едва уловимое воспоминание. Нет, я определенно уже видела его раньше!

— А... Вот что... Я ищу Ривер. Вы мне не поможете? Риверз Эдж?

Его золотистые глаза распахнулись от изумления. Мне вдруг впервые пришло в голову, что Ривер могла скрывать свое местожительство от соседей. Если, конечно, она вообще тут жила.

— Вы знаете, где это? — настойчиво повторила я.

— Вы знаете Ривер? — вопросом на вопрос ответил он. — Где вы с ней встречались?

Да какое ему дело? И вообще, кто он такой — ее личный охранник?

— Я встретилась с ней очень давно. Она пригласила меня приехать сюда, — твердо ответила я. — Вы не знаете, есть здесь такое место — Риверз Эдж?

И тут случилось вот что. Не успела я даже дернуться, как сильная рука просунулась в окно машины и дотронулась до моей щеки. Рука была теплая, твердая и нежная одновременно, но мою щеку опалило ледяным холодом.

Бог был бессмертным, и теперь он узнал, что я тоже из их числа.

Отстранившись, я склонила голову набок и спросила:

— Слушайте, мы не знакомы? Я не могла вас где-то видеть?

Если бы мы с ним встречались, мои воспоминания, вне всякого сомнения, были бы более живыми и намного более яркими. Такое лицо, такой голос забыть просто невозможно! С другой стороны, за прошедшие столетия я столько раз пересекла каждый континент... Может быть, он намного моложе? Или...

Или он был одним из тех, из другого вида бессмертных. Из тех, кого я обхожу за версту, с кем у меня никогда не было ничего общего, от кого я бегу, как от чумы, и над кем потешаюсь со своими друзьями. Из тех, кого я презираю так же сильно, как они презирают меня.

И теперь я надеялась, что эти бессмертные смогут... спасти меня. Помочь. Защитить. Я приехала искать помощи у тех, кого называют тахти.

— Нет, — сказал он, убирая руку. Мне вдруг стало еще холоднее, и я невольно поежилась.

— Поезжайте по этой дороге, — с явной неохотой добавил незнакомец. — Вниз, до развилки. Там повернете налево. Потом увидите дом.

— Значит, Ривер все еще здесь?

Как я ни вглядывалась в его лицо, оно оставалось для меня закрытым.

— Да.

Глава 3

Я наблюдала в зеркало заднего вида, как он уходит по дороге. Он был высоким и широкоплечим, а зрелище его туго обтянутой джинсами задницы было поистине деликатесом для гурманов. По мере того как его спина удалялась, чувство узнавания испарялось, поэтому я наморщила лоб, роясь в памяти. К сожалению, при этом я случайно увидела собственное отражение в зеркале и даже застонала от досады — серая кожа заядлой посетительницы ночных клубов, почти такого же оттенка губы, кислотно-синие контактные линзы, придающие взгляду слегка диковатый вид, и жесткие черные волосы, торчащие во все стороны, как иглы у дикобраза.

Зеркало наглядно показало мне самое главное: я была полной противоположностью скандинавскому богу. Если он был идеальным мужчиной, то я была первой с конца женщиной. Измученной, нездоровой и некрасивой. Ну и ладно, мне-то что? Мне плевать.

Еще четыре минуты прыжков по изрытой колеями дороге, и я остановилась перед длинным двухэтажным зданием, больше похожим на школу или студенческое общежитие, чем на жилой дом. Это было огромное прямоугольное строение, выкрашенное целомудренной белой краской, с зелеными жалюзи на каждом аккуратном окошке. По бокам к нему примыкали по меньшей мере три каменные пристройки, а дальше тянулся бесконечный каменный забор, за которым, как Мне показалось, находился большой сад.

Я припарковала свою машинку на клочке сухой осенней травы рядом с видавшим виды грузовиком. Меня угнетало ощущение неимоверной важности следующих нескольких минут, от которых зависело мое будущее. Выбраться из машины означало признать, что вся моя предыдущая жизнь была растрачена впустую. Что я жила неправильно.

Выйдя из машины, я признаю, что боюсь своих друзей, боюсь самой себя, своей тьмы и своего прошлого. Всем своим существом я хотела поднять стекла, заблокировать двери и навсегда остаться в машине. Будь я простой смертной, для которой «навсегда» означало бы каких-нибудь шестьдесят лет, я бы, наверное, так и поступила. Но в моем случае это было бы слишком долго. Как видите, мне не оставили выбора.

Я неслучайно приехала сюда. Я не просто так бросила своих друзей и перебралась на другой континент. В самолете я поняла, что еще до того, как Инки искалечил таксиста, до моего отвратительного бездействия, до страха перед тем, что Инки видел мое клеймо, были сотни, если не тысячи других случаев, неумолимо подталкивавших меня к нынешней катастрофе.

Каждый из этих эпизодов забирал у меня что-то важное, пока я не превратилась в пустую оболочку, под которой не осталось ничего живого. Пусть я не убивала людей и не сжигала дотла деревни, но я слишком долго шла по пути разрушения, и теперь с тошнотворной ясностью видела, что мне удавалось испортить все, к чему я прикасалась. Несчастные люди, разрушенные дома, искореженные машины, погубленные карьеры — все новые и новые воспоминания безостановочным ручейком жгучей кислоты текли в мой мозг до тех пор, пока мне не захотелось кричать.