Тори вышла из ванны и стояла, давая воде стекать на полотенце. Было удивительно приятно ощущать, как высыхает кожа в прохладе ночного воздуха, струящегося из окна спальни. День был жарким и утомительным, несмотря на то, что она выспалась. Долгие часы просидела она у материнской постели в ожидании тех редких мгновений, когда Кармен просыпалась в сознании. Тори молилась за нее и болела душой, когда мать вскрикивала от боли.

Снова приезжал доктор и, хотя он все еще остерегался внушать им чрезмерные надежды, казалось, был доволен тем, как протекает болезнь Кармен. Он оставил еще мазей и обезболивающих лекарств и дал несколько дополнительных советов о том, как кормить больную и ухаживать за ней. Теперь Кармен чаще бодрствовала и больше могла пить жидкость, так необходимую людям, пострадавшим от ожогов.

Кармен до сих пор не рассказывали о смерти Роя, но с каждым часом становилось все труднее скрывать от нее это. Скоро они должны будут открыть ей все и Тори молилась только о том, чтобы у матери хватило сил перенести это сокрушительное известие. Положение облегчалось тем, что дома были и она, и Джейк: Кармен в их присутствии успокаивалась и охотнее боролась за жизнь, зная, что они рядом.

Даже теперь, все зная, Тори с трудом верила, что сестры и матери-настоятельницы скрыли от нее состояние матери. Если бы не Джейк, не его властная настойчивость, она до сих пор оставалась бы в монастыре, пребывая в блаженном неведении о трагедии, разразившейся у Бэннеров, и мать до сих пор бы звала ее, не понимая, почему единственная дочь не спешит к ней на помощь. Сотни раз на дню Тори благодарила Бога за упрямство Джейка, Ни за что на свете не согласилась бы она допустить, чтобы мать так страдала, а ее не было бы рядом для утешения и поддержки.

Хотя она старалась примириться со строгими правилами, запрещавшими передачу любых сообщений из внешнего мира к ней в монастырь, но не сделать этого в таких ужасных обстоятельствах, когда ее мать лежала при смерти, казалось просто бесчувственной жестокостью. Как решились они это сделать? Кармен могла умереть, тщетно призывая свою дочь, не зная, что дочь не бросилась к ее постели просто потому, что ничего не знала ни о пожаре, ни об ее увечьях.

Она считала бы, что Тори не любит ее, раз не захотела приехать, и тяжело переживала бы черствость своего единственного ребенка. И Рой умер и был похоронен задолго до того, как Тори узнала о несчастье.

Все это было так нечестно, несправедливо, что каждый раз при мысли об этом Тори не удавалось сдержать поднимавшийся гнев. Она не могла не возмущаться и ежедневно молилась, чтобы Бог дал ей силы простить, чтобы она могла вернуться в монастырь без чувства обиды на сестер. Нельзя было возвращаться с таким негодованием в сердце, а Тори, несмотря на все угрозы Джейка, все еще собиралась туда вернуться, когда мать поправится.

За последние два года монастырь стал ее домом, и она испытывала глубокую нежность к сестрам-монахиням. Она любила тихие часы, безмятежную атмосферу, доброе участие. Покой, который обретала ее душа в молитве, с лихвой возмещал ей часы, проведенные на коленях. Боль в спине и коленках забывалась, когда душу ее наполнял мир. А улыбка девочки-сиротки, одной из тех, кого она помогала учить, стоила всех епитимий и тяжелой работы. Именно это пыталась она объяснить Джейку прошлым летом, но не сумела его убедить. Возможно, теперь, когда они оба дома вместе, она сможет добиться, чтобы он ее понял, но он, казалось, был решительно настроен не пускать ее обратно.

Потянувшись за ночной рубашкой, Тори мельком увидела себя в длинных зеркалах, украшавших передние дверцы гардероба. Было странно наблюдать свое отражение в разных рассеянных по дому зеркалах, потому что в монастыре зеркал не было вовсе. И теперь ей показалось удивительным отражение не только собственного лица, но и всего тела, обнаженного, гладкого, поблескивающего от воды.

