— Здравствуй, мама! Как дела, папа? Привезли? Не стойте здесь, еще застудитесь. Выше фонарь!

— Эй, Сеп! — крикнул Фэрбейрн. — Позаботься о лошадях, им за сегодня здорово досталось. Только сначала помоги достать все, что сложено в фургоне. Успокойся, Дьюк, не так уж долго нас не было… А вы, двое, — теперь он обращался к новичкам, — ступайте в дом! После такого переезда неплохо и подкрепиться.

Аннабелла прошла мимо незнакомых лиц к каменному крыльцу, поднялась по ступенькам и оказалась в просторном помещении, теплом и полном упоительного аромата пищи.

Она остановилась у дверей. Рядом стоял Мануэль, снявший шапку. Мимо них в дом вбежали два молодых человека, точные копии папаши, и высокая молодая особа, очень похожая на братьев. Все они сгрудились вокруг матери, отбирая у нее накидку, шляпу и перчатки и наперебой засыпая ее вопросами:

— Что ты купила?

— Ты привезла мне отрез на платье и тесьму?

— Надеюсь, ты не забыла про мой табак?

— Оставь ты свой табак, Майкл!

— Ты привезла то, что я просил тебя купить для Сары, мама?

— Ну-ка, все умолкните, дайте отдышаться! Ничего не трогать! Все равно ничего не получите, пока я не перекушу, то есть пока мы все не перекусим. Поди сюда, девочка, — позвала она Аннабеллу. — И ты, — сказала она Мануэлю.

Когда все собрались в свете лампы, стоящей посреди комнаты на длинном столе, заставленном блюдами, она сказала Аннабелле:

— Вот теперь сними свой плащ и позволь нам как следует тебя разглядеть.

Аннабелла непослушными пальцами расстегнула крючок капюшона и пуговицы на плаще. Мануэль принял у нее плащ и перекинул его себе через руку. Глядя на нее, он испытывал некоторый страх. Впрочем, бояться оказалось нечего: она не выдавала своих чувств. Он перевел взгляд на двух юных крепышей, уставившихся на Аннабеллу с таким же интересом, как и их мать. Зато их сестра смотрела не на Аннабеллу, а на него. У нее был открытый взгляд, как у отца. Он не стал таращиться на нее так же откровенно, как она на него, однако успел отметить про себя ее миловидность. Потом его вниманием завладела хозяйка, сказавшая:

— Ну и худа же ты, милочка! Придется тебя подкормить, иначе какая из тебя работница! Садитесь-ка оба. — Она указала на скамью, приставленную к камину. — Сперва согреем внутренности бульоном, а потом поговорим. Вот это мой старший сын, Вилли. — Она указала на юношу повыше ростом, который, кивнув Аннабелле, ничего не ответил. — А это Майкл, младший. — Майкл тоже кивнул Аннабелле, глядя на нее немигающим взглядом. — Еще есть Сеп, младший. Он сейчас придет. А это моя дочь, Агнес. Вы очутились здесь благодаря тому, что она скоро выйдет замуж и покинет нас. Остальные объяснения потом. Неси бульон, Агнес.

— Все готово, мама.

Агнес подбежала к другому очагу, с двумя печами для выпечки хлеба и с большой кастрюлей над огнем. Ловко подхватив кастрюлю, она поднесла ее к столу, опустила на деревянную подставку и разлила наваристый бульон по мискам, которые с улыбкой подала проголодавшимся путешественникам.

Аннабелла еще никогда не пробовала такого супа. Дома готовили разные супы: гессенский, с зайчатиной, с куропатками, с фазанами, «по-королевски», но всем им было далеко до этого бульона.

— Хотите добавки? — осведомилась Агнес, наклонившись к ней.

— Если позволите. Очень вкусно! Фермерская дочь уставилась на новую служанку, с трудом удерживаясь от смеха: она решила, что Аннабелла корчит из себя леди, вроде той, что живет в поместье Фалкон, за болотом.

— Хватит с нее, — вмешалась миссис Фэрбейрн, — иначе в нее не поместится ужин. Кстати, девочка, где ты научилась так говорить?

Аннабелла старалась не смотреть на Мануэля, хотя знала, что он испепеляет ее взглядом.

— Я воспитывалась в монастыре, — пролепетала она.

— Вот оно что! — сказала хозяйка.

