Катрин Гаскин

Я знаю о любви

Книга первая

1854 год

Глава первая

I

Это произошло утром, да, утром того дня, когда я повстречала Розу Мэгьюри на дороге в Балларат и назвалась не своим именем, а Эммой Браун.

Тогда мне было восемнадцать. Я лежала в постели с мужчиной, которого просто ненавидела. Ранним утром голоса. С улицы доносились голоса. Спешащие к прииску старатели подбадривали друг друга крепкими словечками и громко смеялись. Прошлым вечером они разбили лагерь около отеля, но я не видела их, потому что Уилл Гриббон запер меня в комнате.

Я выскользнула из постели, не сводя с Уилла настороженных глаз и стараясь не беспокоить его. Десятидневная щетина покрывала его волевой подбородок, рот был приоткрыт, обнажая потемневшие острые зубы. Вчера Гриббон снова вернулся пьяным.

Он внушал мне отвращение. Я была девственницей, когда он забрал меня к себе три дня назад, и уже привыкла к стыду и страху. Глубокая ненависть к Гриббону придавала мне некую внутреннюю силу, в которой он несомненно чувствовал угрозу. Я осторожно подошла к окну и слегка раздвинула занавески. Из отеля была видна дорога на Мельбурн. Попав сюда, я довольно часто видела эту картину: телеги, покрытые брезентом, стада, палатки вокруг костров. Уиллу Гриббону было на руку нашествие старателей, так как он имел кое-какие продукты в сарае за таверной и, если ему не удавалось продать ром в трактире, мог выручить немного денег за баранину или сбыть что-нибудь из кухонной утвари.

Трактир располагался на перекрестке Мэйн-роуд с одной из дорог, которая проходила через несколько ферм, расположенных неподалеку. Название отеля «Диггерз Армс» появилось три года назад, когда сюда стали приходить золотоискатели. Вывеска была очень яркой, но постепенно выгорела под безжалостным австралийским солнцем, сливаясь с нежным и простым ландшафтом. Само ветхое строение выглядело одиноким и жалким.

В то утро, из расположившихся возле отеля, мне сразу бросилась в глаза одна семья, большая семья, думаю, ирландская. Я не могла понять, о чем они говорят, но скорость речи и интонация были мне знакомы.

Глава семьи был огромного роста, полный чернобородый мужчина. Рядом с ним держались его сыновья. Мать и дочь были в шляпках, фасон которых вполне подходил для Мельбурна, может быть даже Лондона, но никак не для Балларата. Они не походили на эмигрантов-золотоискателей, имели приличных лошадей и почти новый фургон.

Нищета еще не коснулась этой семьи. Я полагаю, они были владельцами магазина или чего-то в этом роде, но бросили все, поверив в сказки о богатейших запасах золота, больших, чем в Калифорнии.

Мать семейства готовила завтрак, а ее муж складывал палатки. Единственная их дочь стояла немного в стороне, и никто не упрекал ее за это. Голоса этих людей звучали добродушно и весело. Иногда они даже смеялись, что было непривычно для тех, кто приезжает сюда. Похоже все они еще обладали удивительной роскошью — добротой.

Глядя на них, я решила, что именно этих людей я попрошу взять меня в Балларат. И даже если они направляются в другую сторону, я все равно попрошу. Для меня не имело большого значения куда идти. Куда угодно, только подальше от «Диггерз Армс», особенно от Гриббона.

Они уже запрягали лошадей и засыпали костер. Я жутко боялась, что Гриббон проснется и заставит меня вернуться в постель. Дрожь в руках мешала быстро надеть юбку и старое серое платье. У меня было платье и получше, хорошее платье из шотландской шерсти, но оно лежало в сундуке, стоявшем около кровати, который я боялась открыть, чтобы не разбудить Гриббона.

Я завязала волосы лентой, так как у меня не было времени закрепить их шпилькой. Мельком в старом треснувшем зеркале увидела свое лицо, похудевшее и мертвенно бледное. Я никогда не отличалась красотой, хотя иногда, отец будучи в добром настроении, все же называл меня хорошенькой.

