После него в зал вошли пять принцев. Майя, у которого кружилась голова от голода и волнения, запомнил лишь безумные глаза принца Ту-Атамара. Когда принц произнес слова клятвы, Майя наклонился вперед и очень тихо сказал:

— Вы ни в чем не виноваты, и никто не возлагает вину на вас; вы не должны брать на себя это бремя.

Принца, казалось, не успокоили, а скорее встревожили эти слова, но в следующую секунду его лицо приняло задумчивое выражение. Направляясь к выходу, он все еще слегка хмурился и смотрел перед собой отсутствующим взглядом.

Майя страшился встречи с представителями клана Драджада лишь немного меньше, чем самой коронации. Первой подошла вдовствующая императрица, за ней последовали его сводные сестры Немри’ан и Вэдеро, вдова и трое детей его сводного брата Немолиса, невеста его сводного брата Кириса. Наконец, к нему приблизилась Арбелан Драджаран, первая жена Варенечибеля. Император разошелся с ней по причине ее бесплодия тридцать лет назад, но не освободил ее от родственных связей с домом Драджада. Ксору и Шеве’ан, принцесса Унтэйлейанского Двора, приняли вид оскорбленного достоинства и исподтишка бросали на нее презрительные взгляды. Бывшая жена императора делала вид, что не замечает этого.

Арбелан было за шестьдесят. Это была высокая женщина с сияющими синими глазами, державшаяся очень прямо. Рядом с ней Ксору еще больше напоминала куклу, а Немри’ан и Шеве’ан казались капризными девчонками. Стэно Баджевин, невеста Кириса, ничем не выделялась среди смертельно бледных женщин в черных платьях. И только Вэдеро обратила на себя внимание Майи.

Эрцгерцогиня Вэдеро Драджин была высокой женщиной, на два дюйма выше Майи, с широкими плечами, широкими бедрами, но, несмотря на это, она держалась с большим достоинством. У нее были прямые белые шелковистые волосы и серые глаза, как у всех эльфов из рода Драджада. Крупные черты лица отнюдь не портили ее, наоборот, делали ее более привлекательной. Она была одета без всякого кокетства и не сочла нужным скрывать следы слез. Из-за этого она понравилась Майе еще больше. Однако, перехватив ее взгляд, он понял, что сам он ей не нравится. И что ей совершенно безразлично, какое впечатление она производит на него.

Родственники дали положенные клятвы, и Майя испытал небольшое облегчение. Конечно, это была чистая формальность, но все же лучше было получить хотя бы формальное обещание не идти против императора, чем не получить вообще никаких обещаний. Ему показалось, что четырнадцатилетний Идра, новый принц Унтэйлейанского Двора и наследник Майи, говорил искренне, и Майя осмелился улыбнуться ему. Идра не улыбнулся в ответ, но его лицо просветлело, и глаза заблестели. Его сестры, Ино и Мире’ан, были слишком юными и не вполне понимали смысл ритуала, но они уверенно и без колебаний вложили свои маленькие ручки в руки Майи.

Со взрослыми женщинами все было иначе. Немри’ан, Ксору и Шеве’ан даже не пытались скрыть пренебрежительное отношение к новому императору, Стэно явно боялась его. Лицо Вэдеро было непроницаемым, как маска, и он не мог разгадать ее мыслей. Арбелан словно бы забавляло происходящее. Возможно, подумал Майя, она посмеивалась не столько над Майей, сколько над Ксору, недовольной вторжением в ее владения.

Чавар последним приносил личную клятву верности новому императору; до этого момента он выполнял функцию представителя погибших. Сунув Майе широкие горячие ладони, он пробормотал положенную формулу с таким видом, словно не испытывал уважения к древним клятвам и не вкладывал в них никакого смысла.

«Мы с вами это еще обсудим», — подумал Майя, зная, что сейчас не время и не место говорить такое лорд-канцлеру. Он хмуро наблюдал за тем, как Чавар организует процессию перед отправлением в Унтэйлейанский Двор. За Майей и его ноэчарей, Первыми и Вторыми, шли принцы, Свидетели, отпрыски Варенечибеля и другие члены семьи Драджада; далее следовали капитан Унтэйлейанской Гвардии и Адремаза, а возглавил процессию Чавар.

«Мне это не нравится, — думал Майя, шагая по коридорам в окружении четырех телохранителей. — Создается впечатление, будто император следует указаниям лорд-канцлера. Я не подчиняюсь ему и не намерен подчиняться». Он понимал, что на самом деле Чавар играет роль императора, который ведет своего наследника к короне и престолу…

«Ну и что, тенью отца я тоже не собираюсь становиться», — сказал он себе, пряча улыбку.

