В первый день она вошла в столовую и даже не встала в очередь с подносом, она просто посмотрела на весь этот чертов зоопарк, в какой превращалась школа в перерыве на ленч, и внезапно я заметила, что она идет ко мне, улыбаясь большими красными губами. Ее огромный черный рюкзак приземлился на стол, она начала рыться в нем в поисках конфет «Пикси Стикс» и «Кэнди Баттонз» и пододвинула их ко мне, ко мне (мой карандаш замер в воздухе над рисунком, потому что это все какая-то шутка, какой-то тщательно продуманный план, чтобы посмеяться надо мной, но нет) и произнесла: «Господи, ты единственный нормальный человек в этом гадюшнике. Умираю, хочу кайфануть. Пойдем со мной после школы, словим кайф? О боже, мне нравятся твои волосы. И футболка. Ты купила или заказала в Интернете? Что это ты рисуешь, ого, это что-то неземное».

Она так называла все, что ей нравилось: «неземное». «Эта кружка совершенно неземная. Чарли, эта группа — что-то неземное». С того самого момента мир для меня словно покрылся золотом. Он засверкал. Я имею в виду, он все равно оставался паршивым, но теперь я чувствовала себя в нем лучше, понимаете? И я научилась хранить секреты. Я знала, что под толстым слоем светлого тонального крема она прятала лоскутное одеяло прыщей, из-за этого она плакала. Показывала мне пакеты с фастфудом в своем шкафу и говорила, ее тошнит от переедания. Она рассказала, что у ее отца была интрижка с ее родной теткой, и поэтому они переехали, и что родители работают над отношениями. Я узнала, что ее настоящее имя не Эллис, ее зовут Элеонора, но она решила попробовать что-то новое после переезда, но, боже упаси, не называй ее так при матери, потому что ее бабушку звали Элеонора, а та недавно умерла, и у матери будет истерика, настоящая истерика, и ух ты! Чарли, твои руки! Это ты сделала? Это вроде красиво. Пугающе, но вроде как красиво. Вчера в Хаймис я познакомилась с парнем, его зовут Майки. Магазин звукозаписи. Знаешь его? Конечно, знаешь, ну ты даешь. Он пригласил нас. Пойдем? У него неземные голубые глаза».

Когда мы тусовались в ее комнате с этими странными синими стенами, кучей постеров и солнечной системой на потолке, я могла рассказать ей все, и я рассказывала. «Чарли, Чарли, ты такая красивая, просто чертовски неземная». Мы держались за руки. На ней была белая фланелевая пижама с черными черепами.

Вот так. Моя хранительница секретов.

В четвертом классе у меня была учительница. Она ко всем относилась хорошо, даже к хулиганам. Никогда не кричала на нас. Меня она просто не трогала, правда, никогда не выгоняла на перемену или в спортзал, если я не хотела идти. Она позволяла мне сидеть в классе и рисовать, пока сама выставляла оценки или просто смотрела в большое прямоугольное окно. Однажды она сказала: «Шарлотта, я знаю, сейчас тебе нелегко, но все наладится. Иногда нужно немного подождать, чтобы встретить настоящего друга, и ты встретишь. О боже, у меня не было по-настоящему хорошей подруги вплоть до старших классов». Она дотронулась пальцами до маленького золотого сердечка на цепочке, висящего на шее.

Она была права. Я все-таки встретила настоящего друга. Но никто не предупредил, что она собиралась убить себя.

Каждый вечер Луиза что-то писала неразборчивыми каракулями в одной из своих черно-белых тетрадей. А закончив, надевала на ручку колпачок, закрывала тетрадь и перегибалась через край кровати лицом вниз так, что ее волосы струились вниз водопадом, и я видела ее шею — бледную кожу без шрамов с едва заметным пушком. Она проталкивала тетрадь под кровать, желала спокойной ночи и накрывалась с головой. Один раз я подождала, пока ее дыхание не станет ровным во сне, выползла из кровати и опустилась на колени. Заглянула под край ее одеяла. Под кроватью лежали дюжины, бесконечное множество тетрадей, все ее секреты были сложены в аккуратные черно-белые стопки.

Я должна внести исправление. Не хочу вводить вас в заблуждение. Я сказала, что Эллис убила себя, но это не означает, что она умерла по-настоящему. Ее тело не погребено, я не могу сходить к ней на могилу и положить маргаритки на ухоженную траву или пометить в календаре годовщину. Были наркотики, тот парень-волк, и она ускользнула от меня очень далеко, волк занял все ее сердце: он оказался ненасытным. А потом он закончил, облизал свои лапы и оставил ее изможденную, мою Эллис, мою пухленькую и излучающую тепло подругу. Забрал весь ее внутренний свет. И я так полагаю, что потом она решила скопировать меня. Она попыталась выкачать из себя всю жидкость, уменьшить себя, но все испортила. Как сказал Майки, резать себя — это не ее. Я представляю ее комнату, утопающую в крови, реки крови, ее родителей, с боем пробирающихся к ней против течения. Но крови было слишком много, вы понимаете? Человек может потерять настолько много крови, что наступает кислородное голодание на продолжительное время и происходит геморрагический шок и гипоксическое повреждение головного мозга — все это опустошило мою подругу и оставило лишь ее тело. Родители отправили ее в какое-то место, похожее на это, но далеко-далеко отсюда, через всю страну, и запрятали ее там в новом доме, наполненном мягкими простынями, ежедневными неспешными прогулками и пусканием слюны. Никакого окрашивания волос, секса и айпода, никаких тяжелых ботинок, колготок в сетку, наркотиков, разбитых сердец и меня, никакого искупления вины. Ничего для Эллис. Только дни, заполненные пустотой, штаны на липучках и подгузники. И я просто не могу, не могу сделать то, что должна: дотронуться до нее, все исправить, расчесать волосы, неаккуратно спадающие на лицо, произнося шепотом бесконечное «прости».

