— Успокойся. Чему бывать, того не миновать. Все в жизни предначертано судьбой.

— Что же нам делать?

— Ждать, только и всего.

Они, сидя перед огнем, прождали целый час, почти не разговаривая, а только, держась за руки. Потом появился Карпентер, окликнувший их из дверей:

— Вы здесь?

Они вскочили и уставились на него. Он не сразу заговорил, так как сильно запыхался. Наконец они услышали:

— Сколько уйдет времени, чтобы привести в походное состояние ваш фургон?

— Значит, он мертв? — обреченно спросил Мануэль.

— Нет, жив.

— Жив?! — Мануэль кинулся к хозяину.

— Да. Сломанная челюсть, вывихнутое плечо, контузия. Жизни это не угрожает. Но тебя все равно ждут неприятности. Я послал за врачом, а его жена — за полицией. Она рвет и мечет, и я не в силах ей помешать. Она твердо решила не давать тебе спуску. Представьте, ее съедают ревность и зависть! Напрасно я тебя нахваливал! К завтрашнему утру я, возможно, сумею вправить ей мозги, но ты к тому времени уже можешь оказаться за решеткой, поэтому мой тебе совет — скройся на неделю-другую. — Он оглядел обоих и улыбнулся. — Вам не повредят небольшие каникулы. А потом возвращайтесь. Только не сразу сюда, а сперва в Дарлингтон. Я оставлю вам в цеху записку, все ли утряслось. Понятно?

— Да, сэр. — У Мануэля гора свалилась с плеч. — Спасибо вам, сэр. Огромное спасибо!

— Время не ждет. Берите самое необходимое — и в путь. Полиция может нагрянуть часа через два. Даже если она за это время не одумается и захочет на тебя заявить, в темноте им тебя не найти. Я бы на твоем месте не останавливался всю ночь и держался в стороне от поселков, потому что они могут выслать вперед гонца. — Он вытащил из кармана конверт. — Здесь то, что я вам должен, и немного сверх того. Помните, я с радостью приму вас обратно.

Аннабелла схватила добряка за руку и с чувством пожала ее.

— Спасибо вам за ваше великодушие, мистер Карпентер! Поверьте, мы найдем способ не остаться перед вами в долгу.

— Все уладится, дорогая. — Он печально вздохнул. — Надо же, в такой день…

Он вышел, но его последние слова продолжали звучать у молодоженов в ушах. Мануэль чувствовал, что сам Господь в последнюю минуту воспрепятствовал святотатству. Но какое же это святотатство? Она стала его женой. Она была не дочерью Легренджа, не леди голубых кровей, а девушкой самого что ни на есть простого происхождения; теперь эта девушка стала его женой.

Аннабеллу тоже мучила горестная мысль: «Я обречена приносить ему несчастья!»

Однако тяжкие раздумья не мешали сборам в дорогу. В считанные минуты они покидали свои нехитрые пожитки и кухонный инвентарь в многострадальный мешок, на который в последнее время смотрели как на память об ушедших временах. Выйдя через черный ход в поле, они впрягли в фургон удивленного и заспанного коня. При свете крохотного фонаря Мануэль повел коня к дороге; следующие три часа он молча вел его под уздцы, доверив поводья Аннабелле.

Часа в два ночи Мануэль нарушил молчание:

— Пускай конь отдохнет, а мы выпьем чего-нибудь горячего.

В фургоне он взглянул на ее белое лицо, озаряемое лампой, обнял и прошептал:

— Аннабелла!

Она прильнула к нему. В этих объятиях не было страсти. Они даже не поцеловались. Брачная ночь была безнадежно отравлена. Легонько оттолкнув ее от себя, он сказал:

— Я не буду разжигать печь, это займет слишком много времени. Лучше разведу костер.

— Где мы, Мануэль?

— Толком не знаю. Мне незнакома эта дорога. На перекрестке с указателем на Билдершоу я свернул на север, потому что этот путь ведет к Бишоп Окленду. Наверное, мы на полпути между Мидриджем и Мордоном. Вокруг есть и деревни, и городки, но нам нельзя в них появляться.

