— Я и сейчас знаю каждую деталь твоей жизни и нахожу ее скучной. Ты весь день смотришь на экран в поисках признания там, где его не может быть априори, и у тебя есть парень, который мог бы создавать прекрасные произведения искусства, но вместо этого делает то же самое, что и ты, для аудитории из единиц и нулей.

Дамы и господа, познакомьтесь с моей матерью Марлой Белл!

— И зачем я вообще сюда прихожу? — поинтересовалась я. Я старалась, чтобы это звучало с любовью. Я подошла ближе.

— Ради моей стряпни, разумеется. Хочешь ту банку супа?

Я покачала головой.

— Слишком высокое содержание натрия. Давай поедем в «Вейл», — попросила я. Я не хотела возвращаться на горнолыжный курорт, где должна была сегодня выйти замуж. Но мне все еще нужна была приличная еда без глютена и углеводов, чтобы остановить вздутие живота.

— Не могу, — ответила она. — Я на дежурстве.

Моя мама в молодости была медсестрой, и можно с уверенностью предположить, что она была замечательной. Она одновременно и любящая, и властная. Но в наши дни система здравоохранения ей не по вкусу, и после того, как она отработала свои положенные тридцать лет и начала получать пенсию, она стала доулой — помощницей при родах. Куда бы она ни пошла, она приносит с собой инструменты для работы: лосьоны, масла и чаи, теплые грелки, мягкие носки, массажные инструменты, средства для ухода за больными, портативную стереосистему и успокаивающую музыку, что-то в этом роде. Когда она на вызове, она никуда не выходит за пределы определенного радиуса, чтобы быть у своих пациентов ровно через двадцать минут. Вы могли бы подумать, что хороший мобильный телефон мог бы очень помочь в этой ситуации. Но нет.

— И кто твой клиент? — спросила я.

— «Н», — ответила она. Она всегда говорит мне первую букву имени любого пациента и очень серьезно относится к конфиденциальности. Но я точно знаю, что «Н» — это беременная женщина, у которой мать с синдромом гиперопеки, и она хочет, чтобы дочери сделали эпидуральную анестезию в ту минуту, когда наступит первая схватка. А «Н» просто хочет иметь возможность делать свой собственный выбор. Как я тебя понимаю, «Н».

— Уже 12 дней как должна родить! — добавила мама.

— Уф, — выдохнула я, потому что, хотя я никогда не была беременна, моя мама очень подробно описывала все, что происходит при появлении ребенка на свет.

— Хорошо, я сделаю яичницу-болтунью. У тебя ведь есть яйца, не так ли?

Примерно шесть лет назад моя мама перестала запасаться продуктами и не покупала ничего, что нужно было готовить на плите.

— У меня даже нет супа, — призналась она. — Но! У моего соседа живут куры. Он держит яйца в холодильнике на веранде. Ты можешь просто заскочить и взять дюжину. Они очень даже ничего.

— У меня нет наличных, — ответила я ей.

— Да ничего страшного, — заверила она. — У меня есть подписка. Постоянно получаю куриные ножки.

Я сжала губы. Эта новая жизнь, которую моя мать придумала для себя после выхода на пенсию, так отличается от той, что живу я в Лос-Анджелесе! Я читала и, возможно, даже публиковала информацию о пользе субпродуктов для здоровья и окружающей среды, но в Лос-Анджелесе это означает покупку безумно дорогих маленьких баночек паштета в Whole Foods. Я задавалась вопросом, что моя мама планирует делать со всеми своими куриными ножками, но я решила ее не спрашивать. Вместо этого я осторожно поинтересовалась:

— Может, я тоже возьму пару ножек, пока я тут?

Она рассмеялась.

— Ну конечно нет. Он ведь не просто держит куски курицы валяющимися повсюду, не так ли? Какой фермер мог бы так поступить? — Я подняла брови. А какой фермер живет в предгорьях Скалистых гор и продает подписку на куриные ножки? — Да и вообще, я пойду с тобой. Иначе он подумает, что ты воришка и застрелит тебя.

— Не думаю, что стоит стрелять в людей на своем дворике, если хочешь продавать оттуда продукты.

— Ты не знаешь этого парня. Он очень нервный, — заметила моя мама с усмешкой, и теперь я забеспокоилась о ней.

— Тогда ладно, — согласилась я. Мы надели обувь: я — свои балетки, мама — резиновые сапоги. Она косо посмотрела на мою обувь.

— Я здесь, чтобы выйти замуж, мама, — сказала я в ответ на ее невысказанное замечание. — А не для того, чтобы чистить сарай.

Она вздохнула и ничего не ответила. Мы вышли на дорогу. Воздух был свежий, как и всегда, но немного прохладнее, чем вчера. Повсюду разливался запах костра, а также тот колкий запах, который возникает, когда снежные шапки тают в тысячах футов над вами. Небо было голубое, будто на картинке.

— Но ты ведь не собираешься выходить замуж, правда? — тихо спросила она спустя одну или две минуты.

