У меня были отложены деньги, я чувствовал в себе силы.

Так я сошел на берег и в море больше не выходил. Но оно не отпускало меня. Море звало, стонало, снилось мне день и ночь, пульсировало, как сердце, во всем, что меня окружало, даже когда я спал или создавал свой волшебный лес. В моем распоряжении оказались два этажа, соединенные приставной лестницей, и задний двор. Жил я наверху, а на первом этаже устроил мастерскую. Я обнаружил у себя неплохие способности. Первая клетка, которую я сделал, была круглая, на восьми ножках, высотой пять футов, с куполом. Верхушку ее украшал резной орел, внутри была устроена решетка для вьющихся растений. Кроме того, я поместил внутрь жердочки, насесты, зеркала и фарфоровые мисочки для корма с голубыми узорами — их можно было задвигать внутрь и вытаскивать обратно, а внизу приделал выдвижной поддон. В клетке я поселил десять коноплянок, которые, судя по всему, остались довольны новым жилищем. Потом я приручил галчонка — это довольно просто. Угадайте, как я его назвал? Джеком. Галчонок пристрастился сидеть у меня на плече, когда я работал, и покусывать меня за ухо. Я мастерил клетку за клеткой, все разные и довольно просторные куполообразные, квадратные, в форме фонарика. Вскоре дело пошло.

Клетки я продавал в лавке, а позади нее устроил мастерскую. Одна клетка получилась в форме шара, другая была похожа на огромную тыкву. Я выстроил голубятню, птичник для жаворонков и щеглов, покрыл весь двор сверху сеткой, выложил дерном и засадил кустами.

Постепенно я превратился в затворника.

Я изучал «Изменение животных и растений в домашнем состоянии» Дарвина, «Естественную историю миротворения» Якоба Геккеля и занимался птицами со всего мира. По вечерам голуби вздыхали в своих гнездах. В какой-то момент я узнал, что Ишбель разорвала помолвку и живет теперь в районе Олдгейт, но наши пути уже давно не пересекались. Она была далеко — часть прошлой жизни. «Надо бы сходить проведать ее», — думал я, но ничего не предпринимал, только строил планы и придумывал, как их обойти. «Захотела бы сама бы пришла», — рассуждал я. Меня интересовали только я сам и мои птицы: вместе нам удалось обрести некий покой. Я боялся, что стоит мне увидеть ее — и вся старая, с трудом преодоленная боль вырвется наружу. Боялся, что посмотрю ей в лицо — и увижу черты ее брата, и то немыслимое, что я совершил, навеки оттолкнет нас друг от друга. Мы теперь были взрослые, совершенно другие люди. Все это было слишком тяжело и опасно. Мои рассуждения сводились исключительно к перемалыванию впечатлений и не доходили до принятия решений. Я таскал камни, собирал муравьиные яйца для соловьев, смешивал горох, семена мха, патоку и свиной жир, перетирая их в пасту для жаворонков. Сердце ныло, по ночам я смотрел в небо и вспоминал совсем другие звезды — такие, какими они были в море. Я спрашивал у этого неба: прощен ли я?

Слышали бы вы моих соловьев! В пучине ночи, в самом занюханном уголке Рэтклифф-хайвей они поют, словно ангелы. Вот уж действительно высочайшее блаженство. Они поют мне о том, что все будет хорошо, и все будет хорошо, и все что ни есть будет хорошо [Цитата из Юлианы Норвичской (Нориджской) (1342–1416), английской духовной писательницы, первой женщины, написавшей книгу на английском языке.] (видите, Джаффи Браун стал вполне начитанным человеком), и все же я знаю: тигриная пасть ждет меня. Что бы ни случилось, что бы мы ни говорили, тигриная пасть ждет нас всех. Каждое мгновение дает нам последнюю возможность насладиться отпущенным временем. Сам не знаю, как я доплыл до этой скалы. На ветку вишни прямо передо мной садится канарейка ярко-желтого цвета.

Когда я увидел ее в очередной раз, на плече у нее сидела канарейка с блестящей спинкой. Помню, дело было у Джемрака: странно, ведь она к нему уже давно не ходила. Я заглянул, чтобы взять немного льняного семени и рапса для корма, а она сидела в конторе с канарейкой на плече и вомбатом на руках. Прическа, лицо накрашено — будто на работу собралась. Увидев меня, Ишбель улыбнулась::

— Привет, Джаффи.

И что-то поднялось, точно занавес.

— А ты что здесь делаешь? — спросил я, стараясь, чтобы голос звучал как можно бодрее.

— На вомбата пришла посмотреть, — ответила Ишбель, глядя на мохнатое создание.

Мистер Джемрак поднялся из-за стола:

— Бедняга, долго не протянет.

— Почему? Болен чем-то?