Накинув шаль, я взяла ботинки. Около постели на сундуке валялась одежда Гриббона, кисет, трубка и новый револьвер, которым он любил похвастать в баре. Должно быть, он вчера основательно перебрал, потому что я нашла горсть монет, а Гриббон всегда прятал от меня деньги. Я собрала двадцать семь шиллингов и четыре пенса. Значит, хотя бы первое время мне не придется голодать. Значит, но тут пораженная внезапной догадкой, я похолодела от ужаса, а затем осторожно, монету за монетой, положила деньги обратно. Гриббон ценит их больше, чем меня, из-за них он может организовать погоню. И закон будет на его стороне: он обворован. Я не хотела предоставлять ему такой шанс.

Шум внизу усиливался, и я поняла, что семья уезжает. Подбежав к окну, я увидела, что все уже сидели в фургоне, кроме девушки и ее брата, который ждал, чтобы помочь ей забраться. Она была около ручья, и все ее звали. Девушка обернулась, но неохотно; казалось, она наслаждалась этими минутами свободы. Мать с нетерпением наблюдала за ней. На этот раз я отчетливо расслышала слова:

— Роза! Быстрей!

Девушка неохотно подчинилась. Когда она подошла к фургону, ее брат протянул ей руку. На подножке Роза остановилась и посмотрела вокруг, как будто хотела запечатлеть в памяти это убогое место по дороге в Балларат. Я не могла понять, почему каждый из путешественников пытался его запомнить это. Она взглянула на отель, и ее взгляд остановился на моем окне.

Так впервые Роза Мэгьюри и я увидели друг друга. Думаю, было что-то особенное в этих взглядах, какое-то предчувствие будущего. Помню меня поразило прекрасное лицо Розы, самое красивое, из всех какие я когда-либо видела, полное того особого очарования, которое приводит других женщин в отчаяние.

Для Розы не было ничего необычного в том, что кто-то женщина глядит на нее из окна. Без сомнения, она привыкла к тому, что люди — как мужчины, так и женщины — заглядываются на нее. Она слегка улыбнулась. Эта улыбка была чем-то вроде радостного приветствия, та улыбка, которую посылают незнакомому человеку, зная, что больше никогда с ним не встретятся. У меня возникло внезапное и мучительное чувство, одиночества, обреченности.

Я прижалась к стеклу и прошептала невольно:

— Подождите! Пожалуйста, подождите меня!

Ответа, конечно же, не последовало. Ничего. Кроме облака пыли на дороге.

После того, как я увидела на Розу, мне стало жаль оставлять свое зеленое платье. Я бесшумно переложила трубку Гриббона, его одежду, деньги и пистолет на пол, затем подняла крышку сундука и шарила там, пока не нашла платье. Но закрывая сундук, так дрожала от нетерпения, что крышка выскользнула из моих пальцев и с грохотом упала.

Гриббон внезапно проснулся и сел на постели. Ясно было, что с первого взгляда он обо всем догадался.

— Куда ты собираешься, стерва? — прорычал он хрипло.

Как всегда после вечерней попойки он проснулся ужасно злым. Я беспомощно уставилась на него, понимая, что все пропало. На моем теле еще не зажили синяки после того, как он избил меня два дня назад, когда я пыталась убежать. Невольно я отступила на шаг назад, зная доподлинно, что сейчас произойдет.

— Ну?

Я не ответила. Мое молчание взбесило Гриббона. Он привык к тому, что люди перед ним пресмыкались.

— Ты что, оглохла? — заорал он, вставая. Увидев, что на сундуке ничего нет, Гриббон на мгновение замер.

— Мои деньги… Пистолет… Где они, шлюха?

Он посмотрел на пол, куда я переложила вещи, я быстро наклонилась и подняла пистолет, даже не зная, заряжен он или нет. Я не знала, как с ним обращаться, но инстинктивно положила палец на курок. Однако Гриббон только презрительно усмехнулся, медленно поднимаясь на ноги.

