Но все-таки он слишком долго был солдатом, чтобы перестать беспокоиться. Он не станет терять бдительность — во всяком случае, совсем.

Мысли Рейна стали расплываться, и он начал поддаваться овладевшей его телом усталости. Продолжая следить за неожиданным движением со стороны Джоселин, он уснул. И долгие ночные часы его не тревожили никакие заботы, никакие сомнения. Он знал, где Джоселин, знал, что она в безопасности.

Проснувшись, Рейн обнаружил, что отдохнул лучше, чем за все последние недели.

Джоселин потянулась, ей было немного жарко под голубым атласным покрывалом. Она откинула его, пытаясь вспомнить, как оно здесь оказалось, потом поняла, что его, должно быть, принес Рейн, и обернулась в его сторону. В постели его не было, его вообще не было в комнате.

Благодарная за то, что он дал ей время прийти в себя, Джо пробралась за ширму, быстро воспользовалась ночным горшком и совершила утреннее омовение. Затем надела свою простую коричневую юбку и блузу, практичные коричневые кожаные ботинки и уже кончала причесываться, когда вошел Рейн.

— Я вижу, ты готова. Прекрасно. Собирайся, пора ехать.

Джо завернула одежду в красную юбку и вышла вслед за виконтом. Помня его изящный экипаж с золотыми украшениями, она была удивлена при виде тяжелой неуклюжей повозки, доверху загруженной припасами и экипировкой. Там были длинные бревна, бочонки с гвоздями, молотки, пилы, холст; и всякие продукты: мешки с мукой, сахарные головы, банки с кофе, с рисом, с бобами и даже кое-какие детали упряжи.

— Ты серьезно относишься к своей земле, — удивленно произнесла Джо.

— Это действительно так.

Рейн обхватил ее за талию, его руки были такими же теплыми и сильными, какими она их помнила. Он помог ей забраться на большое деревянное колесо.

— Джо! Джоселин! — с улицы бегом выскочила Кончита Васкез, ее красная юбка развевалась, черные волосы растрепались.

— Чита! — Джоселин спрыгнула с колеса, и женщины обнялись. — Я не думала, что смогу увидеть тебя до отъезда из Кингстона. Как ты меня нашла?

— Старый хрен сказал, что ты уехала. Говорит, какой-то ненормальный богатей-плантатор заплатил целое состояние, чтобы он отпустил тебя. И я решила, что если он так богат, он наверняка остановился в лучшей гостинице.

Джо замерла, а Чита повернулась к возвышавшемуся над ними высокому мужчине.

— Кончита, это его сиятельство виконт Стоунли.

Черные глаза Читы округлились.

— Madre de Dios [Матерь Божья (исп.).], — она опустилась в реверансе, что выглядело немножко странно при ее безвкусной одежде трактирной служанки. — П-прос-тите, ваша светлость. Я не думала… Мне не следовало это говорить.

Рейн улыбнулся, услышав, что к нему обращаются как к герцогу.

— Все в порядке, Чита. Разве меня впервые называют ненормальным?

— Я… я не это имела в виду, — сказала Чита, — я только подумала…

— Могу представить, что вы подумали, — он повернулся к Джо. — У нас впереди дальняя дорога, Джоселин. Попрощайся с подругой.

— С тобой все будет в порядке? — спросила Джо, увидев слезы в глазах немного побледневшей хорошенькой девушки.

— Я буду скучать по тебе так же, как по Долли. Теперь у меня никого не осталось.

Джоселин прекрасно понимала, что это значит.

— Я тоже буду скучать по тебе, — они снова обнялись, глаза Джо наполнились слезами. — Держись подальше от старого хрена.

— Попытаюсь, — Чита схватила ее за руку. — Vaya con Dios [Иди с Богом (исп.).].

Девушка с отчаянием отвернулась и побежала обратно в таверну, лишь однажды обернувшись, чтобы помахать рукой на прощанье. Потом она исчезла за углом.

Джоселин подняла глаза, но не смогла понять выражения лица Рейна. Он обнял ее за талию немного сильнее, чем следовало, поддерживая, пока она забиралась в повозку.