Она застала меня врасплох. Вместо ответа я проговорила:

— Мам, не будь такой жуткой.

— Если ты хочешь спросить, откуда я знаю, то вот откуда: у тебя нет того радостного предвкушения, которое бывает в таких случаях. А еще ты не разговариваешь по телефону, только дважды взглянула на него с тех пор, как пришла. Единственная причина, по которой ты избегала бы своего телефона утром в день свадьбы, — это если ты не хочешь сообщать плохие новости миллионам своих подписчиков.

Что ж, а неплохо.

— Ладно, — вздохнула я. — Я не выйду замуж.

— О, черт…

— Все в порядке. В смысле… Я не знаю, нормально это или нет. Я чувствую себя раздавленной.

— Имеешь на это право, это большой удар.

— Мне очень грустно.

— Я бы испугалась, если бы тебе не было грустно.

— И стыдно, — добавила я. — И это глупо, но я не чувствую… — Я никак не могла подобрать правильных слов.

— Разбитого сердца? — спросила она.

— Да. Я не чувствую глубокой тоски по Такеру или что-то в этом роде. — Я сделала паузу, обдумывая, как сказать то, о чем я думаю. — Ты помнишь, что когда Энди ушел от нас, мы так хотели поговорить с ним о нашем горе, и это только усугубило ситуацию в тысячу раз? — Прошло почти шесть лет с тех пор, как умер мой брат Энди, и мне все еще больно произносить его имя, даже спустя столько времени.

Мама просто кивнула.

— Так вот. Сейчас такого нет. Я не хочу обсуждать свои чувства с Такером. Я не скучаю по нему. Я даже чувствую небольшое облегчение. — Я остановилась. — Этот дом? — спросила я ее, потому что мы наконец-то добрались до первой подъездной дорожки после маминой.

Она покачала головой.

— Еще два, — бросила она, и мы продолжили подниматься, набирая высоту и приближаясь к скромному холму в конце дороги, красивой, легкой вершине под названием Маунт Уайлер.

— Сейчас у тебя, вероятно, просто шок, — предположила мама. — Скоро ты что-то почувствуешь, — предупредила она. — Тогда и будет ужасно.

Я неохотно кивнула, но мне хотелось бы, чтобы она могла сказать что-нибудь более ободряющее.

— Да, наверное, ты права. Но все же это немного не так. Я не хотела, чтобы меня бросали за два дня до свадьбы, и это неловко, и в результате я столкнулась с карьерным кризисом. Но ведь я не была на сто процентов уверена, что действительно хочу выйти замуж за Такера, и если он такой резвый, не лучше ли, что он сбежал сейчас? — спросила я.

— Ах, моя маленькая девочка! — протянула мама, обняв меня за плечи. — Да. Так будет лучше. Но… Ты его любила?

— Думаю, да, — сказала я. — Он был забавным и талантливым, а еще красивым. Когда я наблюдала за нашей совместной жизнью, я думала о будущем, все виделось таким чудесным!

Мать скорчила гримасу.

— Уверена, что так и было бы, — это все, что она сказала, и я могу рассказать ей больше, но нет сил. Когда я не ответила, она предложила:

— Почему бы тебе не остаться со мной на некоторое время? Я схожу за продуктами. У меня есть еще свежие простыни.

— Мам, я не могу остаться с тобой, и ты это прекрасно знаешь. У тебя же нет Wi-Fi.

— Какой-такой Wi-Fi? Тебе нужен марафон с Джейн Остин и безграничное количество печенья и ванн с пеной. Никакого Wi-Fi.

Я раздраженно вздохнула.

— Мне нужно публиковать посты, мам. Я делаю это по десять или двадцать раз в день. Сотовая связь здесь ненадежна, а телефон каждую секунду обрабатывает столько данных…

— О, ну, в этом я могу тебе помочь. У меня есть куча данных о том, как чрезмерное время, проведенное за компьютером, ухудшает концентрацию внимания, вредит способности обрабатывать сложную информацию, усиливает тревожность, уменьшает количество физических нагрузок…

— Я о данных, которые загружает телефон, — прервала ее я. — И нет, не рассказывай мне больше об этой луддистской [  Участники протестов против внедрения машин в ходе промышленной революции в Англии в первой четверти XIX века.] статистике, это все бесполезно. Это мой заработок, моя работа, и я должна это делать. И это будет особенно тяжело в эти выходные, потому что я должна как-то рассказать всем, что не буду публиковать фото свадьбы, и притвориться, будто все в порядке, хотя это совершенно не так.

— Да забудь ты этих «всех», — возмущается она. — Они даже не настоящие люди.

— Они настоящие люди, мама! Сотни тысяч реальных людей. У них есть чувства, потребности и надежды. И прежде всего, у них есть ожидания. И прямо сейчас я задыхаюсь из-за этих ожиданий.

— Хорошо, но я отказываюсь признавать, что они и правда источник твоих средств к существованию. Я видела, как ты говоришь. Я была на твоих занятиях. Вот это те вещи, которые делают тебя живой!