— Пока нет. — Посмеиваясь, он ткнул его пальцем в живот.

— Мне нравятся вомбаты, — сказала Ишбель.

— Не везет ему с животными, — Джемрак то открывал, то закрывал жалюзи. — Россетти, художнику. Из последнего своего приобретения он сделал чучело, которое теперь стоит у него в прихожей.

— Ну, этому-то не суждено стать чучелом. Правда, пупсик?

Ишбель поднесла вомбата к своему лицу, словно младенца, поцеловала добродушного зверька — с виду он был похож на медвежонка со слишком большой головой и черными бусинками глаз — и снова усадила его к себе на колени. Зверек сидел, точно Будда, созерцая окружающий мир.

— У тебя канарейка на плече, — произнес я. Во рту вдруг пересохло.

— Выросла, наверное. — Ишбель улыбнулась, покачивая вомбата на руках. Шляпка у нее была поношенная.

— Мистер Джемрак, снимите, пожалуйста, птичку, — попросила она, — а то вдруг нагадит мне на спину.

Джемрак перегнулся через стол и взял канарейку себе на палец.

— Хорошая партия пришла.

Я вышел во двор и наполнил мешок кормом. Неожиданная встреча несколько взволновала меня. Я даже подумал, что не буду возвращаться в контору, а просто выйду со двора, отправлюсь домой и сделаю вид, будто ничего не произошло. Но ноги сами понесли меня обратно. Я облизал губы и спросил у Ишбель:

— Чем сейчас занимаешься?

— Все тем же. Всем понемножку.

— А, ясно… — Пауза.

— Ну… — вомбат зарылся носом ей под руку, — а ты как поживаешь, Джаффи? Говорят, ты устроил себе премилый птичник.

— Что-то в этом роде, — подтвердил я.

— Царство покоя, — высокопарно провозгласил Джемрак.

— Можно мне посмотреть? — поинтересовалась Ишбель. — Ты ведь сейчас обратно пойдешь?

— Если хочешь — конечно, — ответил я, и где-то внутри у меня забилось: «Берегись, берегись, берегись!»

— Вот и славно! — Она рассмеялась, вскочила и передала вомбата мистеру Джемраку.

Мы оставили беднягу на произвол судьбы, и Ишбель отправилась ко мне в лавку.

— Смешно, правда? Ты теперь выше меня, — сказала она.

— На голову, по крайней мере.

Ишбель просунула руку мне под локоть — совсем как тогда, словно мы вернулись в те давние времена и ничего с тех пор не произошло. Зачем она это делает? Может, это что-то означает? Я шел быстро. Время от времени Ишбель делала несколько торопливых шагов, чтобы не отставать от меня, и, когда я опускал взгляд вниз, вид ее старых, истертых башмаков наполнял мое сердце такой нежностью, что я был готов заплакать.

— Далеко еще? — спросила она. — Мне через двадцать минут надо быть на работе.

— Недалеко. Видишь желтую вывеску?

Джек уселся мне на плечо, как только я открыл дверь. Завидев хлопающий крыльями яростный черный комок, Ишбель с криком отскочила.

— Вот мы и пришли, — с гордостью сообщил я.

Она рассмеялась:

— И это все твое? Все-все?

Я снова почувствовал себя виноватым за то, что выжил, за все, что у меня есть. Но она не думала сделать мне больно: легко и бесшумно порхала по лавке, восхищаясь всем — клетками, длиннохвостыми попугайчиками, большим какаду, яванским воробьем, моими рисунками, развешанными повсюду. «Вот это мило», — повторяла она, а когда мы вышли во двор, захлопала в ладоши, воскликнула: «Какая красота!» — и побежала по одной из посыпанных гравием дорожек, повернулась, прибежала обратно. Я разбил во дворе рокарий, и повсюду цвели колокольчики. Вокруг заливались коноплянки.

— А где ты теперь живешь? Как у тебя там? — спросил я.

— Ужасно, — ответила Ишбель. — Воняет жутко. — Она стояла у двери, рядом со мной. — Смотри-ка, эта птица такого же цвета, как и твои волосы. Чудесно смотритесь вместе.

— Тебе не слишком тяжело со мной? — вырвалось у меня.

Ишбель вдруг посерьезнела, положила ладони мне на плечи и посмотрела прямо в глаза:

— Ты так думаешь?

— Я не знаю, что думать.

Она не отводила взгляд, и мои глаза начали наполняться слезами.

— Я каждый день благодарю Бога за то, что ты вернулся, — быстро проговорила она, повернулась и торопливо зашагала к входной двери.

— Куда ты? — Я рванулся за ней.

— Мне пора на работу. — Ишбель открыла дверь и обернулась.

На улице смеркалось.

— Но ты ведь вернешься?