Она понимала, что ей надо отвести глаза, но почему-то не могла заставить себя сделать это. Ее даже потянуло поближе. Несколько коротких шажков, и вот она у зеркала, зачарованно вглядывается в него. Улыбка тронула ее губы, когда она посмотрела на свои волосы и вспомнила старания Джейка с ножницами несколько часов назад. Он не разрешил Розе и Анне ему помочь и взялся за дело сам, бурча и чертыхаясь себе под нос. Результат получился совсем неплохой. По крайней мере теперь ее волосы были подстрижены ровно, а не торчали зубцами в разные стороны… Но Боже, какие же они короткие!

Сейчас, вымытые и почти высохшие, они мягкими кудряшками вились вокруг ее головки. Не примятые тяжелой вуалью, они курчавились легкой пушистой массой, как шерстка у толстенького щенка, который был у нее в детстве. Кудри обрамляли нежный овал ее личика, заставляя глаза казаться еще больше и ярче.

Глаза ее невольно скользнули ниже по обнаженному телу, и Тори порозовела от смущения. Прошло много месяцев с тех пор, когда последний раз она разглядывала себя так, как сейчас, и так же, как в тот раз, она почувствовала неловкость и странное возбуждение. Так вот что увидел Джейк, когда раздел ее прошлой ночью. Что подумал он о ее теле теперь, когда она была уже не ребенком, а взрослой женщиной? Не показалась ли ее грудь ему маленькой по сравнению с грудью других женщин, которых он видел? Не были ли ее ноги слишком короткими, а колени слишком грубыми? Не счел ли он некрасивыми ее ступни и толстыми ее щиколотки? Понравилось ли ему вообще, как выглядит ее тело?

О своем теле трудно судить самой, но она попыталась поглядеть на него критически. Она сдвинула брови, увидев, какое оно бледное и худое. Исчез легкий золотистый загар, всегда его покрывавший, ведь столько месяцев прошло с тех пор, когда она последний раз ощущала на нем теплые поцелуи солнца. Хотя бедра ее еще оставались слегка округлыми, а талия такой же тонкой, как раньше, грудь казалась меньше. Она потеряла в весе, ноги и руки стали слишком худыми, а ребра делали верхнюю часть тела просто костистой. Даже лицо жутко осунулось, а темные провалы под скулами и под глазами напоминали череп. Кожа на локтях и коленях огрубела, кисти рук, прежде мягкие и гладкие, стали красными и стертыми.

Руки, двигаясь как будто независимо от ее воли, погладили длинную шею, спустились на грудь и замерли. Словно бы она стояла вне своего тела, снаружи, и смотрела на незнакомку в зеркале, видела, как напряглись у этой женщины темно-розовые соски, когда тонкие пальцы коснулись их. Но не другая женщина, а она сама ощутила, как что-то пробуждается в ней. Интересно, каково это — почувствовать на своем теле руки мужчины. Руки Джекоба, касающиеся ее.

Как во сне, ее руки скользнули по слегка выступающему животу, по округлостям зада и перешли к внутренней мягкой плоти бедер. Она уже вся дрожала, как в лихорадке, представляя себе большие, темные от загара руки Джейка на своей бледной коже. Понравится ли ему бархатистость ее мягкой теплой кожи? Получит ли он удовольствие, прикасаясь к ней? Будет ли ему…

И тут Тори опомнилась. Что это с ней? О чем она думает? Как позволила таким мыслям прийти к ней в голову? Руки ее прижались к щекам, огорченно запылавшим от стыда за свое поведение. Стыд затопил ее отвращением к себе.

В порыве негодования она заставила себя снова поглядеть в зеркало, стараясь более реалистично увидеть все недостатки и пытаясь удостовериться, что ни один мужчина, и особенно Джекоб, не найдет ничего приятного в ее внешности и что это ее ничуть не огорчает.

— Наверное, вот отчего в монастыре не было зеркал, — сурово пробормотала Тори, — чтобы мы не сталкивались лицом к лицу со своим уродством и недостатками. Мы не будем знать, какими бледными и худыми мы стали, а значит, нас это не станет волновать. И вуали должны, наверное, спрятать от других эти ужасные стрижки, чтобы мы не пугались друг друга, встречаясь в коридорах монастыря или случайно замечая безобразное свое отражение в блестящем донышке кастрюли.