Я отпрянула и от страха нажала на спуск. Мужчина скривился от боли и на секунду схватился за спинку кровати; на его груди показалась тонкая струйка крови. Он сполз на пол, я дотронулась до него и поняла, что Гриббон умер. Не знаю, сколько времени я стояла так с револьвером в руках, оцепенев от ужаса.

Потом я долго сидела на полу около лестницы, ведущей вниз, сжимая в руках свое платье и ботинки, и пыталась решить, как мне следует поступить. Мне следовало либо остаться и ждать последствий, либо уйти и попытаться их избежать.

Я поняла, что ни за что на свете здесь не останусь.

«Я не хотела убивать. Не хотела… — говорила я себе. Я ненавидела этого мерзавца. Но все равно сидела, как парализованная: нельзя убить человека, даже такого, как Гриббон, и не сожалеть о содеянном…

Мы отплыли из Англии больше месяца назад: я, отец и брат Джордж. Мой отец был почти при смерти, когда очутился здесь. Помню, как, отправляясь в плаванье, он говорил, что морской воздух вылечит его непрерывный кашель…

Как и все остальные, мы приехали сюда за золотом со скромной суммой денег, большая часть которых ушла на билет. Отец настоял на том, чтобы ехать в Балларат, хотя я сомневалась в том, сможет ли он выдержать хотя бы часть пути. У нас оставалось несколько фунтов, когда мы приехали в «Диггерз Армс».

Гриббон не хотел принимать нас, неохотно выделив нам место в сарае за кухней. Мой отец пролежал там больше трех недель, пока не умер. К этому времени деньги кончились, и мы были должны Гриббону за еду, проживание и гонорар, который он заплатил случайному доктору. Тот бегло осмотрел отца и оставил немного лекарств. Не нашлось даже священника, который бы проводил отца в последний путь.

Джорджу, который до этого не держал в руках лопату, пришлось два дня копать могилу. Мой брат с нетерпением ждал, когда похороны закончатся и можно будет отправиться на прииски. Джордж понимал, что сестра для него лишь обуза, и хотел избавиться от меня, а Гриббона боялся больше, чем одинокой дороги и беглых каторжников. Как и я, он чувствовал силу Гриббона, приказавшего нам отработать свой долг, но не считал себя ответственным за этот долг и бросил меня здесь.

Гриббон затащил меня в свою постель так, словно это было обычной частью уплаты долга. Я не осознавала, что происходило со мной в ту ночь. Когда душа опустошена, ты не можешь почувствовать всю боль утраты, одиночества и унижения, просто не веришь в это. Но на следующий день я все поняла. Я решила бороться, зная, что рано или поздно сбегу отсюда.

Гриббон следил за мной, заставлял меня готовить и убирать, носить воду из ручья и даже колоть дрова, но не допускал до работы в баре. Он держал меня подальше от денег и людей, часто кричал на меня, обзывая грязной шлюхой.

«Диггерз Армс» — дикое, богом забытое место, но люди проезжали мимо отеля каждый день. Я знала, что кто-нибудь да подберет меня, но это должна быть семья. От Гриббона я научилась не верить мужчинам, едущим на прииски. Нет сомнений, среди них были и хорошие люди, но большинство состояло из таких, как Гриббон. Не было смысла менять мое настоящее положение на еще более тяжелое. По этой же причине я не могла отправится одна в Гилонг, Мельбурн или на прииски.

Однажды я все-таки подошла к какой-то семье, которая остановилась у ручья, чтобы пополнить запасы воды. Женщина, мать пятерых детей, отнеслась к моей просьбе крайне подозрительно.

— Я сильная, — убеждала я. — Дети меня любят. Я буду вам во всем помогать!

— Нам не нужна твоя помощь, — отрезала женщина. — Мы не можем брать на себя ответственность за постороннего человека!

Когда они уехали, Гриббон жестоко меня избил. Избил с какой-то безжалостной методичностью. Казалось, этот процесс доставлял ему большое удовольствие.