Он вышел. Она присела на кровать в глубине фургона. Кровать была просторная, на ней вполне могли уместиться двое, но в пути она служила ложем только ей. Сейчас ей было не до сна. Она зажала ладони в коленях. Раньше она никогда не принимала такой незамысловатой позы, однако никогда прежде не испытывала и такого страха, как теперь. В прошлом ей приходилось бояться, но только за саму себя; сейчас же ей было так страшно за Мануэля, что она с трудом сдерживала тошноту. Что произойдет, если эта женщина пошлет им вдогонку полицию? Собственная участь ее в данный момент не беспокоила, ее тревожило, как перенесет арест Мануэль. Недаром он говорил, что провел всю жизнь на воле и не вынесет заключения на протяжении недель и месяцев, тем более лет. О Господи!

Поднявшись в фургон с котелком горячего чая, Мануэль застал ее раскачивающейся взад-вперед. Поспешно поставив котелок на стол, он присел с ней рядом, обнял, заставил положить голову ему на плечо и проговорил:

— Все хорошо, все хорошо! Все уладится. Лучше послушай, что я надумал. — Он приподнял ее подбородок и увидел на щеках слезы. — Это так, на всякий случай. Вдруг эта женщина приведет свою угрозу в исполнение? Возьми-ка мой пояс. — Он встал, расстегнул куртку, вытащил рубаху из штанов и снял свой фланелевый пояс.

Она, зажав рукой рот, смотрела на голый живот мужа, выполнявшего сугубо интимную, с ее точки зрения, операцию.

— Нет-нет, Мануэль! — еле слышно запротестовала она.

На это он хрипло ответил:

— Придется. Встань, подними платье и нижнюю юбку.

Она уставилась на него и покачала головой, не в силах подчиниться. Потом опомнилась и подняла подол платья, а вместе с ним одну из двух нижних юбок, открыв его взгляду ношеную шелковую юбочку, из-под которой выглядывали штанишки и с оборками.

Мануэль опустился на колени, стараясь глядеть только на свой пояс, однако не мог отвлечься от открывшегося ему зрелища. В висках у него застучало, живот свело судорогой, ладони взмокли. Перед ним была его венчанная супруга, которой он имел право обладать. Святотатством тут и не пахло. Но что будет, если она с первого же раза забеременеет, а потом надолго останется одна? Какой тюремный срок он получит за содеянное? Месяц, шесть месяцев? Нет, скорее, целый год. Не поднимая глаз, он сказал:

— Видишь эти кармашки? В них в общей сложности двадцать семь соверенов. Где бы ты ни оказалась, не снимай пояса, даже на ночь, только чтобы помыться, но и тогда держи его под рукой. А вот сюда, — он показал на внутренний карман, — я положил наше брачное свидетельство. Это самое надежное местечко.

— Но… — Она поспешно опустила нижнюю юбку, но он по-прежнему держал поднятым ее подол. — Неужели ты думаешь, что тебя могут…

— Нет-нет! — Он посмотрел ей в глаза. — Просто лучше перестраховаться. Еще я подумал… — Он не стал объяснять, что на эту мысль его навел стук копыт лошади, недавно галопом промчавшейся мимо. — Словом, свернем-ка мы на Спеннимур.

— Спеннимур? — Для нее это слово прозвучало, как сладчайшая музыка. — Но ведь это по пути в Дарэм.

— Верно, но там полно лесов и пещер, где нам будет легко схорониться и выждать две недели, как советовал мистер Карпентер. А потом мы отправимся обратно… Подними-ка юбку.

Она повиновалась, не сводя глаз с линялой картинки на стене, изображающей корабль. Когда он обнял ее за талию и, затягивая шнурки пояса, дотронулся до пластинок ее корсета, она задрожала.

— Потом носи это прямо на теле.

Она ничего не ответила, так как совершенно оцепенела. Потом он убрал руки из-под ее юбок, и они сами опустились, как подобает. Он остался на коленях, глядя ей в лицо. В следующее мгновение он прижался щекой к ее животу, обхватив ее руками, как стальными клешнями. Она сжала ладонями его голову.

Это продолжалось не больше минуты. Когда он поднялся, она едва не опрокинулась на кровать, но он уже был у стола, разливая чай.

Спустя полчаса они продолжили путь. Первые проблески зари застали Мануэля на козлах, с поводьями в руках; Аннабелла сражалась со сном, трясясь с ним рядом. При подъеме на холм они неоднократно спешивались, чтобы коню было легче тащить фургон, однако он спотыкался уже и на ровной местности, поэтому, заметив вдалеке рощу, Мануэль сказал:

— Дальше, чем та роща, мы не поедем. Будет безопаснее двигаться ночью и отдыхать днем.

