— Двое мальчишек подбросили это. Тебе он знаком? — Я была очарована его бархатистой щетиной и на мгновение ослепла от белозубой улыбки.

Я быстро схватила свой рюкзак, опустилась на колени, открыла его и сунула руки внутрь. Она была там. Бережно прижав ее к груди, я вздохнула с облегчением, потому что доктор Дули сказал:

— Не волнуйся, мы вынули содержимое.

Я взяла ее в руки — это была армейская аптечка. Я купила ее, когда мне было четырнадцать, и мы с Эллис прочесывали секонд-хенд Сент-Винсент де Пол на Западной Седьмой стрит. Металлическая коробка была с вмятинами, большой красный крест на крышке поцарапан, и краска уже облезала.

Я хранила в ней все: мои мази, бинты, осколки стеклянной банки в бархатном мешочке, сигареты, спички и зажигалку, пуговицы, браслеты, деньги, мои фотографии, обернутые в льняную ткань.

Я потрясла коробку — тишина. Я сунула руку глубже в зеленый рюкзак, но там тоже было пусто и темно. Исчезли носки и сменное белье, рулоны туалетной бумаги, контейнер для фотопленки с мелочью, пилюли в пакете, туго свернутое шерстяное одеяло. Не было и моего альбома с рисунками, ручек и угольных грифелей. Пропал фотоаппарат «Лэнд». Я взглянула снизу вверх на доктора Дули.

— Нам пришлось все вынуть, для твоей же безопасности.

Он протянул мне руку, даже руки его были прекрасны: тонкие пальцы и отполированные ногти. Я, проигнорировав этот жест, поднялась сама, вцепившись мертвой хваткой в аптечку и рюкзак.

— Ты должна отдать их мне. Мы сохраним все и отдадим тебе при выписке.

Он протянул руку и вытащил у меня рюкзак и аптечку, поместив их за стойку.

— Но ты можешь оставить это при себе.

Доктор Дули сунул мне в руки прямоугольный кусок льняной ткани. Мягкий лоскут сохранил в целости наши фотографии: мы с Эллис, Майки и Малыш Дэнни, прекрасные и неразлучные, до того, как все полетело к чертям.

Я направилась к себе, прижимая к груди фотографии, доктор Дули окликнул меня:

— Те мальчишки, они сказали, что сожалеют.

Я пошла дальше, но внутри, лишь на мгновение, я почувствовала нерешительность.

Следующим вечером, после несчастного случая с большим пальцем ноги, пришла Джен С. и застала меня за просмотром фотографий: с той жадностью, с какой я всегда думала об Эллис, когда позволяла себе. Я погрузилась в черно-белые фотографии нашей четверки — снимки на кладбище, мы дурашливо позируем, изображая рок-звезд, с сигаретами, зажатыми в углу рта; заячья губа Малыша Дэнни почти незаметна, прыщи Эллис едва различимы. Малыш Дэнни всегда говорил, что на черно-белых снимках люди получаются удачнее, и был прав. Фотографии маленькие и квадратные — старый фотоаппарат «Лэнд» где-то из шестидесятых годов, первый наподобие «Поляроида». Мне подарила его бабушка. Он с мембраной, и я чувствовала себя крутой. Пленку мы отыскали в фотомагазине при колледже Макалестера. Это был какой-то картридж, который вставлялся внутрь камеры, затем делалась фотография, отрезок пленки вытягивали сбоку и включали небольшой круглый таймер. Как только таймер жужжал, пленку извлекали, и вот они мы, опрятные, на черно-белой фотографии в стиле ретро, Эллис такая красивая с черными волосами. И рядом я, маленькая тихоня, руки скрещены на груди, дырявый свитер, жидкие волосы, выкрашенные в синий и красный в реальном цветном мире, выглядят серыми. Ведь любая бы выглядела ужасно рядом с Эллис…

— Круто.

Джен С. наклонилась ко мне, но я завернула фотографии обратно в ткань и задвинула их под подушку.

— Шизоид, — вздохнула она. — Ладно, не важно. Пойдем, Барберо ждет тебя в комнате отдыха. У нас для тебя сюрприз.

В комнате отдыха все еще витал запах попкорна после просмотра кино, на круглом столе пустая миска из-под него. Джен облизнула палец и провела по миске, слизывая остатки соли и затвердевшего масла. И прихрюкнула. Барберо скривил свои мягкие губы.

— Шумахер, — произнес он. — Ты меня сразила наповал.

Джен пожала плечами, вытирая мокрый палец о край мешковатой зеленой футболки.

Она порылась в одном из ящиков со всякой всячиной в поисках любимой колоды карт. В комнате отдыха разноцветные ящики были нагромождены друг на друга у стены цвета слоновой кости. Внутри лежали игральные карты, потрепанные коробки с карандашами, маркеры, игры.

Ряд из трех компьютеров стоял у стены. Барберо включил один из них и показал мне пальцем «прочь», пока сам вводил пароль.

— Смотри сюда, чокнутая.