— Ты совсем не безобразна, малышка. Звучный знакомый голос, казалось, отразился от стен комнаты, и Тори, круто обернувшись, увидела в дверях своего сводного брата. Испуганно вскрикнув от унижения, она схватила ночную рубашку, загородилась ею, пряча свое тело от его горящих золотых глаз. Джекоб толчком закрыл за собой дверь, и комната вдруг съежилась от его присутствия, стала мала для них двоих.

— У тебя красивое тело, Тори, а прелести лица могут позавидовать ангелы.

Снова обретя дар речи, Тори ахнула:

— Джекоб! Сколько времени ты здесь стоишь? Его жаркий взгляд пробежал по всему ее телу, и лишь после этого он ответил, лениво растягивая слова:

— Достаточно долго.

— Что… чего ты хочешь? — заикаясь, проговорила она, совершенно растерянная от его оценивающего взгляда и ласкающих интонаций голоса.

— Тебя, — прямо ответил он. — Я хочу тебя, Тори, но не раньше, чем ты тоже меня захочешь. И так же сильно.

— Что ты говоришь, Джекоб, не смей, — ахнула она. Ее начала бить дрожь, пальцы тряслись так сильно, что она едва могла удержать рубашку, которой загораживала свое трепещущее тело от его взгляда. — Пожалуйста! Это грех! Ты об этом не должен даже думать!

Темная бровь поднялась, и он мягко ответил:

— Ангел, почему же не должен? Ты же думала. Я смотрел, как ты касалась себя, думая при этом обо мне. Ты думала о том, что почувствуешь, когда мои руки тронут твое тело.

— Нет! — вскрикнула она. — Нет!

— Да, моя маленькая лгунья. На твоем лице было выражение женщины, мечтающей о прикосновении возлюбленного.

— Ты ошибаешься! Как могу я так думать о тебе? Ты же мой брат, Джекоб! Даже случайная такая мысль — страшный грех.

— Но я не брат тебе, Тори. Так что в этом нет ничего плохого. Между нами нет кровного родства. Нет беды и греха в том, что ты меня хочешь или что я хочу тебя. Нас за это молния не поразит насмерть. И души наши не будут приговорены к адским мукам из-за того, что нас влечет друг к другу.

— Но ты же мой брат, — неуверенно проговорила она. — Я всегда думала о тебе как о своем брате! И всегда буду думать только так.

Он медленно покачал головой.

— Напрасно, любовь моя. Отрицай, сколько хочешь, но мы оба знаем, что это не так, и чем скорее ты признаешь это, тем счастливее будешь. Не ешь себя поедом, дорогая, по поводу такого доброго и естественного чувства, как желание мужчины, особенно если этот мужчина — я. Неожиданно он ухмыльнулся:

— И ради всего святого, не приписывай себе воображаемых грехов. Ты и так за последние пять минут наврала столько, что мать-настоятельница переломала бы себе все руки.

Закрыв глаза, она взмолилась:

— Джекоб, пожалуйста! Ты не прав. Сжалься надо мной. Это безумие, я не хочу это обсуждать дальше. Просто оставь меня в покое.

— Ладно, — легко согласился он. Так легко, что она удивленно открыла глаза. Мы поговорим об этом позднее.

— Нет, не поговорим. Я отказываюсь слушать от тебя еще хоть одно подобное слово.

— Мы поговорим позже, — повторил он. — А пока ложись спать, Тори, и пусть тебе приснится сладкий сон обо мне. — Он положил было руку на ручку двери, но вдруг усмехнулся снова и кивнул в сторону зеркала. — Между прочим, может, ты и прикрыла перед, но передо мной все время было восхитительное зрелище со спины. Очень захватывающее, малышка, и очень отвлекающее от раз говоров!

У Тори даже дыхание перехватило. От его прощальных слов ее обожгло острым стыдом. Сердито вскрикнув, она схватила ближайший предмет — им оказалось лежавшее на туалетном столике ручное зеркало — и швырнула в его темноволосую голову. Зеркало разбилось на мелкие осколки с утешительным грохотом, но, увы, попав не в цель, а в торопливо закрывшуюся дверь. До нее донесся издевательский смех, проскрежетавший как терка по ее взвинченным нервам.

Униженная и разъяренная, Тори в бессильном бешенстве смотрела на кучу острых осколков у двери. Горячие слезы бежали по щекам.

