Когда ей было двенадцать, Джиа украла снотворную настойку у своего наставника, и ей приснился мужчина в простой серой тунике.

— Что вы можете мне предложить? — спросила она тогда.

— Трудности, одиночество и долгую сердечную боль, — сказал он.

Джиа не видела его лица, но ей понравился голос: мягкий, серьезный и одновременно с легкой смешинкой.

— Звучит не похоже на счастливый брак, — сказала она.

— О счастливых браках не слагают песни и не рассказывают истории. За каждую боль, пережитую вместе, нас ждет двойная радость. О нас будут петь тысячу лет.

И он вдруг предстал перед ней в желтых шелковых одеждах, а потом поцеловал, и она ощутила вкус соли и вина.

Тогда Джиа поняла, что ей суждено выйти замуж именно за этого человека.

Джиа не могла забыть прием, хотя после него прошло несколько дней, а их диалог могла произвести едва ли не дословно.

— Никогда прежде не слышала, что поэма Лурусена написана о человеке, проснувшемся посреди ночи в доме индиго, — со смехом сказала Джиа.

— Да, традиционная интерпретация предполагает, что речь идет о высоколобом политике и ему подобных, — заметил Куни. — Но вслушайтесь в строки: «Мир пьян — лишь я один трезв. Мир спит — не сплю лишь я один». Понятно, что речь идет о доме, где вино льется рекой. Когда-то я провел целое исследование по этому поводу.

— Не сомневаюсь, что так и было. И вы рассказали о своей интерпретации наставнику?

— Да, но его взгляды оказались слишком ортодоксальными и помешали ему оценить мое мастерство. — Куни взял две маленькие тарелки с подноса, который проносил официант. — Вы знали, что можно макать пельмени со свининой в сливовый соус?

Джиа скорчила гримасу:

— Звучит не слишком аппетитно. Два вкуса несовместимы — вы смешиваете кулинарию Фасы и Кокру.

— Но если вы не пробовали, как можете утверждать, что это плохо?

Джиа последовала совету Куни: сочетание оказалось изумительным, что ее немало удивило.

— В еде ваши инстинкты куда лучше, чем в поэзии, — сказала Джиа и окунула в сливовый соус еще один пельмень.

— Однако вы больше никогда не станете смотреть на поэму Лурусена прежними глазами, ведь так?

— Джиа! — Голос матери вернул девушку к реальности.

Джиа решила, что молодой человек, сидевший перед ней, совсем не урод, но приложил все усилия, чтобы казаться таковым. Его глаза шарили по ее лицу и телу, но во взгляде не просматривалось даже намека на интеллект, а из уголка рта сбегала тонкая струйка слюны.

Нет, это явно не ее человек.

— …Его дядя владеет двадцатью кораблями, что бороздят торговые пути Тоадзы, — донесся до девушки голос свахи, а потом она почувствовала весьма ощутимый укол в ногу палочкой для еды.

Это означало, что улыбаться следует более сдержанно, но Джиа не собиралась следовать каким-то дурацким условностям и зевнула, даже не попытавшись прикрыть рот. Лу бросила на дочь предупреждающий взгляд, а та, не обращая на мать внимания, наклонилась вперед и спросила:

— Табо, так?

— Тадо, — ответил молодой человек.

— Да, правильно. Тадо, скажите, где, по вашему мнению, вы будете через десять лет?

Лицо Тадо, и так не отягощенное интеллектом, стало и вовсе бессмысленным. Прошло несколько неловких мгновений, но тут на его лице появилась широкая улыбка:

— О, я понял вопрос. Не беспокойся, милая: через десять лет я рассчитываю уже обзавестись собственным поместьем у озера.

С совершенно невозмутимым выражением лица Джиа кивнула, молча глядя на сочащийся слюной рот молодого человека, а все, кто находился в комнате, смущенно поеживались.

— Госпожа Матиза настоящий знаток лекарственных трав, — заговорила сваха, нарушив неловкое молчание. — Она училась у лучших наставников Фасы, поэтому, я уверена, сумеет позаботиться о здоровье своего супруга и подарит ему много красивых детей.

— Да, не меньше пяти, — с важным видом добавил Тадо. — А лучше даже больше.

— Надеюсь, вы видите во мне не только поле для вашего плуга, — сказала Джиа и тут же ощутила очередной тычок палочкой.

— Я слышал, что госпожа Матиза талантливая поэтесса, — вкрадчиво сказал Тадо.

— О, вы интересуетесь поэзией?

Джиа принялась накручивать рыжий локон на палец — многие сочли бы это кокетством, но Лу поняла, что ее дочь насмехается над молодым человеком, и бросила на нее подозрительный взгляд.

— Я люблю читать поэзию, — простодушно сказал Тадо, утирая слюну рукавом шелковой туники.