— В монастыре? — переспросила Агнес. У нее возник тот же вопрос, что и у всех, но она, в отличие от остальных, решила не держать недоумение при себе: — Если ты воспитывалась в монастыре, то как случилось, что ты?..

На помощь Аннабелле пришел Мануэль. Он отвечал весьма убедительно:

— Ее родители умерли, близкой родни у нее не осталось, поэтому она подалась в мою семью. Мы — ее дальние родственники, у нас все не так, как она привыкла, но все-таки какой-никакой дом.

Глядя на него, оба брата степенно кивали, словно говоря: «Вы хорошо поступили, что пригрели ее».

— Какая жалость! — молвила миссис Фэрбейрн. — Что ж, такова жизнь. Подавай ужин, Агнес. А вот и остальные! — Она обернулась к двери и обратилась к вошедшим мужу и младшему сыну: — Быстрее ешьте бульон, сейчас подадут ужин. У нее хорошая речь. Она объяснила нам, в чем тут дело. — Хозяйка кивнула в сторону Аннабеллы и почти слово в слово пересказала легенду Мануэля. Фэрбейрн и Сеп, глядя на Аннабеллу, понимающе кивали. — Давайте усаживаться. Начнем с тебя, Ма-ну-эль. Ничего себе имечко! Никогда такого не слышала. Одним словом, твое место будет здесь. А твое, девочка, — она ткнула в место напротив, — вот это. Отныне вы станете есть с нами. Все мы — одна семья. Если вы проживете с нами так же долго, как Джек и Рут, ваши предшественники, то это значит — целых одиннадцать лет! Они бы не расстались с нами, если бы он не получил в наследство кусочек земли на юге. Естественно, что они поехали туда. Место рядом с тобой, — сказала она Аннабелле, — принадлежит Бетти. Бетти уехала хоронить мать. Сегодня утром мы посадили ее в поезд до Блейдона. Ее не будет дней пять-шесть. Но, сколько бы ни продлилось ее отсутствие, место остается за ней. Бетти — славная девушка, она помогает мне по кухне и в хлеву. Твоей заботой будет дом. С утра Агнес расскажет тебе, что к чему. Ко времени ее свадьбы ты все освоишь.

— Да, мэм, — тихо отозвалась Аннабелла. Ответ миссис Фэрбейрн был, наоборот, громким:

— Я же говорила: никаких «мадам» и «мэм», просто «хозяйка». Я хозяйка, ею и останусь до смертного часа.

Тем временем Агнес Фэрбейрн уставляла стол большими накрытыми блюдами. Кульминацией стала огромная сковорода с зажаренной свиной ногой, обложенной исходящими соком печеными яблоками.

В середине трапезы Аннабелле вдруг почудилось, что все происходящее ей только снится; и как раз в тот момент, когда она почувствовала, что не сможет больше проглотить ни одного кусочка, Агнес подала огромный фруктовый рулет и кувшин горячего сиропа.

Она посмотрела на Мануэля. Он словно ждал, чтобы она обратила на него внимание, и радостно улыбнулся ей. «Он счастлив, — подумалось ей. — Я тоже буду здесь счастлива. Только все это так прекрасно, что просто не может быть правдой».

Когда трапеза наконец завершилась, мужчины пересели на скамью.

— Хочешь трубочку? — предложил Фэрбейрн Мануэлю, не оборачиваясь.

— Не откажусь, сэр.

— Тогда подходи.

Мануэль отодвинул свой табурет и, переглянувшись с Аннабеллой, словно говоря: «Я же сказал, что нам повезло», — присоединился к мужчинам, усевшимся у огня.

Аннабелла тоже была бы не прочь погреть ноги у огня, но она быстро усваивала все уроки. Вскочив, она принялась составлять посуду на край стола, чем добилась похвалы хозяйки:

— Молодец! Чем быстрее ты с этим справишься, тем быстрее сядешь отдыхать. Агнес поможет тебе, а так как ей не терпится узнать, что это за свертки, — она кивнула на свои покупки, — то ставлю десять против одного, что бедная посуда и опомниться не успеет, как окажется на полках.

Агнес засмеялась и стала освобождать свою часть стола с такой прытью, что Аннабелла не поверила своим глазам. «Значит, здесь ценят скорость. Буду этому учиться», — сказала она себе. Ей очень хотелось здесь прижиться, ради этого она была готова трудиться не покладая рук.