Утренние улицы Кингстона были наполнены народом: торговцами, моряками, богатыми плантаторами и их женами, темнокожими рабами в простой одежде. На большинстве мужчин были лосины из бычьей кожи и широкополые соломенные шляпы, а женщины были одеты в простые юбки и блузы, их головы были повязаны платками. По улицам бежали ослики, груженные корзинами с фруктами и овощами, предназначенными для Юбилейного базара.

Было воскресенье — ярмарочный день на острове. Хотя Джоселин совсем не долго находилась на Ямайке, ее уже несколько раз посылали на рынок. Это было красочное место, аборигены продавали свои поделки, рабы торговали продуктами со своих маленьких наделов, рыбаки — уловом, а мебельщики — мебелью из прекрасных сортов дерева, росших на острове: красного, атласного, розового дерева и испанского вяза.

Рейн забрался на повозку; когда он усаживался, его лицо исказилось от боли. Ясно было, что он еще не совсем оправился после ранения, и невольно Джоселин пожалела его.

Он вытянул ноги насколько это было возможно в тесной повозке и взялся за поводья, похлопывая ими лошадей по крупам, пока те не двинулись в путь.

— А Фернамбуковая долина — это сахарная плантация? — поинтересовалась Джо.

— Была сахарной плантацией, но она слишком высоко расположена, чтобы приносить доход.

— Тогда зачем ты купил ее?

— Я же сказал, что она была сахарной плантацией. И, так как цены на сахар падают, я собираюсь выращивать кофе.

— Кофе?

— Именно так.

Он сидел всего в нескольких сантиметрах от нее, одна из его длинных ног была вытянута, его мощные мускулистые плечи почти касались ее. Джоселин ощущала тепло его мощного тела, и ее гибкое тело тоже стало горячее.

— П-почему вдруг кофе? — спросила она. Она была готова вести разговор на любую тему, лишь бы отвлечься от своих мыслей.

Он бросил на нее суровый взгляд, словно решая, заслуживает ли она ответа.

— Зеленый змий, — наконец произнес он. — Джин. Бич низших классов. Теперь, когда свет развернул против него кампанию, по всему Лондону, стали появляться многочисленные кафе. Здесь уже пытались разводить кофе, в небольших масштабах, но то немногое, что выращивалось, приносило прибыль, — они свернули на Кангз-стрит, направляясь к границам города. — Я просто собираюсь заняться этим в больших масштабах.

Почему ее это не удивило? Может быть, потому, что Стоунли был человеком, который согласен заниматься только чем-то монументальным.

— А я тут при чем? Он даже не повернулся.

— Фернамбуковая долина — маленькая плантация. Там сейчас всего пятьдесят работников да домашняя прислуга, плюс полдюжины португальцев, приехавших по контракту за три месяца до того, как я купил этот участок. А там многое надо сделать.

Он повернулся к ней, оглядывая с ног до головы, уголки его губ насмешливо изогнулись.

— При других обстоятельствах тот факт, что ты провела какое-то время в моей постели, мог бы дать тебе кое-какие… привилегии.

Джоселин рассердилась.

— А так ты будешь работать наравне с остальными. Ты будешь работать столько же времени и есть ту же пищу, что и они. И с тобой будут обращаться как с любым из них.

Джоселин стиснула зубы так, что едва смогла ответить.

— Приходило ли вам, ваше сиятельство, когда-нибудь в голову, что я могу быть не заинтересована в ваших так называемых привилегиях? И еще я не хочу, чтобы мне напоминали о тех отвратительных часах, которые я провела в вашей постели.

Рейн дернул за поводья, остановив лошадей по-среди дороги под развесистым манговым деревом, желтые цветы на котором уже начали краснеть. Джоселин вдруг напряглась.

— Меня это давно занимает. Тогда мне казалось, что тебе это нравится — и даже весьма. Я прекрасно помню, как ты стонала и цеплялась мне за шею, как обхватывала мою спину своими гибкими ногами, чтобы я мог глубже войти в тебя. А теперь ты говоришь, что это было тебе противно. И после того, что случилось, мне остается только поверить в это. И все-таки странно…

Он замолчал и привлек ее к себе.

— Что… что ты делаешь?

— Считай, что я хочу удовлетворить свое любопытство.