— А ты как думаешь? — Она улыбнулась. И ушла.

В полночь Ишбель вернулась, смыв с лица краску, похожая на ту девочку, что бегала вместе со мной и с братом по лондонским докам. Больше она не уходила.

17

Все это было давным-давно.

Теперь дела обстоят совсем иначе. Можно купить фрукты в запаянной банке и мясо из Америки; район Рэтклифф-хайвей считается вполне приличным — теперь эти края называют восточной частью округа Сент-Джордж, но местные по-прежнему называют их Хайвей и, смею предположить, не откажутся от этого имени. Многие злачные места позакрывали, а весь район отсюда до доков основательно расчистили. Нет больше Моста вздохов, откуда прыгали в реку те, кто хотел свести счеты с жизнью, и трактира «У Менга» со стариком-китайцем у дверей тоже нет, и «Матроса» давным-давно закрыли. Правда, кое-какие заведения из прежних еще работают. Не то чтобы я часто в них бывал. Слишком много дел. Пятый десяток маячит на горизонте, точно буря на море. Синяк у меня на предплечье никогда не рассосется. Намедни вечером я мельком увидел свое отражение в зеркале, и оно настолько было не похоже на меня, что я замер. Глядя на лица друзей, я замечаю, что они тоже меняются — как улицы вокруг.

Порой, идя по улице, я забываю, где нахожусь. Но окружающие звуки возвращают меня к реальности. Тут неподалеку есть один паб. Когда я плавно дрейфую навстречу собственному сознанию, шум и песни, звучащие в этом пабе, доносятся до меня издалека, сквозь зияющую пустоту, словно силуэт корабля, проступающий через пелену тумана. Дорогой сердцу гомон по-прежнему оживляет темное пространство ночи, как бы далеко я ни заплыл в своих мечтаниях, — и это меня успокаивает. По-вашему, мне давно пора осознать, что я вернулся. Однако сон по-прежнему смущает меня. Стоит сознанию провалиться в эту бездонную пропасть, как оно разбивается, точно елочный шар, на миллионы мельчайших осколков, и все мои «я» вырываются наружу: плачущий младенец, мальчик из сточной канавы, подметальщик в зверинце, подросток, ушедший в море, юноша, который вернулся домой, взрослый мужчина. На возвращение к себе сегодняшнему уходит немало времени. Находясь в этом промежуточном состоянии, я иногда не знаю, где вынырну. Я плыву, беспомощный, в бормочущей утробе, ожидая возможности выбраться на поверхность. Русалки берут меня за руки, целуют в губы. Мой тигр забирает меня к себе в пасть, снова приходит за мной, переносит с места на места, нечаянно роняет. То здесь, то там. Не важно где. Меня несут. Это я. Несут. Я все еще младенец.

Я часто пребываю в задумчивости. В таком состоянии я ощущаю под собой море, — временами мне кажется, будто я слышу, как его пение прорывается сквозь доносящуюся издалека музыку Рэтклифф-хайвей. Море никогда отсюда не уходит. Вот за что я люблю это место, хотя, впервые попав сюда, еще не знал об этом. Достаточно постоять на этой улице, чтобы почувствовать в воздухе соленый запах моря.

Ночные звуки прокрадываются в сад. Я сижу, наблюдая, как дым от моей трубки поднимается к звездам. Раздается пение соловья. Я закрываю глаза, пробегая пальцами по зажатому в левой руке кусочку моржовой кости с вырезанным на нем попугаем. Это подарок Дэна.

Два года прошло с тех пор, как умерли Россетти и Дарвин. Примерно тогда же ушел еще один человек, смерть которого осталась почти незамеченной, — дражайший мой друг, Дэн Раймер. Если и был в моей жизни человек, заменивший мне отца, так это был он. Дэн умер от опухоли в мозгу, семидесяти шести лет от роду. Неплохой возраст. Его вдова по-прежнему живет в Боу. Она снова вышла замуж, и двое самых младших детей все еще при ней. Элис была на двадцать лет моложе Дэна. Мистер Джемрак давно отошел от дел, и теперь всем заправляет Альберт, но настоящие любители птиц приходят ко мне: это старики и вдовы из домов призрения. Наша лавка расположена справа, если идти в сторону района Лаймхаус. Здесь можно купить длиннохвостого попугайчика или пару коноплянок и хорошую клетку в придачу. Или можно заплатить пенс, пройти через лавку и посидеть в птичьем саду у фонтана или рядом со статуей Пана, играющего на свирели, наслаждаясь целый день чириканьем зябликов и снегирей, любуясь золотистыми карпами в пруду и беседкой, увитой жимолостью.