Мануэль, заметив, как она старается, подумал: «Она способная ученица». Он некоторое время не спускал глаз с ее юбок и стройного стана, а потом уставился на огонь, языки которого тянулись к дымоходу. Ему снова вспомнилась Марджи. Разве она не предрекала, что ему суждено попасть к богатым людям? Почему он вспомнил сейчас о ней? Потому, наверное, что она умела разглядеть в огне разные причудливые картины. Сыграет ли этот дом важную роль в его жизни? Глядя на Агнес Фэрбейрн, покидающую комнату с грудой посуды, он подумал, что на сей раз хозяйская дочь не сделает его богатым. Ведь у нее уже есть жених, а значит, эта часть сказки закончилась, не начавшись. Но почему его именно сейчас потянуло на воспоминания о Марджи? Уж не встретит ли он здесь кого-то еще? Женщину? Зачем задавать себе дурацкие вопросы? Он знал, что не желает встречи с женщиной. В глубине души он чувствовал, чего ему хочется на самом деле, хотя ни на минуту не сомневался, что это невозможно… Довольно шальных мыслей! Пока все устраивается как нельзя лучше. Они оказались в прекрасной семье; он понимал, что, как ни трудна окажется работа, его отношение к этим людям не станет хуже и он, если у него останется возможность решать, пробудет здесь так же долго, как его предшественники.

А как же Испания? Он увидел в языках пламени лицо Марджи, услышал ее голос, заглушивший смех и разговоры вокруг очага, и мысленно ответил ей: «К черту Испанию! Меня прибило в уютную гавань, и я не выйду из нее по своей воле, поэтому не тревожься больше из-за меня, Марджи, и меня не тревожь! Почивай себе с миром».

4

«Плоская ферма» была обязана названием своему расположению: она раскинулась на пустом месте, открытая всем ветрам, с какой бы стороны они ни налетали.

На ферме было полторы сотни голов крупного рогатого скота, сотня из которых — дойные коровы; овцы, свиньи, гуси и куры; обширные участки отводились под картофель и свеклу, а также различные овощи.

Фермерский дом и окружающие его пятьдесят акров угодий принадлежали семейству Фэрбейрнов вот уже восемь поколений, о чем говорилось в толстой книге, лежавшей на видном месте, хотя Фэрбейрн утверждал, что дом на этом месте стоял не одну сотню лет, задолго до того, как появилась собственно ферма, и в доме этом проживали исключительно Фэрбейрны.

Остальная земля, площадь которой доходила до трехсот акров, арендовалась у лорда Стоунбриджа, обитавшего в имении Фалкон в двух милях от фермы, у болота, откуда можно было быстро доскакать до города Станхоуп.

Мануэлю потребовалось три дня, чтобы начать ориентироваться на ферме. Он впрягся в каждодневную работу так, словно протрудился здесь не один год. Его расположенность ко всем без исключения членам семейства Фэрбейрнов росла с каждым днем. Троих сыновей он считал молодцами, их мать предпочитал именовать «матушкой», как прежде Эми. Ее дочь он считал прекрасной девушкой, а самого хозяина — настоящим мужчиной.

На его настроение самым благоприятным образом подействовало наличие на ферме шести лошадей. Они, конечно, уступали в породе скакунам, с какими он возился у Легренджа, однако это были лошади, у каждой из которых имелись собственные симпатии и антипатии. Четыре из них были крупными тяжеловозами с мохнатыми копытами, пятая — невзрачная с точки зрения опытного лошадника, зато темпераментная полуторагодовалая кобылка, шестая — молодая лошадь, почти не приученная к работе на ферме. Однако каждая по-своему доставляла Мануэлю радость; Майкл, приставленный к лошадям, хорошо отнесся к пристрастию Мануэля и был поражен и одновременно заинтригован тем, как быстро привязались к нему лошади, которых он покорил своим обращением, в особенности своим чудным горловым урчанием.

Понравился Мануэлю и предоставленный ему дом. На самом деле это был типичный батрацкий домик, но для Мануэля это был самый настоящий дом. Он вдвое превосходил размерами хибару, куда его поместили Скиллены; в нем было четыре полноценные комнаты — причем все, за исключением кухни, имели дощатые, а не каменные полы, — а также просторный чердак, где можно было бы поставить четыре кровати — вернее, детские кроватки…

По вечерам он зажигал на кухне огонь, и Аннабелла давала ему уроки грамоты. Вечером хозяева не требовали сытного ужина; это правило нарушалось только в ярмарочные дни. Обязательным был завтрак в половине восьмого утра, перекус на скорую руку в одиннадцать часов и обед в половине третьего, причем последняя трапеза всегда была так обильна, что отбивала желание снова браться за работу. По вечерам все ограничивались миской бульона, всегда подогревавшегося на очаге в котелке, откуда каждый черпаком наливал себе сам, и холодным мясом, сыром и свежеиспеченным хлебом, стоявшими на полке.