Он заставил ее откинуться назад, впился губами в ее рот, просунул язык между ее зубами.

Джоселин охватил гнев и чувство унижения. Она попыталась вырваться, но он зажал ее крепко, как кролика в ловушке. Она почувствовала, как напряглись мускулы у него на груди и на плечах, услышала ритмичное биение его сердца. Его губы были теплыми и сильными, его чресла напряженными там, где они касались ее, а его язык — Господи, его язык был шелковым, горячим и каждым движением все больше завоевывал ее рот.

По ней прокатилась волна жара, ошеломившие ее волны страсти. Она хотела закричать, высказать свой гнев. Она хотела ощущать лишь пустоту от его прикосновений, только отвращение. Но вместо этого ее тело все больше охватывал жар страсти, тот пыл и томление, которые овладевали ею и прежде, когда он касался ее.

Господи, нет, о Господи! Ей хотелось сделать ему больно, расцарапать ногтями его щеки и выкрикнуть ему в лицо все отвратительные имена, какие она только могла придумать. Ей хотелось ударить его и наброситься на него за то, что он разрушил ее жизнь, ее мир.

Но вместо этого она обняла его за шею и ответила на поцелуй, касаясь своим языком его языка, пытаясь сдержать стон, готовый вырваться из горла. Она почувствовала, как его пальцы расстегивают пуговицы на ее блузе, как раздвигают ткань; его загорелые руки скользнули внутрь, чтобы охватить ее полные груди.

— Рейн…

Услышав, как нежно она прошептала его имя, он замер.

Он по-прежнему прижимал ее к себе, но прикосновение его руки стало резким, она вскрикнула. Рейн горько рассмеялся.

— Так ты не притворялась, а, Джо? — он засмеялся снова, так холодно, что Джоселин вздрогнула. — Ну и каково это, дорогая, желать мужчину, к которому испытываешь отвращение?

Жар жег ее щеки сильнее, чем яркое солнце Ямайки. Она хотела сказать ему, что он ошибся, что она когда-то любила его. Она хотела сказать, что не виновна, что она бы никогда не причинила ему боль. Но одного взгляда в эти темные глаза, на жесткий профиль было достаточно, чтобы понять, что он ей не поверит. Он уже все решил для себя — он уже признал ее виновной.

— Ты просто мужчина, — сказала она. — Такой же, как другие. И все, что ты пробуждать во мне, это похоть. Такое же чувство, какое и ты когда-то испытывал ко мне.

— Чувство, из-за которого я едва не погиб. Поверь, я не забыл.

— Насколько я помню, похотливое стремление к слабому полу всегда было твоим хобби.

— А твоим, дорогуша, — врать своими алыми губками.

Он снова взял в руки поводья, отпустил тормоз и пустил лошадей вперед. Колеса медленно завертелись, а звон упряжи перекрыл даже жужжание насекомых на густо заросшей травой дороге.

Ублюдок! Вонючий ублюдок! Но вслух Джо этого не произнесла. Она не могла себе этого позволить. Все время с их первой встречи козыри были на руках у Рейна. Чтобы выжить, ей придется играть по его правилам. Она не позволит ему подстрекнуть себя на какую-нибудь глупость, которая добавит еще несколько лет к ее сроку или приведет ее на виселицу.

Она взглянула на него из-под ресниц. То, что после всего содеянного Рейн еще мог возбуждать ее, рассердило Джо. Он был красив и обаятелен, мужчина, изощренно овладевший искусством обольщения. То, что она влюбилась в него, не удивительно — а вот то, что она снова ощутила влечение к нему, снова поддалась его обаянию, вот это было невероятно странно.

И все же такова была правда. Это случилось, едва он прикоснулся к ней, даже, может быть, едва она увидела его в таверне.

Это сердило, злило ее, но она не даст ему погубить себя. Она может желать его, но теперь она знала, каков он на самом деле, и она будет начеку.

Рано или поздно эта игра в месть надоест Рейну. Плантация — не лондонский особняк. Привычка к комфорту заставит его уехать, и она снова будет свободна. Ей еще придется отбывать свой несправедливо присужденный срок, но это она вынесет. Она не знала, что готовит будущее, но пока она жива, у нее был шанс на счастье.