Мать Ишбель любит проводить здесь время за вязанием. Она теперь живет с нами. По ее словам, здесь покойно и тихо, но и звуки с улицы тоже доносятся. Хорошее у нас место. Сюда я прихожу, когда наступает ночь, раскуриваю трубку, смотрю на звезды и уплываю вдаль, покачиваясь на волнах, прислушиваюсь к реву океана и раскатам грома в небе, ощущаю, как набухают тучи и демоны с воем поднимаются из глубин. Наверное, именно благодаря тому плаванию я стал тем, кем стал. Если бы не путешествие за драконом, я бы так и остался мальчиком на побегушках при зверинце. Неужели же все было ради этого? Ради того, чтобы я стал таким? Неужели Бог лишен разума? И это все? Неужели я застрял между безумным Богом и безжалостной природой? Вот так штука!

Мир житейских будней не по мне: люди занимаются своими будничными делами, вовремя ложатся, вовремя встают, вовремя ужинают. Я не хочу быть частью такого мира. Порой я тоскую по монашеской келье, пещере в скале, лачуге в лесу, где мое сознание могло бы растекаться во все стороны, подобно воде, подобно морю.

Время созерцать. Наблюдать за волнами — за тем, как они поднимаются и опадают. Следить за дыханием мира.

Вся эта внешняя суматоха утомляет меня. Ишбель, конечно, приходится с этим жить. С годами я постепенно рассказал ей почти все, даже историю с драконом. «Бедняжка», — говорит она, имея в виду нас обоих — и меня, и дракона. Ей никогда не понять, да и немудрено. Понимание ничего не значит, важно лишь постоянство: я должен вернуться в море, она меня не пускает. По этому поводу у нас вечный спор.

— Ты и одна справишься, — убеждаю я, — это ненадолго. Дэвид может помочь.

Но Ишбель и слышать об этом не хочет:

— Прости, Джаф, но нам с матушкой такое уже не по силам.

Вот я и сижу в саду. Я никогда не вернусь в море. Глаза мои закрыты. Дети давно уже спят. Я достаю из кармана кость с изображением попугая и верчу ее между пальцами. Моржовая кость. У Дэна тоже были свои уединенные места, куда остальным вход был заказан. Все, что я видел, делал и пережил, стало достоянием вечности, такой же частью меня, как мои собственные кровь и кости. Я видел небеса, полные ангелов, и слышал хохот из глубин. Соловей заходится в рыданиях. Я потираю то место, за которое Тим хватался тогда, в шлюпке. Оно до сих пор болит. Тим иногда приходит ко мне. А как иначе? Он не сердится. Ведь он мне друг. Мы все еще вместе.

Я открываю глаза и смотрю на лилово-синее небо, на невозможно прекрасную лунную радугу, звенящую на востоке. Я все еще в пути, далеко-далеко, — в такой волшебной дали, что вам в жизни не представить.

От автора

Перед вами — художественное произведение, основанное на исторических событиях. Единственная реальная историческая фигура в книге — сам Чарльз Джемрак, все остальные персонажи вымышленные.

В сюжете романа использованы две задокументированные истории. Первая — побег бенгальского тигра, доставленного в зверинец Джемрака близ Рэтклифф-хайвей. Тигр действительно сбил с ног и унес в пасти восьмилетнего мальчика, который подошел к нему и потрепал его по носу, но после того, как Джемрак прыгнул на спину хищнику, мальчику удалось спастись.

Вторая история связана с крушением китобойного судна «Эссекс» в начале девятнадцатого века, когда шестнадцатилетний юноша по имени Чарльз Рамсдел застрелил своего друга детства Оуэна Коффина после того, как оставшиеся в живых после крушения вытянули жребий. Оуэн сам настоял на соблюдении правил жеребьевки. Чарльз Рамсделл выжил, впоследствии неоднократно ходил в море и дожил до преклонных лет.

О злоключениях «Эссекса» осталось несколько свидетельств, все они опубликованы в книге «Рассказ о самом необычном и ужасном кораблекрушении, происшедшем с китобойным судном "Эссекс", затопленным китом», среди авторов которой были члены экипажа этого судна: Том Никерсон, Оуэн Чейс и другие. Классическая книга, посвященная истории «Эссекса», — «Сердце моря» Натаниэла Пиллбрика.

Выражаю искреннюю благодарность фонду Чивителлы Раниери за предоставленную мне возможность провести шесть чудесных недель в Умбрии, а также Фонду писателей за щедро предоставленный грант. Спасибо Нине и Дейву Блисдейл, а также Фрэнсис и Тиму Уиттекер за то, что пригласили меня туда, где я могла спокойно работать. Благодарю Ричарда Батлера за неоценимую техническую помощь, а также Мартина и Джо, Эмили Этертон, Мика Читэма, Саймона Кавану, Фрэнсиса Бикмора и всех сотрудников издательства «Кэнонгейт» за содействие и поддержку.