— Будь ты проклят, Джекоб Бэннер! — отчаянно воскликнула она. — Погляди, что ты заставил меня наделать! Как будто у меня и так мало проблем. Теперь у меня будет семь лет невезения!

ГЛАВА 4

Тори намеренно игнорировала его. Джейк знал об этом, и какое-то время ситуация его забавляла. Верный признак того, что она им растревожена. Однако по прошествии двух дней веселья у него поубавилось.

Если бы Джейк знал, до какой степени он смутил ее ум и душу, наверняка он чувствовал бы себя гораздо счастливее. Тори совершенно запуталась, и ей не с кем было поделиться, не к кому обратиться за помощью, чтобы разобраться в сумбуре мыслей и чувств. Мать была слишком больна, чтобы обременять ее такими вещами, да и вряд ли Тори сумела бы с ней пооткровенничать.

Она решила на какое-то время выкинуть Джекоба из головы, а это означало по возможности держаться от него подальше. В течение дня, а часто и вечерами, она сидела с матерью, почти не видя его, встречаясь лишь за трапезой. Тогда она только отвечала, если к ней обращались, и отчаянно старалась не поднимать глаз от тарелки. Казалось, каждый раз, когда она осмеливалась на него взглянуть, золотые его глаза отвечали ей понимающим мужским смехом. Большей частью ей удавалось не обращать внимания на его подначки и уколы и побыстрее уединяться в своей комнате или у матери.

Но все-таки они жили в одном доме, и иной раз приходилось на него натыкаться. При этом сердце ее подскакивало к горлу, а пульс начинал стучать, как военный барабан. Первым чувством, охватившим ее тогда, был гнев, и он очень помог ей встретиться с Джекобом на следующее утро, но вскоре отступил перед переполнившими ее более сложными чувствами.

Джекоб хотел ее. Он сказал это без обиняков, ошибки тут быть не могло. Он хотел ее как женщину. Но это было лишь частью ее проблем. Из-за их противостояния Тори, воспринимавшая Джекоба как брата, начала все больше и больше думать о нем как о мужчине. Она вдруг посмотрела на него новыми глазами, вовсе не будучи уверенной, что ей этого хочется. Насколько проще было относиться к нему как к старшему брату, брату, который перевязывал ей маленькой коленки, который учил ее лазать по деревьям и ездить верхом, посадил на первого пони. Даже свои первые шаги она сделала именно к брату.

Думать о нем теперь как о мужчине, встречать его пылающие желанием глаза было невыносимо, в ее голове воцарилась невероятная сумятица. Она этого не хочет! Не хочет — и все! Снова и снова она повторяла себе, что, если не будет обращать на него внимания, все рассеется как дым, пройдет как плохой сон. У нее есть своя жизнь в монастыре. Она довольна ею. Зачем понадобилось Джекобу вернуться домой и все разрушить? Почему, когда он оказывается рядом, у нее перехватывает горло и начинают трястись руки?

Почему всему надо было поменяться? Пожар, смерть, болезнь… и внезапно маленький защищенный мирок Тори вывернулся наизнанку, и она больше ни в чем не уверена. Если бы она могла перевести стрелки часов назад, хотя бы на несколько коротких недель! Если бы Джекоб не превратился прямо у нее на глазах в незнакомца! Ей нужно время, чтобы все обдумать, привести мысли в порядок. Больше всего ей хочется, чтобы к ней вернулся ее брат… ее советчик и учитель… Он и сейчас не прочь учить ее, но совершенно другому. А Тори вовсе не уверена, что хочет о чем-нибудь таком знать.

— Ищешь чего-то, любовь моя? Голова Тори мотнулась вверх и больно ударилась о крышку тяжелого сундука, в котором она старательно шарила. Его звучный низкий смешок так и резанул ей по нервам.

— Ох! Ну тебя, Джекоб! Обязательно нужно подкрадываться?

— По-моему, это ты сама прокралась, Тори. Ты же роешься в моем сундуке и в моей комнате, — добавил он, окинув взглядом полуоткрытые ящики комода и вытащенные из-под кровати коробки. — Нашла что-нибудь интересное, кроме моих кальсон?

Ее лицо заалело, как летняя роза.

— Меня твоя одежда совершенно не интересует. Я ищу свою рясу.