Она промолчала. Остановив фургон и освободив коня от упряжи, Мануэль сказал ей:

— Приляг. Я приготовлю, что перекусить.

— Я не смогу есть, Мануэль, — ответила она. — Меня клонит ко сну.

— Тогда спи. — Голос его был нежен, взгляд тоже; он помог ей подняться в фургон, но не последовал за ней.

Она не знала, сколько времени проспала; видимо, немало, потому что, когда она открыла глаза, солнце было уже высоко. Однако ее разбудил не только свет. Внезапно она догадалась, что нарушило ее сон, соскочила с кровати и прильнула к окошку. На дороге стояла уродливая повозка, рядом с ней — трое мужчин. Мануэль переговаривался с ними на расстоянии.

Она спрыгнула из фургона прямо на землю, чтобы по примеру Мануэля не терять времени на ступеньки, и бросилась к нему. Схватив мужа за руки, она тревожным шепотом спросила:

— Что случилось? Чего они от тебя хотят, Мануэль?

Вопрос был излишним. Мундиры ясно свидетельствовали об их намерениях.

По-прежнему глядя на полицейских, Мануэль сказал ей:

— Слушай меня внимательно. Отсюда рукой подать до Дарэма. Дальше ты сама знаешь дорогу. Езжай к Эми. Нигде не останавливайся, прямиком к Эми! Делай, как я говорю. — Он сжал ее руку.

Один из троих крикнул:

— Давай по-хорошему! — Однако остался стоять на месте, словно ничего хорошего от Мануэля не ждал.

— Чего вы от меня хотите? — крикнул им Мануэль.

— Сам знаешь, зачем мы здесь. Ты обвиняешься в нападении и избиении некоего капитана Вейра на стекольном заводе Карпентера. Ты пойдешь с нами добровольно, или нам придется применить силу?

— Куда вы меня повезете?

— Это наше дело.

— Если хотите, чтобы я не оказывал сопротивления, то хотя бы ответьте, куда меня отвезете.

После паузы последовал ответ:

— В Дарэм. Мы оттуда. Нам сообщили, что тебя надо арестовать.

Мануэль вспомнил конский галоп, донесшийся до него ночью. Проклятая миссис Вейр не теряла времени даром! Сам Вейр заслуживал не менее яростных проклятий. Посмотрев на Аннабеллу, Мануэль сказал:

— Слушай! — Она так дрожала, что он схватил ее за плечи. — Ты меня слышишь? Сделай, как я говорю: поезжай прямиком к Эми. Там тебе будет спокойно.

— Ах, Мануэль, как они могут!

— Могут, как видишь. — Он прижал ее к себе и поцеловал в губы, после чего оттолкнул и зашагал к полицейским.

При его приближении троица расступилась, но, когда стало ясно, что он не собирается сопротивляться, они взяли его в клещи, распахнули заднюю дверцу своего фургона и втолкнули его внутрь. Двое последовали за Мануэлем, третий закрыл дверцы и сел на козлы. Уродливый черный фургон покатил прочь. Аннабелла осталась стоять на обочине.

— О Мануэль, Мануэль! — Ни на какие другие слова и мысли были сейчас не способны ее уста и мозг.

Простояв без движения добрых десять минут, она вернулась к своему фургону и, опустившись на нижнюю ступеньку, уставилась прямо перед собой. Конь спокойно пощипывал травку, солнце светило как ни в чем не бывало, на дальнем холме перемещались точки — видимо, ягнята. Неподалеку от нее из травы выпорхнул жаворонок и сразу набрал высоту, самозабвенно распевая свою песню. Бедный Мануэль, что они сделают с ним в этом ужасном месте? Исправительный дом и снаружи-то выглядел мрачнее некуда. Она однажды видела его издали. Мать объяснила, что там держат дурных людей. Но Мануэль к ним не относился: он хороший, очень хороший человек. Он поколотил капитана, защищая ее. Но сделает ли на это скидку судья? Она распрямила плечи. Если он окажется перед судьей без всякой защиты, то с ним поступят, как с заурядным уголовником…

Она сосредоточилась. Необходимо помочь ему, найти человека, который мог бы замолвить словечко в его защиту. За деньгами дело не станет. Она пощупала пояс с деньгами. Мануэль сказал, что в нем двадцать семь соверенов. Только что такое двадцать семь соверенов для законников? Для бродяг, к числу коих она теперь принадлежала, это, конечно, целое состояние, но для людей из ее прежней жизни — это сущие копейки. Думай, шевели мозгами! Она сделает так, как он велел, и поедет к Эми. А вообще-то нет, это слишком близко к дому, для нее эта близость будет невыносима. Куда же податься? Что предпринять?

