— Прыгающие бобы?

— Пять галлонов. Папаня хочет раздавать по одному с каждой квартой мороженого, чтоб рекламировать новый вкус. Не прыгающих бобов вкус, а пинья-колады. Молочня у нас.

— Дебри, значит? — И он подмигнул — мол, шучу, не подумай чего. — Типа «пуща»?

Я ответил, что скорее типа «Польша». Он засмеялся.

— Ну, все равно ты на моего пацана смахиваешь. Может, заглянем в бар, когда позвонишь? В отель «Соль»? Может, я тебе твоего старика напомню.

Он снова подмигнул и отчалил, дурашливо приподняв кепку и поклонившись остальным туристам, ожидавшим очереди позвонить домой.

Я отыскал его под пальмовым зонтиком у бассейна. Уверенность его уже слегка поблекла: может, рассуждал он, вместе с трансмиссией надо было заказать хорошего американского механика — оплатить мужику дорогу, а потом закатить скандал «Доджу». Я заметил, что и в Мексике попадаются неплохие механики. Ну да, согласился он, куда им деваться — эта рухлядь же должна бегать, но что они понимают в современной автоматической трансмиссии? Он стащил с носа темные очки и внезапно опять всосал меня в эту свою конфиденцию.

— Возьми, скажем, лучшего спеца по карбюраторам в стране, пусти в огород, где он не спец, — и головной боли не миновать. Столько головной боли, поверь мне…

От этой истины и алкоголя ему полегчало. Ухмылка вернулась, а второй «Сигрэмз» с «Севен-Ап» так его смазал, что скрип панического нытья почти исчез. Узрев донышко третьего, он уже пьяно покатился под горку и собрался прочесть мне лекцию о головных болях, что приключаются с человеком на тернистом жизненном пути и спровоцированы главным образом несведущими неумехами, которые сунулись туда, где им нечего делать. Столько головной боли! Чтобы сбить его с этой темы, я вставил совершенно мирный, казалось бы, вопрос: а с ним-то много? Один глаз его странно сощурился и скользнул по моему рюкзаку и бороде. Вдавив педаль подозрений в пол, он известил меня, что с ним его жена, а в чем дело-то?

Я в изумлении открыл рот. Он думает, я о том, много ли с ним приключалось головной боли, имея в виду его жену или кого там, то есть ехидничаю насчет его семейства! Ну дает, подумал я и попытался его успокоить: мол, жаль, что мои жена с детьми со мной не поехали. Не выключая подозрительности, он спросил, сколько детей и сколько им лет. Я сказал. Он спросил, где они; в школе, ответил я…

— Но если я тут застряну с этими бобами, вызову семейство. Иногда надо пропустить школу, чтоб чуток подучиться, верно?

— Верно! — Опять ко мне проникся. — Вот бы моя баба это понимала, когда дети маленькие были! Что ни скажи — у нее один ответ: «Когда выучатся». Ну конечно, мама, еще бы…

Я думал, он сейчас снова опечалится, но он расправил плечи и чокнулся со мной.

— Молодцы вы с братом, Рыжий, что со стариком своим поехали.

Обрадовался, что я все-таки оказался не хипьем каким, головастиком с рюкзаком, а приличным американским парнишкой, который заботится об отце. Он развернулся на стуле и царственно велел официанту принести нам всем уно мас [Еще одно (искаж. исп.).], и муй [Очень (искаж. исп.).], черт возьми, пронто [Быстро (искаж. исп.).].

— Их тут если чутка не погонять, — пояснил он, снова обернувшись и подмигивая, — заплатишь лишнее.

Он ухмыльнулся и повторил свой мырг, но на одну зыбкую секунду глаз рванул прочь от своего собрата.

— Лишнее! — сообщил он, повелевая глазу вернуться на место.

Когда принесли еще по одной, тик прошел, а на физиономии вновь нарисовались уверенность и плутовство. Но на миг открылась трещина. Я заглянул вглубь, узрел то видимое, что пряталось под видимостями, и, господи, народ, смертельный страх там был. Чего он боялся? Да поди пойми. Только не меня. Да и не головных болей, что поджидали его на тернистом пути, и даже не перспективы остаться без мотора посреди местной первобытной свистопляски.

Я, народ, гляжу на фотки, вспоминаю этот секундный промельк его личной бездны, и думаю я, что мужик боялся апокалипсиса.

Его жена

Жена Трансмистера моложе супруга — не сильно, она только в среднюю школу перешла, когда он был героем футбола в старшем классе — хорош был.

Она хороша никогда не была, но об этом не думает. Она личность задумчивая и не думает ни о чем таком.

Идет босиком по каменистой кромке океана, а в руках болтаются на ремешках черные лодочки. Она не думает, что перебрала рома с колой. Не думает о своем подологе и о ступнях, пухло растекшихся по песку.