— В самом деле? — На губах Джиа снова появилась озорная улыбка. — У меня появилась замечательная идея! Почему бы вам тоже не написать стихотворение? Вы можете выбрать любую тему, а через час я вернусь, прочитаю его, и если понравится, то выйду за вас замуж.

И прежде чем сваха успела что-то сказать, Джиа встала и решительно направилась в сторону своей спальни, но уже через мгновение на ее пороге появилась рассерженная мать.

— Мне удалось его напугать?

— Нет: он пытается написать стихотворение.

— Какая настойчивость! Я впечатлена.

— Скольких достойных молодых людей ты уже отвергла? Первый претендент на твою руку появился в год Жабы, а сейчас год Крубена!

— Мама, ты хочешь, чтобы твоя дочь была счастлива?

— Конечно хочу. Однако у меня складывается впечатление, что ты намерена остаться старой девой!

— Но, мама, тогда я смогу жить с тобой!

Лу, прищурившись, посмотрела на дочь:

— Ты что-то от меня скрываешь? Может, у тебя появился тайный поклонник?

Джиа ничего не ответила и отвернулась, как всегда, чтобы не лгать. Лу вздохнула: дочь замолкала, если знала, что ее ответ может не понравиться.

— Если ты будешь продолжать в том же духе, то очень скоро ни одна сваха в Дзуди не захочет иметь с тобой дело и здесь у тебя будет такая же плохая репутация, как в Фасе!

Ровно через час Джиа вернулась в гостиную, взяла у Тадо листок и, откашлявшись, прочитала:

— Твои волосы — как огонь.
Твои глаза — как вода.
Я хочу, чтобы ты стала моей женой, —
Твоя красота дает новый смысл моей жизни.

Молодой человек, с трудом скрывая волнение, воскликнул:

— Вам нравится?

Джиа задумчиво кивнула:

— Вы вдохновили меня на такие строки:

Твои глаза — как пустые колодцы.
Ты истекаешь слюной, как гусеница,
Но желаешь иметь жену.
Как насчет свахи? Она уж потыкает палочками!

Молодой человек и сваха выскочили из их поместья как пробки, а Джиа громко рассмеялась им вслед.

Куни ни при каких обстоятельствах не мог нанести визит в дом Джиа: даже самая глупая сваха не могла предположить, что безнадежный мошенник — подходящий жених для уважаемой, пусть и не слишком известной, семьи, стремящейся войти в высшее общество.

К счастью, у девушки имелся превосходный повод покидать дом без сопровождения: в окрестностях Дзуди она собирала местные растения, изучала и готовила из них лечебные настойки.

Куни показал Джиа свои самые любимые места: излучину реки, где самая лучшая рыбалка; место под деревом, где можно поспать; таверны и чайные из тех, что респектабельные молодые леди никогда бы не нашли сами. Джиа очень там нравилось: люди вели себя раскованно и не забивали голову дурацкими понятиями о приличиях, — и она наслаждалась компанией Куни и его друзей, которых не интересовало, насколько правильно она делает поклон или насколько изящна ее речь, зато они аплодировали, если она пила вместе с ними, и внимательно слушали, когда рассказывала, что у нее на душе.

В свою очередь Джиа показала Куни новый мир, на который он прежде не обращал внимания: траву под ногами и кусты вдоль пыльных проселочных дорог. Сначала его интерес не был искренним: он считал, что ее губы гораздо привлекательнее, чем цветы, назначение которых она пыталась объяснить, — но после того, как Джиа научила справляться с похмельем жеванием имбиря и энотеры, стал ее учеником и уже с истинным интересом спрашивал, указывая, например, на сорняк с пятью белыми лепестками и листьями, имеющими форму сложенных для молитвы рук:

— Что это такое?

— Это очень интересное растение, а точнее… — начинала объяснять Джиа. — Листья и стебли называются «лен милосердия», а цветы — «воронья отрава».

Куни тут же опустился на четвереньки, чтобы получше все рассмотреть, совершенно не тревожась, что может испачкаться. Джиа рассмеялась, глядя на мужчину, который ведет себя как любопытный мальчишка. Казалось, на Куни не распространялись обычные нормы поведения, и это позволяло ей чувствовать себя с ним непринужденно.

— Ты права, — с удивлением признал Куни, — но издали они выглядят как одно растение.

— «Воронья отрава» — это медленный яд, но цветы так красивы, что вороны, несмотря на то что благословенные Кана и Рапа создали их мудрыми, не в силах устоять перед искушением. Они таскают их в свои гнезда и со временем погибают от ядовитых испарений.

Куни, как раз нюхавший цветы, отпрянул, и звонкий смех Джиа разнесся по всему лугу.

— Не беспокойся, ты намного больше вороны, поэтому от такой дозы не пострадаешь. Кроме того, «лен милосердия» — естественное противоядие.