Она поспешно огляделась, словно намереваясь спасаться бегством. И тут ее осенило. Теперь она знала, к кому обратиться за помощью, серьезной юридической помощью. В Уэйрсайд, к Стивену! Стивен учился юриспруденции, он разберется, что тут можно сделать, как лучше помочь Мануэлю.

Но может ли она обратиться с Стивену? Вполне! С гордыней было покончено. Если после всех скитаний в ней еще и сохранялась крупица былого чванства, то несчастье, приключившееся с Мануэлем, окончательно ее излечило. Главным в ее жизни был он; освободить его — вот единственное, к чему она стремилась. Сию же минуту в Уэйрсайд!

Она подбежала к коню, запрягла его, вскарабкалась на высокие козлы, схватила поводья. Прежде чем сказать коню «Пошел!», она спросила себя: «Как они меня примут?» Но, тут же опомнившись, хлестнула коня поводьями и крикнула:

— Вперед, Добби!

Какая разница, как ее примут? Она не осмеливалась раздумывать о том, какой прием будет оказан миссис Мануэль Мендоса. Любопытно, конечно, как они отнесутся к тому, что их ненаглядная Аннабелла стала женой конюха… Яростно сжимая поводья, она наставляла себя: неважно, как они к этому отнесутся, поскольку над свершившимся фактом они не властны. Она стала женой Мануэля. Хорошо это или плохо, но тут уж ничего не поделаешь. На всю оставшуюся жизнь она — жена Мануэля. Свободен он или в заключении, она — жена Мануэля Мендосы.

3

Спустя полчаса она оставила фургон на дороге, перед воротами усадьбы Уэйрсайд. В ответ на звонок дверь открыла старая служанка Фрэнсис, вскрикнувшая при виде Аннабеллы. Служанка Белла накрыла голову фартуком и завыла. Однако их превзошла двоюродная бабка Аннабеллы, Эмма: та просто шлепнулась в обморок. Один дядя Джеймс сохранил трезвость мысли. Спустя короткое время Аннабелла уже сидела на диване, сжимая руку Эммы, которая, неотрывно глядя на нее, трясла головой, словно никак не могла поверить, что перед ней не призрак — бедно одетый, печальный, сильно переменившийся призрак красивой девушки, известной им под именем Аннабеллы Легрендж. Старая дама никак не могла освоиться с мыслью, что перед ней не прежняя девушка, а взрослая женщина. Она помнила Аннабеллу как любительницу посмеяться и попроказничать, однако сейчас от прежних ее пристрастий не осталось и следа. История, которую она рассказывала, звучала совершенно невероятно, и в нее невозможно было поверить. Тетя Эмма не сомневалась, что бедное дитя просто обвели вокруг пальца.

Ее супруг придерживался похожего мнения. Он-то и облек их совместное суждение в словесную форму. Погладив Аннабеллу по голове, он изрек:

— Все это — чудовищная ошибка, ошибка от начала и до конца. Ее можно исправить. Судя по тому, что ты рассказываешь, зло еще не причинено. Мануэль заслуживает похвалы как твой защитник, но… Ему не следовало заходить так далеко и заставлять тебя выходить за него замуж.

— Заставлять? Нет, дядя, вы меня не поняли. Он меня не заставлял, я сама этого захотела. Мне хотелось выйти за него задолго до того, как он сделал мне предложение.

— Это ты не понимаешь, что говоришь, дитя мое! Не понимаешь, и все тут! — вмешалась тетя Эмма, обмахиваясь шелковым платочком. — Ты не можешь стать женой Мануэля — конюха, простого работника!

Аннабелла посмотрела в ее фарфоровое личико и заговорила так, словно втолковывала тупому ребенку прописную истину:

— Тетя Эмма, я вышла за Мануэля замуж. У меня при себе наше брачное свидетельство. Оно здесь, в поясе, у меня на талии. — Она похлопала себя по животу.

— Дай взглянуть, — попросил дядя Джеймс.

— Для этого мне пришлось бы раздеться.

— Хорошо, взгляну потом, — пробормотал он, вытирая лоб.