Она останавливается на берегу Рио-Санкто и смотрит, как сверкает за пляжем вода, что золотом мчится к морю. Выше по течению, в нескольких десятках ярдов, женщины стирают белье меж речных валунов и развешивают по кустам сушиться. Она смотрит, как они гнутся и потягиваются в мокрых платьях, скачут по камням, водрузив на головы огромные тюки, как маленькие следы разбегаются у женщин из-под ног, изящные и перистые, но не думает: Мы изуродованы и лепрозны и вынуждены напиваться вдрызг, чтоб только хватило храбрости пройти мимо. Пока не думает. Она в городе с утра, когда их сюда отбуксировали. И не спрашивает себя: Когда же я прохлопала свой шанс на соразмерность? Когда кралась к холодильнику, прямо как папа, и наваливала себе, сколько семилетней не полагается? Или после выпуска, когда заменила два прочных, хоть и кривых резца на эти идиотские коронки? Зачем я переметнулась к механическим прокаженным?

Лодыжки напоминают ей, сколько она прошла. Немало — вечером будет ныть спина. Она опускает глаза: ступни — точно дохлые твари, утопленники, извергнутые приливом. Она с трудом отводит взгляд и смотрит на прачек эдак якобы непринужденно, затем поворачивается и идет прочь, думая: ой, ну я-то его знаю — он сейчас либо уже связался с этим Тусоном, либо решил не связываться.

Однако, шагая по золотой кромке, вздернув подбородок, подшофе, она не думает. Они все равно видели. Они знают, что мы — Нечистые, они дозволяют нам бродить меж нормальных, потому что у них на нас иммунитет.

— А если он не закончил, загляну-ка я, пожалуй, в другую гостиницу. — (То есть в бар.) — Посмотрю, кто там.

То есть — поищу других американцев.

Его собака

Трансмистер взбирается на холм, прямо в жару по самой крутизне — он ищет человека, который, говорит Уолли Блум, в эти выходные, может, работает и вытащит тусонскую трансмиссию. Собаку пришлось взять с собой. Псину зовут Вождь — дряхлый далматинец с прострелом. В гостинице не оставишь. Как-то дурно повлияла Мексика на мочевой пузырь старого Вождя и на косой глаз Трансмистера. Контроль ослаб. В знакомом жилом прицепе Вождь вел себя прилично, как дома, но едва переехали в гостиницу, старый пес будто с цепи сорвался и задирает лапу каждые три шага. Стыдить его — выходит только хуже.

— Нервничает бедняжка, — это после того, как Вождь омочил две пиньяты, которые жена Трансмистера купила утром для внуков.

— Нечего было тащить его с собой, — сказала она. — Надо было в собачьей гостинице оставить.

— Я же говорю, — ответил Трансмистер. — Ребята его не брали, а с чужими я его не оставлю!

Ну и Вождь карабкается в гору.

Прямо в жару по самой крутизне

Карта, которую накорябал Уолли Блум, ведет Трансмистера и его животину вверх узкими мощеными улочками, где грузовики с ревом содрогаются на выбоинах… вверх кривыми мощеными проулками, где проедет разве что велосипед… вверх мощеными расселинами, еще кривее, еще у́же и до того крутыми, что не проехать никакому колесу.

Ослы бредут, груженные песком и цементом: по всему склону муравьино копошатся стройки. Посреди суеты головами к вершине спят рабочие; если б спали боком — скатились бы.

Когда американец и его псина добираются до искомой точки на карте, у Трансмистера перед глазами плавают пятна, а старый Вождь мочится пылью. Трансмистер вытирает пот под кепкой и заходит в тенистый двор; тень отбрасывают ржавые капоты и крышки багажников, не пойми как сваренные и привинченные к пальмовым стволам.

El Mecánico Fantástico

Круглый утоптанный двор, двенадцать футов, посреди круга возлежит свиноматка, огромная, как фонтан на площади, а ее сосет помет, такой же громадный. Она перекатывает голову, окидывает взглядом гостей и хрюкает. Вождь рычит и встает в стойку между свиноматкой и своим хозяином, который только глазами хлопает.

В оплетенном зеленью низком дверном проеме лачуги — до того крохотной, что влезла бы в жилой трейлер «доджа» и еще осталось бы место свиноматке, — что-то шевелится. Обмахиваясь сухой тортильей, выныривает человек. Он вполовину меньше Трансмистера, а старше — вдвое, а то и больше. Секунду он щурится на свет, потом тортильей прикрывает глаза.

— Tardes, — говорит он.

— Буэнас тардес [День… Добрый день (исп., искаж. исп.).], — отвечает Трансмистер, промакивая лицо. — Жара. Мучо колер [Искаж. mucho calor — очень жарко (исп.).].

— Я емноско спик англиски, — сказал Эль Меканико Фантастико.

Где-то, припоминает Трансмистер, он читал, что вот поэтому латиносов и называют спиками.

— Слава тебе господи! — провозглашает он и живописует свою беду.

Механик слушает из-под тортильи. Свиноматка со сладострастным презрением созерцает старого Вождя. Мимо двора трусят ослы. Из лачуги Эль Меканико Фантастико в поле зрения выплывает ребятня; дети цепляются за отцовские ноги, а отец слушает повесть Трансмистера о том, как предательски поступила механика.