Процессия аристократов медленно двигалась по залам и галереям Унтэйлейанского Двора. Придворные уже собрались в Унтэйлейане — так назывался тронный зал эльфийского императора. Слуги и секретари выстроились вдоль стен коридоров, а когда придворные вышли во внутренний двор, доступный для публики, оказалось, что огромная площадь забита народом. Жители Кето, пригородов и близлежащих деревень пришли сюда в надежде хотя бы одним глазком взглянуть на нового императора.

Сильно похолодало. Сначала Майя подумал, что белые точки перед глазами означают скорый обморок, но потом понял, что это снежинки. Он вытянул шею и прошептал на ухо Телимеджу:

— По-моему, для снега еще рано.

Телохранитель так же шепотом ответил:

— Да, ваша светлость.

Они снова вошли в здание и приблизились к дверям Унтэйлейана. Наступила полночь.

Унтэйлейан представлял собою длинный зал с высокими окнами, украшенными великолепными витражами. Сейчас, в полумраке, витражи нельзя было рассмотреть, и Майя видел лишь тусклые цветные пятна. Придворные выстроились рядами вдоль стен; все они были в полном придворном трауре, на бледных лицах поблескивали светлые глаза. Майе пришло на ум неприятное сравнение со стаей волков. Казалось, они вот-вот набросятся на него и растерзают в клочья. Но они лишь смотрели.

Он заметил среди моря белых лиц два темных пятна и догадался, что это посол Горнемед — его так называемый родственник — с супругой. Он не мог повернуть голову, чтобы рассмотреть их как следует, но ему стало немного спокойнее при мысли о том, что они присутствуют на коронации. Не потому, что он доверял послу, и не потому, что в его жилах тоже текла кровь гоблинов. Просто Майя сейчас отчаянно нуждался в напоминании о том, что за пределами Унтэйлейанского Двора существует другой, большой мир. Он уверенно шагнул вперед, и принцы, принцессы, Свидетели, Адремаза и капитан тоже прошли на свои места. Архиепископ ждал Майю на возвышении перед массивным троном из слоновой кости. В руках он держал императорскую корону — Этувераджид Мура. Ноэчарей остановились подле двух высоких светильников, установленных по обе стороны от возвышения, и Майя последние десять футов прошел один. Он вдруг забыл о том, что он — император, и снова почувствовал себя неуклюжим костлявым восемнадцатилетним юношей с серой кожей, который не годится в наследники Варенечибелю.

Поднявшись на пять ступеней, он поклонился архиепископу. Священнослужитель ответил на поклон. Майя не мог видеть его лица из-за маски, но ему показалось, что архиепископ смотрит на него благожелательно. Он задал несколько формальных вопросов, и Майя ответил, поклявшись, что говорит правду.

— Преклоните колени в последний раз, Эдрехасивар Драджар, — провозгласил архиепископ, повысив голос, — и примите корону Эльфийских Земель!

Майя опустился на колени. Этувераджид Мура, старинная серебряная диадема, украшенная опалами, оказалась очень тяжелой. Он поднялся, стараясь не показывать, что у него подгибаются колени, и повернулся лицом к залу.

Придворные одновременно поклонились — как обычно, с большим изяществом. Некоторые женщины присели, и ему захотелось увидеть их лица. Судя по тому, что они предпочли поклону реверанс, они недолюбливали Ксору Джасанай, и он желал узнать их поближе. Но лица присутствующих сливались в безликую массу, и первые полчаса царствования Эдрехасивар VII потратил на то, чтобы постараться не упасть в обморок.

Потом ноэчарей окружили его, и он уже более коротким путем вернулся в Алкетмерет. Камердинеры настояли на том, чтобы он поел немного супа, и лишь после этого позволили ему лечь.

Майя лежал на гигантской кровати императоров Эльфийских Земель, глядя вверх, на полог, скрытый во мраке. Он знал, что ткань расшита изображениями кошек клана Драджада, хотя и не мог различить их. Он знал, что Кала тихо сидит в углу и охраняет его. Он смертельно устал, не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, и все же сон почему-то не шел к нему. Он пытался уснуть, но события прошедшего дня проносились перед его мысленным взором, и он вынужден был открывать глаза, чтобы прогнать их. Он попытался вернуть спокойствие, обретенное в подземной часовне, но оно ускользало от него.

Так он лежал и смотрел в темноту, и когда он, наконец, погрузился в сон, то даже не понял этого, потому что сны были такими же мрачными и безмолвными, как его спальня.