Надежды мои рухнули, когда даже полицейский Витерс, который как-то появился в трактире, не поверил моему рассказу и пригрозил забрать меня в участок за то, что я пристаю к проезжающим мужчинам.

Узнав о моем разговоре с Витерсом, Гриббон снова избил меня.

Теперь я уже сомневалась, что еще остались люди, способные терпимо относиться друг к другу, улыбаться и даже смеяться, а отвращение к Гриббону и моему теперешнему положению усилилось до тошноты…

Итак я сидела и думала, что нужно делать. Рано или поздно Гриббон будет найден убитым, возможно, через несколько дней, а возможно, и сегодня. Я спрашивала себя, кто видел меня здесь, кто мог меня опознать? Констебль Витерс был, наверное, единственной серьезной угрозой.

Я успокаивала себя как могла, поскольку была уже на грани помешательства. Говорила себе, что могу скрыться на приисках, ведь люди прибывали туда каждый день, и никто их не считал. Если бы я смогла добраться до этих скитальцев, то у меня был бы шанс уйти от наказания. Остаться здесь — означало попасть в тюрьму, если не лишиться жизни. В общем, выбора у меня не было.

Я собралась с мыслями, взяла ботинки и платье и заставила себя вернуться в спальню. Гриббон лежал лицом вниз между кроватью и сундуком. Я старалась не смотреть на него.

В сундуке лежали некоторые вещи, которые надо было забрать. Ничто не должно напоминать о моем присутствии здесь, а мои действия не должны быть похожи на побег с места преступления. Я сложила все вещи в брезентовую сумку, закрыла ее и собрала с пола деньги. Теперь я не могла не взять их, потому что смерть Гриббона все равно свяжут с ограблением. Револьвер я оставила на полу и закрыла за собой дверь, даже не оглянувшись.

Помню я долго не могла успокоиться, даже зашнуровать ботинки, у меня так руки сильно дрожали, что шнурки постоянно выскальзывали. Потом спустилась вниз, и звук шагов казался очень громким в этой мертвой тишине. Никогда в жизни мне не было так одиноко и страшно.

Я взяла немного хлеба и сыра и с тоской поглядела на камин — очень хотелось развести огонь и вскипятить воду для чая, согреться и поесть. Хотела было взять походную флягу Гриббона, но решила, что этого делать не стоит.

Ограничившись кружкой холодной воды из ведра, я подошла к камину, где под кирпичом Гриббон прятал деньги. Он, должно быть, считал меня очень глупой и даже не знал, как скоро я обнаружила его тайник. Просто он постоянно ощупывал этот кирпич и слишком часто смотрел на него. Я не говорила Джорджу про тайник, потому что брат не смог бы устоять перед желанием взять деньги перед уходом. Сколько там было денег, меня не интересовало. Все равно я собиралась закопать их с остальными уликами.

Мне надо было стать другим человеком. Человеком с другим именем. Не должно остаться ничего, что могло бы связать мое новое имя со старым. Мне также стоило надеяться, что у Джорджа хватит ума молчать, если мы вдруг встретимся на приисках. И мне казалось, что хватит: он слишком сильно боялся за свою жизнь.

Я вырыла яму почти под желобом, где поили животных. Земля вокруг желоба была влажной и мягкой, повсюду виднелись сотни следов, оставленных людьми и скотом. Все, кто приходил в «Диггерз Армс», оставляли следы около желоба и ручья. Когда придет полиция, то на это место никто не обратит внимания.

После того, как я сняла мягкий слой земли, копать стало трудней. Я постоянно останавливалась и с опаской смотрела на дорогу сквозь деревья. Я даже приметила себе место на противоположном берегу ручья, где можно было спрятаться, если кто-нибудь появится, но старалась не думать, что произойдет, если яма будет обнаружена прежде, чем я закопаю свои вещи.

В конце концов, решив, что яма достаточно глубока, я сходила за вещами, деньгами и книгой. Книгу было жаль закапывать, хотя это не была какая-то особенная книга, а скучная вещь под названием «Основные законы хранения книг». Возможно, это была небольшая шутка Элихью Пирсона, который подарил ее мне на память о небольшом магазинчике в Лондоне, о тех днях, когда я училась по этой книжонке.