— А-а, жаль-жаль, — поддразнил он ее, криво усмехнувшись. — А я уж было решил, что ты пытаешься выяснить, сплю ли я в ночной рубашке.

— Ты вроде бы собирался чем-то заняться вне дома? — проворчала она, потирая вскочившую на затылке шишку.

— Да вот решил сделать перерыв и на минутку заглянуть к Кармен. Знал бы, что поймаю тебя в своей комнате, пришел бы пораньше.

— Что ж, можешь уйти снова. Вместо ответа он игриво подмигнул ей.

— Ничего, милочка моя, не смущайся. Любопытство — дело естественное. Спросила бы напрямик, и я бы тебе ответил, что сплю нагишом. Тебе совсем не надо было трудиться и перебирать мои вещи. Имеются еще вопросы?

— Да! — прошипела она сквозь зубы, щеки и шея ее пылали огнем. Она стояла перед ним лицом к лицу, со сжатыми кулаками. — Когда ты успел стать такой мерзкой змеей? И, пропади ты пропадом, что ты сделал с моей рясой?

Покачав головой, он снова издевательски ухмыльнулся, и на загорелом до черноты лице его белой молнией сверкнули зубы.

— Тебе ее никогда не найти, любимая. Но за небольшой выкуп я дам тебе вот это. — Он вытащил из кармана рубашки ее четки и стал покачивать у нее перед носом.

Тори потянулась за ними, но он отвел руку в сторону.

— Не-а, сладкая моя. Сначала ты должна заплатить за них.

Подозрение омрачило ее лицо, и она яростно пронзила его взглядом.

— Чем заплатить?

— Поцелуем.

— Поцелуем? — тупо повторила она, сердце ее заколотилось, как бешеное.

— Ага, — фыркнул он, весело глядя на нее. — Только не говори мне, что ты забыла, что такое поцелуй. Сначала надо слегка вытянуть губы, по том…

— Я знаю, что такое поцелуй, Джекоб, — сердито прервала она.

Он просиял с преувеличенным вздохом облегчения.

— Ф-у-у! От души отлегло! А то я уже беспокоился, что они в монастыре своими святыми поучениями совсем тебе голову задурили.

— Ты кощунственное чудовище! — возмутилась она.

— Если я Чудовище, то ты Красавица. Помнишь эту сказку? Kaк там все происходит? Красавица поцеловала Чудовище, как ты поцелуешь меня, если хочешь получить назад свои четки.

Тори старалась не терять самообладания, хотя ноги у нее готовы были подогнуться как ватные. Наконец, поняв, что торговаться он не будет, она кротко проговорила:

— Ты выиграл, Джекоб. Поцелуй — так поцелуй. Один.

Чтобы окончательно не растерять свою и без того шаткую решимость, она быстро потянулась к нему, чтобы по-сестрински чмокнуть в щеку. Но Джейк угадал ее намерение и тут же перехватил инициативу. Прежде чем ее вытянутые губки успели коснуться его щеки, он повернул голову и быстро поймал своими губами ее рот. Его руки обхватили ее и прижали к себе так, что она не могла вырваться.

Ошеломленный крик замер у нее в горле. Какое-то мгновенье Тори пыталась освободиться, но его сильные пальцы сжали ее голову так, что даже не удалось отвернуться. Колени ее превратились в горячее желе, когда его теплый рот стал ласкать ее губы. Ласкать, уговаривать, дразнить, соблазнять так, как она и вообразить себе не могла. Черты его лица расплылись, закружились перед глазами, ресницы тяжело опустились, зато в остальном все ее естество прямо разбушевалось. В желудке как будто акробаты кувыркались, не хватало воздуха, в ушах звенело и стучало. Она смутно поняла, что это отчаянно бьется ее сердце.

Давление его губ раздвинуло ей губы, чуть-чуть, но достаточно, чтобы язык Джекоба скользнул мимо зубов в рот. Его язык прикоснулся к ее языку, и огненная волна прокатилась у нее по телу, пожаром вспыхнула в животе. Она издала слабый стон, дрожь пробежала по спине, когда его зубы стали слегка покусывать ей нижнюю губку, а потом снова завладели губами. Желание вцепилось в нее яростной хваткой, грешное, чудесное желание, которого она никогда не знала, о котором даже не мечтала.