Мне нужно было сделать что-то, иначе я могла взорваться.

Поговорить с Эваном, найти Майки, дождаться его приезда. Думать об Эллис. Я так сильно, сильно, сильно скучаю по ней.

Все сидели в комнате для творчества, склонившись над длинными пластиковыми столами. Мисс Джонни обошла всех, бормоча под нос теплым глубоким голосом. Она носила фиолетовые тюрбаны и короткие рубашки прямого кроя.

Когда я впервые пришла на творчество и просто сидела без дела, она сказала: «Ты можешь сидеть столько, сколько тебе захочется. Это тоже хорошо, девочка». Я ничем не занималась, но не потому что мне не хотелось приклеивать блестящие звездочки на цветную бумагу или смешивать акварельные краски, я сидела так потому, что болели руки. Я чувствовала боль везде, вплоть до кончиков пальцев, и руки были очень тяжелыми в повязках.

Руки все еще болели. Но когда мисс Джонни сообщила:

— Мы с доктором Стинсоном тут немного поболтали, — и пододвинула ко мне красивый желтый блокнот с универсальной газетной бумагой и совершенно новый угольный грифель. Я жадно сжала пальцами карандаш. Небольшие вспышки боли прострелили мое предплечье снизу доверху. Шрамы еще были очень болезненные и стянутые, и будут такими еще очень долгое время, но мне было наплевать. Я тяжело дышала. Начала усердно работать. Мои пальцы стали лечить меня. Они так долго бездействовали.

Я рисовала ее. Рисовала их. Бумага наполнялась: Эллис и Майки, Эван и Дамп, даже малыш Дэнни. Я заполняла каждый миллиметр бумаги, пока там не появился весь мой мир с теми, кого мне не хватает.

Когда я подняла голову и огляделась, оказалось, что все уже ушли, кроме мисс Джонни, которая включила свет. За окном стемнело. Она пила кофе небольшими глотками из пластикового стакана и прокручивала текст в своем розовом телефоне. Потом подняла глаза и улыбнулась.

— Лучше? — спросила она.

— Лучше, — кивнула я в ответ.

Сегодня я с нетерпением ждала встречи с Каспер. Хотела рассказать ей о занятиях творчеством, о том, что я нарисовала и что значит для меня рисование. Думаю, она обрадуется. Но я толкнула дверь и увидела, что она не одна. С ней была доктор Хэлен.

Черепаха спряталась внутрь затонувшего корабля.

Когда я вошла, доктор Хэлен обернулась и произнесла:

— О, Шарлотта, пожалуйста, присаживайся здесь. — И похлопала по коричневому стулу, на котором я обычно сидела. Я посмотрела на Каспер, но она не так добродушно улыбалась, как обычно. Улыбка была… не такая широкая.

Доктор Хэлен намного старше Каспер, с морщинами в уголках глаз и слишком темными румянами для ее цвета кожи.

— Мы с доктором Стинсоном обсуждали твое улучшение, Шарлотта. И я очень довольна, что ты сделала такие большие успехи за столь короткое время.

Я не знала, что должна: ответить ей, улыбнуться или еще что-то, поэтому молчала. Я начинала пощипывать свои бедра через цветастую юбку, но Каспер заметила это и нахмурилась, поэтому я прекратила.

— Тебе пришлось столько всего испытать в таком юном возрасте, я просто…

И тут она странным образом остановилась и стиснула зубы, и заговорила очень резко, обращаясь к Каспер:

— Ты собираешься мне помочь с этим, Бетани?

Я все еще пыталась осознать это имя Каспер: «Бетани, Бетани, Бетани», поэтому мне требовалось время, чтобы понять, что она говорит мне.

— Что? — спросила я.

Каспер повторила:

— Мы выписываем тебя.

Потом доктор Хэлен рассказала мне о специальном психиатрическом лечении, которое я проходила в больнице, о моей матери, что ей нужно встретиться с судьей и подписать бумаги, потому что «ты могла причинить вред себе и другим», о страховке, о моей бабуле, о которой я не вспоминала уже долгое время. Эти слова с шумом ударились в моей голове, а сердце все сжималось и сжималось. Я спросила о матери, но оказалось, что я начала заикаться. Тогда я стала кусать язык, пока не почувствовала слабый металлический привкус крови во рту.