Хауэлл был бедным, и его похоронили не в гробу, а в саване. Когда отец Жофруа ушел, Мерфин подошел к Биллу.

— Здравствуйте, мастер Уоткин, — по-деловому поздоровался он.

Тот ответил не особенно тепло:

— Чего тебе, маленький Мерфин?

— Я ушел от Элфрика.

— Знаю. И знаю почему.

— Вы узнали эту историю от Элфрика.

— Узнал то, что нужно.

Мерфин понял, что будущий хозяин даром времени не терял, до и по ходу поминальной службы излагая всем свою версию случившегося. Фитцджеральд был уверен, что мастер никому не рассказал, как Гризельда пыталась приспособить на роль отца Мерфина вместо Терстана. Но понимал также, что оправдываться неправильно. Лучше признать ошибку.

— Понимаю, что поступил дурно, и мне очень жаль, но я хороший плотник.

Билл кивнул:

— Новый паром говорит сам за себя.

Юноша воспрянул духом:

— Вы возьмете меня?

— Кем?

— Плотником. Вы же сами сказали, что я умею работать.

— А у тебя есть инструменты?

— Элфрик не отдал.

— И был прав, потому что ты не закончил ученичество.

— Тогда возьмите меня подмастерьем на шесть месяцев.

— И отдать тебе потом ни за что ни про что набор инструментов? Мне это не по карману.

Инструменты были дорогими, потому что больших денег стоили железо и сталь.

— Тогда возьмите на жалованье — я накоплю на свой инструмент.

Это займет очень много времени, но Мерфином двигало отчаяние.

— Нет.

— Почему?

— Потому что у меня тоже есть дочь.

Это уже оскорбительно.

— Вы же знаете, что я не гроза девушек.

— А пример другим подмастерьям? Если тебе сойдет это с рук, почему бы остальным не попытать счастья?

— Но это же несправедливо!

Билл пожал плечами.

— Может, ты по-своему и прав. Но спроси у любого плотника в городе. Думаю, все скажут то же самое.

— Что же мне делать?

— Не знаю. Думать надо было, перед тем как ее тискать.

— И вам все равно, что вы теряете хорошего плотника?

Билл опять пожал плечами.

— Нам больше работы останется.

Мерфин отвернулся. Вот этим-то гильдии и плохи, с горечью подумал он, там с радостью гонят людей — и за дело, и под надуманными предлогами. Нехватка рук лишь увеличивает их заработок. К чему порядочность?

Вдова Хауэлла ушла со своей матерью. Керис, выполнив долг, подошла к возлюбленному:

— Чего ты такой мрачный? Ты ведь почти не знал Хауэлла.

— Мне, наверно, придется уехать из Кингсбриджа, — ответил юноша.

Девушка побледнела.

— Это еще почему?

Фитцджеральд передал ей разговор с Биллом Уоткином.

— Вот так, никто в Кингсбридже меня не возьмет, а без инструмента какая самостоятельная работа? К родителям? Но я не могу лишать их куска хлеба. Так что придется искать работу там, где не знают про Гризельду. Со временем, может, накоплю денег, куплю молоток, резец, перееду в другой город и попытаюсь вступить в гильдию плотников.

Излагая Керис этот план, Мерфин начал осознавать весь ужас положения. Он словно впервые увидел знакомое лицо и опять был очарован сияющими зелеными глазами, аккуратным носиком и решительным подбородком. Рот не вполне гармонировал с остальным лицом: слишком большой, слишком полные губы. Лишил лицо правильности: чувственная природа брала верх над деятельным умом. Рот, созданный для любви, и мысль о том, что придется уехать от этих вишневых губ, наполнила Мерфина отчаянием. Суконщица пришла в бешенство:

— Это незаконно! Они не имеют права!

— Я тоже так думаю. Но, судя по всему, делать нечего. Придется смириться.

— Погоди секунду. Давай подумаем. Ты можешь жить с родителями, а обедать у нас.

— Я не хочу стать приживалой, как мой отец.

— Ты и не будешь приживалой. Купишь инструмент Хауэлла Тайлера. Его жена только что сказала мне, что хочет за них один фунт.

— У меня вообще нет денег.

— Займи у моего отца. Ты всегда ему нравился — я уверена, он даст.

— Но нанимать плотника, не состоящего в гильдии, против правил.

— Правила можно нарушать. Не может быть, чтобы в городе не нашлось ни одного смельчака, который не плюнул бы на гильдию.

Мерфин понял, что позволил старшим согнуть себя, и был благодарен Керис за ее отказ примириться с поражением. Конечно, она права: необходимо остаться в Кингсбридже и бороться с несправедливым порядком. Кроме того, он знает одного человека, который очень нуждается в его способностях.

— Отец Жофруа, — пробормотал юноша.

— Он в сложном положении? Что-то случилось?

Мерфин рассказал про крышу.

— Так пойдем к нему, — тут же решила Керис.