Барберо кинул мне брошюру. Я наклонилась, чтобы поднять ее. Он печатал. «КУРСЫ АЛЬТЕРНА. ТО, ЧТО ВАМ НУЖНО» — появилась надпись на странице.

— Добрый доктор считает, что тебе нужно чем-то заниматься, чтобы обуздать приступы гнева, которые, судя по всему, у тебя случаются часто, а также твою странную привычку не спать по ночам. Так что, похоже, ты возвращаешься в школу, тупица.

Я перевела взгляд на Джен С. Она расплылась в улыбке, перетасовывая карты.

— Я буду твоей учительницей, — хихикнула она.

Барберо щелкнул пальцами у моего лица.

— Со-средоточься. Я здесь! Здесь.

Я пристально посмотрела на него.

Барберо побарабанил пальцами.

— Итак, дело вот в чем: ты будешь посещать только школьный сайт. Нельзя заходить в свои аккаунты в «Фейсбуке», «Твиттере», в почту — никуда, кроме школьных материалов. Шумахер, твоя подруга, вызвалась быть твоей учительницей, и она будет проверять твои тесты и остальную ерунду в конце каждого урока.

Он посмотрел на меня. Я не сводила с него глаз.

— Ты не хочешь этого, — сказал он, — добрый доктор говорит, что тебе придется принимать снотворное, чтобы спать, и у меня такое чувство, что ты и этого не хочешь. Она предпочитает, чтобы ты сидела тут, а не шаталась по коридорам, как ты делаешь. Потому что это очень странно.

Я не хотела принимать лекарства, тем более ночью, когда мне особенно страшно и я должна быть начеку. Доктора пичкали меня ими с тех пор, как мне исполнилось восемь лет, и до тринадцати. Риталин на меня не действовал. Я кидалась на стены и втыкала карандаши в жирный, похожий на облако живот Элисон Яблонски. После приема аддерола я наложила в штаны в восьмом классе; мама держала меня на домашнем обучении до конца учебного года. Она оставляла мне обед в холодильнике под прозрачной пленкой: сандвичи с пористым мясным рулетом, яичный салат с неприятным запахом на пропитанном влагой тосте. Золофт — после него я чувствовала, будто проглотила очень сильно сжатый воздух, и не могла его выдохнуть в течение нескольких дней. Многие девушки здесь сидели на лекарствах, они принимали стаканчики с таблетками с отвратительной покорностью.

Я сидела в кресле и печатала свое имя в поле «ВВЕДИТЕ ВАШЕ ИМЯ».

— Хороший выбор, чокнутая.

— Господи, Брюс, — сказала раздраженно Джен. — Ты что, пропустил занятие в медицинской школе, когда вам рассказывали про врачебный такт?

— Я проходил взаимоотношения врача с больными, детка. Дай знать, когда захочешь испытать на себе.

Он плюхнулся на коричневый потрепанный диван и достал айпод из кармана.

На одной стороне комнаты отдыха располагалось окно во всю стену. Шторы были открыты. На улице темно, больше десяти вечера. В нашем крыле четыре этажа; я слышала, как машины со свистом проносятся мимо по мокрому асфальту Риверсайд-авеню. Если бы я начала учиться, Каспер была бы рада за меня. В последний раз, когда я ходила в школу, меня вышвырнули в середине предпоследнего класса средней школы. Как будто это было в прошлой жизни.

Я всматривалась в экран, пытаясь прочесть абзац, но все, что я там видела, — это надписи каракулями «уродина» и «трусливая мразь» на двери моего шкафчика. Я ощутила во рту резкий вкус воды из унитаза, почувствовала, как вырываюсь, но меня держали за шею и смеялись. Руки начало покалывать, а в груди стало тесно. После того как меня выгнали из школы, все покатилось под откос. Стало еще хуже, чем раньше.

Я окинула взглядом комнату отдыха. Словно суетливая маленькая мышь, мысль о том, кто платит за это угощение, маячила в моей голове, но я гнала ее прочь. Моя мать годами готовила мясной рулет с луком и кетчупом и горкой картофельного пюре на гарнир на ужин, еще до того, как и это ушло из моей жизни. Мы не были обеспеченными; мы из тех, кто ищет мелкие монеты на дне кошельков и рюкзаков и ест пустую лапшу с маслом четыре вечера в неделю. Мысли о том, за чей счет я здесь, пугали меня и заставляли беспокоиться.

«Я внутри, в здании, в тепле, и я могу учиться, если это необходимо, чтобы остаться здесь», — думала я. Сейчас только это было важно. Чтобы остаться здесь, нужно следовать правилам.

Пальцы Джен быстро перемешивали и двигали карты. Звук был похож на птиц, спешащих к свободному дереву.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Каспер.

Она каждый день спрашивала меня об этом. Раз в неделю то же самое спрашивали другие — иногда доктор Дули, когда он работал в дневную смену, или доктор со скрипучим голосом и туго убранными волосами, которая наносила тушь на глаза густым слоем. Кажется, ее звали Хэлен. Мне она не нравилась; от нее становилось холодно внутри. По воскресеньям, один раз в неделю, никто нас не спрашивал о самочувствии, и некоторые ощущали себя потерянными.