Они проехали по извивавшейся в горах узкой и грязной дороге. Окрестности были прекраснее, чем Джоселин могла себе вообразить. Временами был виден океан — невероятно яркая бирюза, обрамленная белыми песчаными пляжами.

Они миновали несколько маленьких селений чьи белые домики отделяли от дороги увитые розами изгороди.

Рейн почти всю дорогу молчал, но его спина была столь же прямой, как и ее спина, в его плече еще читался гнев. Ее же гнев прошел при виде такой красоты. Слишком ясным был день, слишком ароматным воздух, слишком чистым голубое небо. Когда Джоселин увидела бабочку с шестидюймовыми крыльями, она забыла свой гнев на Рейна возбужденно указала на нее, вскочив так резко, что чуть не свалилась с повозки.

Рейн поймал ее своей сильной рукой и вернул на деревянное сиденье.

— Что ты, черт возьми, тут выделываешь хочешь убиться насмерть?

— Ты ее видел? — Джо снова указала на красивую бабочку, которая почти скрылась из вида, глаза блестели от восторга.

Мгновение Рейн мрачно смотрел на нее, потом улыбнулся.

— Это махаон.

— Господи, невероятно. Это самая большая бабочка, какую я когда-либо видела.

Он цокнул языком, в его карих глазах заблеете смех.

— Погоди, ты еще не видела здешних ящериц.

Джоселин почти улыбнулась в ответ. Рейн усмехнулся и поторопил лошадей, которые с трудом тащили повозку вверх по горному склону. Джоселин сидела молча, пока они поднимались по узкой, извилистой дороге к небольшой плантации, расположенной на притоке реки Яллах.

Через несколько часов они были на месте. К тому времени Рейн снова стал мрачным, а Джоселин не могла решить, беспокоит ли его рана или он так сердит на нее. Она постаралась забыть об этом, когда оглядывала окрестности: синее безоблачное небо, более яркое, чем море; заросшие лесом горные вершины вдалеке; пологие склоны и небольшую уединенную долину — Фернамбуковую долину.

Когда они подъехали ближе, то, что издали казалось черными и белыми пятнами, превратилось в погруженных в работу батраков и в деревянные тележки, запряженные осликами, тащившимися по свежевспаханным черным полям.

Джоселин ожидала увидеть большой плантаторский особняк с белыми колоннами и была удивлена, обнаружив перед собой комфортабельный двухэтажный деревянный дом с острой крышей, большим крыльцом и затененным балконом вдоль второго этажа. Когда они въехали во двор, Джо еще больше удивилась, увидев, что белая краска облупилась, крыльцо покосилось, а клумбы заросли.

— Я же говорил, что здесь много работы, — сказал, словно защищаясь, Рейн, увидев ее недоумение. — Работники расчистили уже почти все поля. Домом мы займемся как только земля будет готова к посадке.

— Боюсь, я плохо представляю себе, что сажают, чтобы выращивать кофе.

— Черенки от взрослых кустов кофе. Мне должны доставить их с Гаити, — Рейн бросил на нее насмешливый взгляд. — Скоро ты познакомишься с этим хозяйством, потому что все заботы по посадке, сборке, очистке и сортировке кофе лягут на плечи работников.

После этого язвительного замечания он натянул поводья, и повозка остановилась перед домом. Рейн спрыгнул на землю, застонав, когда удар оказался жестче, чем он рассчитывал.

Джоселин на мгновение обрадовалась, увидев, как ему пришлось заплатить за свои насмешки. Но тут она увидела струйки пота у него на лбу и раскаялась. Когда Рейн обошел повозку и протянул руку, чтобы помочь ей спуститься, она проигнорировала его и спрыгнула на землю. Черты его лица ожесточились.

— Насколько я помню, там, на дороге, мое прикосновение не казалось тебе таким уж отвратительным.

Джоселин прямо взглянула в его темные глаза.

— И дураку ясно, что тебе больно. Я просто хотела избавить тебя от лишних усилий. А теперь, если ты покажешь мне, где положить вещи, я буду готова к работе.

Мгновение Рейн молчал, просто глядел ей в лицо, словно пытаясь разгадать ее мысли. Потом повернулся и направился к дому.