Рабочий день Мануэля заканчивался к шести часам вечера, в дополнение к этому он через день до десяти вечера должен был быть готов к экстренному выходу. Отработав, он умывался и переодевал рубаху, грязную сунув в таз с водой, чтобы позже самостоятельно простирнуть. Затем он направлялся в большую кухню, где наслаждался теплом семейного уюта. Однако уже во второй раз он понял, что просто курить трубку — значит попусту тратить время, и удивил хозяев, спросив:

— Хозяйка, можно Аннабелла будет вечерами тратить по часу на мое учение?

Все прервали свои занятия. Смех и болтовня стихли. Внимание оказалось приковано к нему и к Аннабелле, которая как раз шила себе новое рабочее платье, поскольку миссис Фэрбейрн заявила, что то тряпье, что на ней, постеснялось бы напялить даже пугало.

— Учение? — От удивления Фэрбейрн разинул рот.

— Я учу буквы, сэр, — поспешно объяснил Мануэль.

— Но ты сумел расписаться в контракте.

— Это только начало, сэр.

— Никогда бы не подумала! — удивленно воскликнула Агнес, глядя на Мануэля. Мать, продолжая орудовать иглой, призвала ее к порядку:

— Вам всем следовало бы проявлять такое же усердие. В гостиной валяется штук двадцать книжек, но к ним за много лет никто из вас не притронулся. Какие книжки ты читаешь, девочка?

Аннабелла неуверенно ответила:

— Мы… Книг у меня нет, только одна старая газета, а также сланцевая дощечка и карандаш.

— Если тебе пригодятся наши книжки, можешь их взять.

Взгляд хозяйки был по-прежнему прикован к игле. Аннабелла, вскочив, проговорила:

— Спасибо, хозяйка. Очень вам благодарна! Все проводили ее взглядами. Когда она исчезла в гостиной, Сеп пробормотал себе под нос:

— Она действует мне на нервы. Стоит ей открыть рот, как я начинаю ерзать. — Покосившись на Мануэля, он добавил: — Не хочу сказать ничего дурного, просто…

Мануэль улыбнулся и ободряюще молвил:

— Я понимаю. Иногда и я начинаю ерзать.

— Правда?

— Святая правда.

Они обменялись улыбками.

— Вообразить же такое: воспитываться в монастыре, чтобы потом…

— Займись делом, Агнес, а то в феврале побредешь через болото в чем мать родила.

Мужчины встретили это замечание хозяйки смехом. Агнес обиженно молвила:

— Нет, ты вообрази, мама!

Три брата со смехом передразнили ее:

— Вообрази!

Мануэль понял, что попал в семью, где принято непривычно свободное поведение, и еще раз поблагодарил милостивую судьбу.

Аннабелла вернулась с двумя книжками. Миссис Фэрбейрн, все так же не поднимая головы, осведомилась:

— Что ты выбрала, девочка?

— «Путешествие Гулливера» Свифта и сказки братьев Гримм.

Фэрбейрн, услышав это, вскричал:

— Братья Гримм? Отец купил мне эту книжицу как-то на Рождество и вручил так торжественно, словно это золотой самородок, хотя отдал за нее всего пенни-другой. Книга-то детская, но, доложу я вам, и вселила она в меня страху! Я выл ночи напролет, пока мать не пригрозила, что бросит книгу в огонь. А вот эти, — он обвел рукой свое семейство, — наверняка в нее не заглядывали. — Обращаясь к Аннабелле, он добавил: — Придется тебе побаловать нас на Рождество сказочкой. Когда лежит снежок, трещит огонь, а ты сыт до отвала, в самый раз послушать историю, как на старой картинке. Да, на Рождество мы так и поступим.

Аннабелла согласно кивнула хозяину и вышла с Мануэлем из комнаты.

Впервые увидев дом Мануэля, она обрадовалась не меньше, чем он.

— Вот бы такой же был у нас там, у Скилленов! Он не мог не согласиться.