Помню, он предупредил, что мне следует пробивать дорогу в жизни своим умом, потому что я не красавица. Именно поэтому я берегла эту книгу и часто читала ее во время переезда. Я сохранила бы ее и сейчас, если бы под его именем, написанным неразборчиво, не стояло мое имя, написанное четким, каллиграфическим почерком, которым я очень гордилась. Я опустила книгу в яму, как будто оставляла там частичку своего сердца, своей души.

Затем я вытащила доску, которую вбил Джордж, вырезав на ней имя отца, и тоже бросила ее в яму. Все закопала и пошла в конюшню, где взяла коня Уилла Гриббона и отвела к яме, чтобы он затоптал все вокруг своими копытами.

Гриббон каждый вечер закрывал на замок нижнюю часть трактира. Я проделала ту же операцию. Закрыла кухню ключом, висевшим на гвозде перед дверью. Потом выкинула ключ в самое глубокое место ручья.

Мне оставалось лишь взять сумку и отправиться в дорогу. Уходя, я ни разу не обернулась. Я никогда не забуду отель «Диггерз Армс», но не хочу вспоминать, как он выглядел в то утро.

Через несколько миль у меня порвался шнурок на ботинке. Я шла за кустами параллельно дороге, стараясь никому не попадаться на глаза, пока не догоню ту семью, к которой я собиралась примкнуть. Но вскоре устала идти по неровной земле в спадающем с ноги ботинке и вышла на дорогу. Два раза мне пришлось прятаться от людей, проезжающих в противоположную сторону. Увидев небольшой дом у дороги, я постаралась незаметно обогнуть его, так как оттуда доносился собачий лай. Я молилась, чтобы они — хозяин или хозяйка — не спустили на меня собак.

Это место, увы, не самое приятное из английских колоний. Оно слишком велико и пустынно. Широкие травяные луга тянулись до пастбищ, на которых не было скота, за исключением одиноко пасущейся коровы рядом с домиком. Было начало сентября, что для этой страны можно считать весной. Мне много рассказывали об этом уголке, где растения быстро засыхают под палящим солнцем. Иногда здесь бывает так холодно, что утром вода в бочках замерзает, а в более высоких местах выпадает снег. Но холод сентябрьского утра исчезает с восходом солнца.

II

Под серыми австралийскими деревьями клубился туман. Запах эвкалиптов был очень свеж и сильно отличался от воздуха в «Диггерз Армс». Казалось, я никогда не вдыхала такой чистый воздух. Возможно, это был воздух свободы. Когда солнце поднялось чуть выше, я увидела распускающиеся красные листочки, нежно блестевшие на солнце. Такую картину можно наблюдать лишь австралийской весной.

Я догнала их после полудня. Либо их фургон двигался быстрее, чем я рассчитывала, либо я провела в «Диггерз Армс» больше времени, чем предполагала. Приблизившись к путникам, я почувствовала, что вся покрыта толстым слоем пыли и сильно вспотела. Интересно, когда они заметят, что я иду за ними? Я уже очень устала и глаза мои сами собою закрывались. Я знала, что повозка движется впереди меня, и попыталась догнать ее. Когда споткнувшись я подняла глаза, то увидела, что фургон остановился, не иначе в ожидании меня.

Когда я подошла к ним, вся семья уже спустилась на дорогу — все, кроме матери. Я выглядела очень странно: в стоптанных ботинках, с шалью в одной руке и сумкой в другой. По их взглядам я поняла, что вид у меня был достаточно потрепанный. Ничего удивительного, ведь я шла следом в облаке пыли. Отец, мать, три взрослых сына, дочь, которая так покорила меня своей красотой, и мальчик-подросток в ожидании смотрели на меня. А я ждала только знака, означающего, что могу присоединиться к ним.

В конце концов я спросила:

— Вы направляетесь на прииски? В Балларат?

Отец заговорил первым: