— Тебе не обязательно было уезжать, — говорю. — Томас мог бы забрать меня оттуда. Или я бы пешком ушел.

Кармель покусывает свои красивые губы — привыкла, чтобы все было как она хочет. Мы дружим уже почти год, и у нее до сих пор возникает это озадаченное щенячье выражение, когда я не делаю того, что она говорит. В этом есть странное очарование.

— На улице холодно. Да и все равно скучно было. — Она безмятежно спокойна в своем верблюжьем полупальто и красных перчатках. Красный шарф завязан аккуратным узлом — несмотря на то, что уходили мы второпях. — Я хотела оказать Кейт услугу. Устроила ей свидание. Мы не виноваты, что она не смогла ослепить тебя своим обаянием.

— У нее хорошие зубы, — высказываюсь я.

Кармель ухмыляется.

— Наверное, это была дурацкая идея. Не стоило форсировать, да? — говорит она, и я притворяюсь, будто не замечаю исполненного надежды взгляда — Кармель ждет, что я поддержу разговор. Но я молчу. Разговор ни к чему не приведет.

Когда мы подъезжаем к моему дому, потрепанный «Темпо» Томаса уже припаркован на подъездной дорожке. Я вижу его силуэт внутри, он разговаривает с моей мамой. Кармель встает сразу за ним. Я ожидал, что меня высадят у бордюра.

— Возьмем мою машину. Я еду с вами, — говорит она и вылезает.

Я не возражаю. Вопреки моим самым лучшим намерениям, Кармель с Томасом, что называется, вступили в ряды. После истории с Анной и обеатом отсекать их уже бессмысленно.

Входим. Томас смотрится одной большой морщиной, плюхнутой на диван. При виде Кармель он встает, и глаза его проделывают привычный танец с прищуриванием и выпучиванием, пока он не поправит очки, после чего возвращаются к нормальному состоянию. Мама в просторном толстом свитере уютно устроилась в кресле. Не знаю, с чего люди взяли, что все ведьмы изводят тонны подводки и шастают по округе в бархатных плащах. Мама улыбается нам и тактично спрашивает, как нам понравился фильм, а не как прошло свидание.

Пожимаю плечами.

— Я как-то не уловил, — говорю.

Она вздыхает:

— Что ж, Томас говорит, что вы собираетесь в Гран-Марэ.

— Нынешний вечер не хуже любого другого, — киваю. Смотрю на Томаса. — Кармель тоже едет. Поэтому мы можем взять ее машину.

— Хорошо, — отвечает он. — Если возьмем мою, наверняка окажемся на обочине еще до того, как пересечем границу.

Мимолетная неловкость, пока мы ждем, чтобы мама вышла. Она ни в коем разе не цивил, но я стараюсь не посвящать ее в детали. После того как я едва не погиб прошлой осенью, в ее рыжих волосах появилось серебро.

Наконец она встает и сует мне в ладонь три маленьких, но очень пахучих бархатных мешочка. Я не глядя понимаю, что это такое. Свежая смесь трав ее классического охранного заклятья, по одному для каждого из нас. Кончиком пальца она касается моего лба.

— Береги их, — шепчет она. — И себя. — Оборачивается к Томасу: — А мне надо сделать еще свечей для магазинчика твоего дедушки.

— Те, что для процветания, уходят быстрее, чем мы успеваем снимать их с полок, — улыбается он.

— А ведь они такие простые. Лимон и базилик. И магнитный сердечник. Я заеду с новой партией во вторник. — Она поднимается по лестнице в комнату, отведенную под ее чародейные работы. Там полно восковых брусков, и масел, и пыльных бутылочек с травами. Я слыхал, у других матерей есть целые комнаты, отведенные под шитье. Странно, должно быть.

— Когда вернусь, помогу тебе упаковать свечи, — говорю я, и она исчезает наверху. Ей бы снова кота завести. На месте Тибальта зияет дырка в форме кошки, плывущая за ней следом. Но, кажется, прошло всего полгода, как он погиб. Наверное, еще слишком рано.

— Ну что, мы готовы? — спрашивает Томас. Под мышкой у него холщовая курьерская сумка. Каждую крупицу информации, добытую нами по конкретному призраку, конкретной работе, он пихает в эту сумку. С ужасом думаю, как быстро его привязали бы к столбу и сожгли, попадись она кому-нибудь в руки. Он не глядя сует руку в бумажную кашу и проделывает жутковатый фокус ясновидящего, каждый раз безошибочно нащупывая искомое. Каждый раз словно та девица из «Полтергейста».

— Гран-Марэ, — бормочет Кармель, когда он протягивает ей бумаги.

Основное здесь — письмо преподавателя психологии из Розенбриджской старшей школы, старого отцовского кореша. До того как засучить рукава и приняться за формирование юных умов, он расширял собственное сознание, участвуя в трансовых сессиях [Речь идет о постхипповской эзотерической традиции совместных бдений с применением расширяющих сознание духовных практик, типа холотропного дыхания, медитаций и т. п.], которые возглавляли в начале восьмидесятых мои родители. В письме он говорит о призраке в Гран-Марэ, штат Миннесота, по слухам, обитающем в заброшенном амбаре. За последние три десятка лет в строении приключилось шесть смертей. Три из них, считается, при подозрительных обстоятельствах.

Подумаешь, шесть смертей. Дела с подобной статистикой обычно не попадают у меня в список срочных. Но теперь, когда я пустил корни в Тандер-Бее, выбор ограничен несколькими поездками в год, причем в такие места, куда можно обернуться за выходные.

— Значит, убивает оно, подстраивая людям несчастные случаи? — говорит Кармель, перечитывая письмо.

Большинство жертв амбара кажутся случайными. Фермер работал на тракторе, тот заскользил на кирпичах, перевернулся и придавил хозяина. Спустя четыре года жена фермера упала грудью на вилы.

— Откуда мы знаем, что на самом деле это не случайность? До Гран-Марэ далековато ехать просто так.

Кармель всегда называет привидения «оно». Никогда «он» или «она» и редко по имени.

— Можно подумать, у нас есть занятие поинтереснее, — говорю.

Атам у меня в рюкзаке шевелится. От знания, что он там, засунутый в кожаные ножны, острый как бритва и не нуждающийся в заточке, мне делается неуютно. Из-за него мне почти хочется вернуться на то проклятое свидание.

Со времен противостояния с обеатом, когда я узнал, что нож был связан с ним, я… не знаю. Не то чтобы я его боюсь. Я по-прежнему ощущаю его своим. И Гидеон уверяет, что связь между атамом и обеатом рассечена, что призраки, которых я теперь убиваю, больше не попадают к нему, питая его и увеличивая его мощь. Теперь они отправляются туда, куда им положено. Уж если кто что-то и знает, так это Гидеон, сидящий у себя в Лондоне по колено в затхлых томах. Он был с моим папой с самого начала. Но когда мне требуется второе мнение, мы с Томасом отправляемся в антикварный магазинчик и в который раз слушаем рассуждения его дедушки Морврана о том, как энергия удерживается на определенных уровнях и что обеат и атам больше не существуют на одном уровне. Что бы это ни значило.

Так что я его не боюсь. Но иногда чувствую, как его сила выходит наружу и толкает меня. Он чуть больше, чем неодушевленный предмет, и порой я недоумеваю, чего же ему надо.

— Однако, — говорит Кармель, — даже если это привидение, убивает оно только раз в несколько лет. Что, если ему не захочется убивать нас?

— Ну, — робко вступает Томас, — после того как в последний раз мы остались с пустыми руками, я начал работать над этим. — Он сует руку в карман своей армейской куртки и вытаскивает круглый кусочек камня светлой окраски. Камешек плоский, толщиной примерно в дюйм, словно большая толстая монета. На одной стороне вырезан символ, нечто напоминающее модифицированный кельтский крест.

— Рунный камень, — говорю я.

— Красивый, — говорит Кармель, и Томас протягивает камень ей.

Сделано и впрямь хорошо. Резьба тонкая, и отполировано до белого блеска.

— Это приманка.

Кармель передает артефакт мне. Руна, чтобы выманивать их наружу, нечто вроде валерьянки, только не для кошек, а для призраков. Очень умно — если сработает. Перекатываю камень в ладони. Он прохладный на ощупь и тяжелый, как куриное яйцо.

— Ну, — говорит Томас, забирая у меня камень и кладя его обратно в карман, — хочешь испытать его?

Я смотрю на них двоих и киваю:

— Давайте двигать.

Дорога до Гран-Марэ в Миннесоте долгая и по темноте скучная. В свете фар мелькают и пропадают купы сосен, и от наблюдения за этим пунктиром меня начинает укачивать. Большую часть пути в ту сторону я стараюсь спать на заднем сиденье или по крайней мере притворяюсь спящим, временами подслушивая беседу друзей. Когда они шепчутся, я знаю, что речь идет об Анне, но они ни разу не называют ее по имени. Я слышу, как Кармель говорит, что это безнадежно, что мы никогда не узнаем, куда она отправилась, а даже если это возможно, то, наверное, не стоит этого делать. Томас не особенно спорит; он никогда не спорит, если дело касается Кармель. Раньше подобные разговоры меня бесили. Теперь это просто общее место.

— Сворачивай, — говорит Томас. — Кажется, это та дорога.

Я вытягиваю шею, заглядывая через сиденье, пока Кармель опасливо ведет «Ауди» не столько по дороге, сколько по перепаханной полосе грязи для внедорожников. У машины полный привод, но риск застрять все равно остается. Должно быть, на днях тут прошел сильный дождь, в колеях стоят лужи. Я как раз собираюсь сказать Кармель, чтобы плюнула и выбиралась задним ходом, когда в свете фар вдруг появляется что-то черное.