Они спалили целую свечу, пока он усердно выводил на доске: rat, bat, cat, mat, sat, fat; потом она заставила его прочесть написанное, и ему показалось, что он до сих пор был немым: слово «cat» следовало произносить, как бы по-кошачьи клацая зубами, а не врастяжку, как он привык. Она также объяснила ему разницу между словами «учить» и «обучаться»:

— Я вас учу, а вы обучаетесь. — Он уставился на нее во все глаза. — Повторите: «Вы учите, я обучаюсь».

Он повторил за ней, как попугай, хотя у него в голове фраза выглядела иначе: «Это я учу, а вы обучаетесь вещам, которые известны мне и без которых вам не стать взрослой женщиной». Она все больше волновала его в те моменты, когда его внимание оказывалось приковано к ней, как сейчас.

Следующим вечером хозяйские сыновья подняли его на смех:

— Почему бы тебе не заниматься здесь? Здесь светло, в твоем распоряжении целый стол.

Он, тоже смеясь, ответил:

— Я и так краснею, повторяя разную ерунду за моей наставницей. — Он указал на Аннабеллу. — В вашем присутствии я или онемею, или лопну от смеха.

Все развеселились на славу.

Во время обеда Аннабелла стала причиной такого взрыва хохота, какой еще никогда не разносился по этому и без того веселому дому. В обязанности Аннабеллы входило, в частности, переносить овощи с бокового столика, где мисс Фэрбейрн раскладывала их по блюдам. В самое большое блюдо вмещалось фунтов двенадцать картофеля. Когда Аннабелла донесла эту тяжесть до стола, намереваясь поставить ее между хозяином и Вилли, Фэрбейрн, воскликнув: «Вот и мы!» — шаловливо произвел пальцами некое действо с той частью тела новой служанки, к которой никто никогда не прикасался, за исключением старухи Элис и няньки. С визгом, напоминающим возмущенное мяуканье кошки, которой прищемили дверью хвост — такое сравнение предложил впоследствии Мануэль, — она подбросила блюдо в воздух, отчего картофелины градом посыпались на Фэрбейрна и на Вилли, а потом умудрилась поймать его, но уже пустое, после чего упала на стол, вся дрожа от оглушительных криков.

— Что это с тобой, девочка? Вот это да! Прекрати браниться, мистер Фэрбейрн. Приди в себя, Вилли!

— Ой, ма, я сейчас помру от смеха!

— Приди в себя, девочка. Да что с тобой?

— Она не виновата. — Счистив остатки картошки с плеча, хозяин спокойно объяснил: — Я ущипнул ее за зад. Наверное, она к этому не привыкла.

— У-щип-нул за зад? — Сеп таращил глаза на Аннабеллу, корчась от смеха. В следующую секунду он едва не упал со стула, указывая на макушку Вилли, где осталась лежать, запутавшись в густых волосах, последняя картофелина.

Все посмотрели на Вилли и вместе с ним зашлись от хохота. Особенно неистовствовал Майкл. Старший Фэрбейрн долго крепился, но в конце концов тоже рухнул головой на стол, закрывая лицо ладонями.

Агнес хохотала во все горло. В довершение всего миссис Фэрбейрн, упав на стул, закрыла лицо фартуком, чтобы унять судороги веселья.

Мануэль присоединился к ним последним. Он оценил ситуацию: ущипнуть мисс Аннабеллу Легрендж за зад! За последний год ему ни разу не было так весело. Однако она уже перестала быть мисс Аннабеллой Легрендж, к тому же он представлял себе, каково сейчас ей, поэтому сдерживался из последних сил. Но смех семейства Фэрбейрн оказался настолько заразительным, что он спрятал глаза и тоже зафыркал.

Аннабелла сочла, что это слишком, и кинулась вон. Забившись в угол прачечной, она закрыла лицо руками и зажала глаза пальцами, чтобы не разрыдаться, что лишило бы ее последних остатков достоинства. Сейчас она совершенно забыла о том, как добры к ней новые хозяева и как только сегодня утром она проснулась с мыслью, что могла бы быть здесь счастлива; главное, чтобы Мануэлю не пришло в голову отсюда уйти — она уже не могла представить свое существование без Мануэля. Сейчас она задавала себе только один вопрос: что с ней, собственно, произошло и почему? Дело заключалось не столько в том, что хозяин позволил себе вольность в отношении ее, сколько в том, что она попала в положение, когда что-то в этом роде просто не могло не случиться. Ей очень хотелось перенестись в прошлое и умереть, чтобы не переживать таких унижений.