— Иди за мной.

Глава 15

Рейн подвел Джоселин к дверям и прошел вперед. Купленный им дом внутри выглядел гораздо менее убого, чем снаружи, и, хотя в его убранстве не было и следа щегольства, обстановка была дорогой, а обои гармонировали с восточными коврами на натертых деревянных полах.

Планировка была типично колониальной. В одном крыле располагалась гостиная, в противоположном — столовая, друг от друга их отделяла красивая лестница. Малая гостиная выходила окнами во двор, рядом с ней располагалась уединенная веранда и кабинет, где прежний хозяин вел дела по управлению плантацией.

— Твоя комната наверху, — вывел Джо из задумчивости Рейн. — Справа на втором этаже. Если тебе что-нибудь понадобится, спроси горничную. Она обычно где-нибудь неподалеку.

Джоселин, все еще державшая в руках небольшой сверток со своими вещами, подняла глаза.

— Ты хочешь, чтобы я жила в доме?

— Я хочу, чтобы ты была рядом, так мне проще будет за тобой проследить. А что касается работы, то ей тебе придется посвящать все свое время, а приступишь к ней ты завтра же. А пока я прикажу кухарке прислать тебе что-нибудь поесть.

Рейн замолчал, и Джоселин пересекла холл и, приподняв юбку, чтобы та не мешалась под ногами, стала подниматься по лестнице.

Рейн смотрел вслед ее грациозной гибкой фигурке. Он наблюдал, как покачиваются ее бедра, как мелькает временами изящное колено, слышал шорох юбок, трущихся о ее ноги. Когда она повернулась на площадке лестницы, ее маленькие острые груди колыхнулись под блузкой, и кровь закипела в его жилах. Он вспомнил ее мягкие сладкие губы, и внутри у него все сжалось, а в чреслах запульсировала боль.

Черт побери! Это женщина действует на него просто невероятно. Он не мог смотреть на нее без желания, не мог равнодушно слышать звук ее голоса без того. Он совершенно не желал, чтобы она спала в его доме. Он не хотел привозить ее с собой.

Или все-таки хотел?

Или все-таки это и было, на самом деле, истинной причиной того, что он приехал на этот проклятый остров?

Ведь все старались его отговорить. Особенно Доминик и Кэтрин, но больше всех — сестра.

— Ради Бога, Рейн, — увещевала Александра, — ты рискуешь жизнью из-за этой женщины. Неужели ты этого не понимаешь?

— Алекс права, — поддерживал ее Доминик. — Ты уже раньше недооценил эту женщину. Ты не можешь знать, на что она еще способна.

— Я не боюсь ее. Просто тогда она застала меня врасплох.

— Дело не в этом! — протестовал Доминик, но Рейн уже принял решение.

Ему нужно с ней встретиться, нужно успокоить свои сомнения. Он должен увидеть ее лицо, говорил он себе. Ему достаточно будет одного взгляда в эти ясные голубые глаза, чтобы увидеть в них ненависть, которую она прежде так искусно скрывала. Достаточно будет одного пытливого взгляда, чтобы разгадать ее обман. И тогда его сознание примирится с правдой о том, что произошло, и он успокоится.

Рейн был так уверен в этом, эта идея захватила его, он так стремился найти покой. И ради этого он пересек океан, купил эту проклятую плантацию! Но едва наступил решительный момент, как все пошло совсем не так, как он планировал.

Он размышлял об этом, наблюдая из своей комнаты, находившейся в противоположном конце коридора, как Джоселин закрывает за собой дверь спальни. В ее больших ясных глазах читалось удивление, сменявшееся всплесками гнева, которые он не раз наблюдал со времени их первой встречи. И, может быть, на мгновение в этих глазах промелькнул страх. Но ненависть, как и прежде, оставалась незаметной, вместо нее глаза Джоселин говорили о невинности и отчаянии, а временами даже о боли.

Но ненависть была, Господи, ее не могло не быть! Джоселин же предала его — он видел, как она спустила курок! Ненависть сохранилась в ее сердце, она вспыхивала в этих ярко-голубых глазах, но эта женщина с извращенным стремлением к мести, женщина, овладевшая искусством обмана, таила ее в себе.