Отец Жофруа жил в маленьком домике при церкви. Молодые люди застали его за приготовлением обеда — соленой рыбы с тушеными овощами. Тридцатилетний священник воинского сложения, высокий, широкоплечий, с грубоватыми манерами, славился тем, что всегда заступался за бедных. Бывший подмастерье с порога заявил:

— Я могу починить вам крышу так, что не придется закрывать церковь.

Жофруа вскинулся:

— Если это правда, Господь услышал мои молитвы.

— Нужно построить лебедку, с ее помощью поднять бревна крыши и перенести их на кладбище.

— Тебя прогнал Элфрик. — Священник бросил при этом смущенный взгляд на Керис.

— Я все знаю, святой отец, — кивнула она.

— Он выгнал меня, потому что я отказался жениться на его дочери, — объяснил Мерфин. — Но Гризельда носит не моего ребенка.

Жофруа покачал головой:

— Говорят, с тобой поступили несправедливо. Охотно верю. Я не очень люблю гильдии — там редко принимают бескорыстные решения. Но все-таки ты не закончил ученичества.

— А может кто-нибудь из членов гильдии плотников починить вам крышу, не закрывая церковь?

— Я слышал, тебе даже не дали инструментов.

— Позвольте мне решить эту проблему.

Священник задумался.

— Сколько ты хочешь?

Фитцджеральд вытянул шею.

— Четыре пенса в день плюс стоимость материалов.

— Это жалованье поденного плотника.

— Если не справлюсь с работой настоящего плотника, выгоните меня.

— Дерзко.

— Просто говорю, что смогу это сделать.

— Уверенность в своих силах не самый страшный на свете грех. А если церковь не нужно будет закрывать, четыре пенса в день мне по силам. Сколько тебе потребуется времени, чтобы построить эту твою лебедку?

— Самое большее две недели.

— Я ничего не заплачу, пока не буду уверен, что получится.

Мерфин вздохнул. Он совсем без денег, но ничего, как-нибудь. Жить будет у родителей, а обедать у Эдмунда Суконщика. Выкрутится.

— Купите материал и откладывайте мое жалованье до того дня, когда я сниму с крыши первое бревно и аккуратно перенесу его на землю.

Жофруа медлил.

— Моя репутация… Но у меня нет выбора.

Он протянул руку. Недоучившийся плотник пожал ее.

17

Всю дорогу от Кингсбриджа до Вигли — а это двадцать миль, целый день пути — Гвенда ждала момента воспользоваться приворотным зельем, но увы. Вулфрик ничего не подозревал, напротив, был открыт и дружелюбен. Сосед рассказывал о своих родных, о том, как плакал, просыпаясь и вспоминая, что их гибель ему не приснилась. Юноша был внимателен, спрашивал, не устала ли Гвенда, не передохнуть ли. Говорил, что все его упования связаны с землей, что она перейдет его потомкам, что, благоустраивая — выпалывая на полях сорняки, ставя загоны для овец и выкорчевывая камни с пастбища, — он выполняет свое предназначение. Даже гладил Скипа.

К концу дня девушка любила его пуще прежнего. Но увы, юноша держался с ней как приятель, товарищ, друг — кто угодно, только не возлюбленный. В лесу, связанная веревкой Сима Коробейника, Гвенда так хотела, чтобы мужчины не были дикими животными, а теперь ей мечталось, чтобы в Вулфрике хоть чуть-чуть проснулась необузданная страсть. Весь день пускалась на мелкие уловки с целью пробудить его интерес. Якобы случайно открывала крепкие, хорошей формы ноги. Поднимаясь в гору, глубоко дышала, выставляя грудь. При любой возможности дотрагивалась до возлюбленного: касалась руки или опиралась на плечо. Ни одна из этих хитростей не возымела ни малейшего действия. Гвенда знала — она некрасива, но обладает чем-то, что нередко заставляет мужчин пристально смотреть на нее и дышать сквозь зубы. Однако Вулфрик не поддавался.

В полдень сделали привал и поели хлеба и сыра, которые взяли с собой, но воду пили из источника, с ладоней, и она не могла дать ему зелье. И все-таки испытывала настоящее счастье. Возлюбленный принадлежал ей целый день. Гвенда смотрела на него, говорила, веселила, сочувствовала и время от времени даже дотрагивалась. Девушка уверяла себя, что может и поцеловать в любой момент, просто сейчас не хочется. Они как будто были женаты. Но все слишком быстро кончилось.

Домой пришли к вечеру. Деревня стояла на пригорке, с которого во все стороны полого спускались поля, и здесь всегда дули ветры. После двухнедельной сутолоки Кингсбриджа Вигли показалась маленькой и тихой — лишь отдельные грубые хижины вдоль дороги, ведущей к усадьбе и церкви, единственной каменной постройке. Усадьба была не больше городского купеческого дома, с жилыми комнатами на втором этаже. Приличные дома еще имели священник и несколько крестьян, но в основном лачуги перегораживала надвое стенка, по одну сторону которой держали скотину, а по другую располагалось помещение, служившее всей семье и кухней, и спальней.