— Обязательно взглянете, дядя Джеймс. — Она отняла у старой леди свою руку и, встав, произнесла, обращаясь к высокому старику: — Я явилась для того, дядя Джеймс, чтобы повидаться со Стивеном и попросить его заняться делом Мануэля.

— Какое невезение, дорогая! Если бы Стивен был здесь, он бы сделал все, чтобы тебе помочь, нисколько в этом не сомневаюсь. Но ты, видимо, не знаешь, что он на прошлой неделе женился и проводит теперь медовый месяц в Италии с нашей дорогой Кэтлин.

Аннабелла поспешно села, словно ноги отказались ее держать, голова упала на грудь. Дядя Джеймс не растерялся.

— Кроме него существуют другие адвокаты и барристеры. Мы обязательно поговорим об этом. Но сперва всем нам не мешало бы перекусить; скоро три часа, вот-вот прозвенит колокольчик.

Не прошло и двух секунд, как раздался мелодичный звон. Тетя Эмма, поднявшись с дивана, проговорила:

— Твое появление было для всех нас такой неожиданностью, милочка, что никто не подумал, каким счастьем станет твое возвращение для Розины.

— Мама?.. — Она употребила это слово, так как не смогла придумать никакого другого. — Насколько я понимаю, она очень больна и не сможет меня узнать?

— Не сможет узнать?! С чего ты это взяла? — удивился дядя Джеймс.

— Пока я болела, Мануэль побывал у бабушки. Он хотел увидеться с мамой, но бабушка прогнала его, сказав, что мама все равно меня не узнает: она лишилась рассудка.

— Какое злодейство! — Глядя на супруга, тетя Эмма прижимала ладони к щеке и удрученно покачивала головой. — Что это, как не злодейство? Я всегда твердила, что Констанс — злодейка, хотя она тебе сестра и уже сошла в могилу. Я всегда называла ее злой и бессердечной. — Обернувшись к Аннабелле и снова схватив ее за руку, она объяснила: — Розина, твоя любящая мама, никогда не утрачивала рассудок. Лишившись тебя, она серьезно захворала, но рассудок ее не пострадал. На некоторое время ее, естественно, покинуло желание жить, но теперь она выздоровела. Она по-прежнему твоя любящая мама, и для нее будет огромной радостью увидеть тебя и взять обратно домой.

— Тетя Эмми, поймите, — Аннабелла прижала худые руки к груди, — я уже не та, прежняя. Я хочу сказать, что я больше не Аннабелла Легрендж…

— Идемте, идемте! — поторопил обеих дядя Джеймс, подталкивая к дверям столовой. — Поговорим об этом позже, а пока возблагодарим Господа за то, что Он вернул нам тебя, и подкрепимся, потому что на пустой желудок все равно не придумать ничего путного.

Сколько раз в первые дни скитаний Аннабелле хотелось вернуться в свой удобный дом! Даже накануне свадьбы ее посетила мысль, что было бы верхом счастья, если бы жених забрал ее именно оттуда.

И вот она вернулась к прежней жизни; она находилась если и не в родном доме, то в обстановке, очень близкой к тамошней, хотя и поскромнее — в Уэйрсайде было всего двое слуг. Однако произошла странная вещь: в этой обстановке ей было теперь не по себе, как если бы она провела первые семнадцать лет жизни на Крейн-стрит, а потом перенеслась сюда.

После ее появления здесь минули всего сутки, а она с каждым часом испытывала все больше раздражения по отношению ко всем и ко всему вокруг. Старики часами обсуждали разные пустяки, слуги перемещались настолько неторопливо, что она ловила себя на мысли: нет на вас миссис Фэрбейрн, а еще лучше миссис Скиллен! Дядя Джеймс изводил ее своей тактикой проволочек. Он медлил даже с таким ясным делом, как совет, к какому адвокату обратиться. Узнав от нее, что она располагает двадцатью семью гинеями, которых, разумеется, не хватит, чтобы оплатить услуги адвоката, в связи с чем она готова заработать остальное, он посмеялся, изобразил удивление и в итоге запросил время на размышление. Позднее он уведомил ее, что, по его мнению, правильнее всего было бы прибегнуть к услугам его друга полковника Райсона — он завтра возвращается из Лондона, однако она сказала, что завтра будет поздно, и сразила его наповал своей решимостью лично отправиться в исправительный дом и запросить свидания с Мануэлем.