Так вот, значит, что произошло вчера! Ребенок на время исчез, и челядь сбилась с ног, разыскивая его. Но торговать едой!.. Какой ужас! Возмутительно!

— Пришлите ко мне миссис Пейдж! — приказала Розина Харрису, вытянувшемуся у двери.

Едва она опустилась за письменный стол в кабинете, как появилась миссис Пейдж.

— Войдите и затворите дверь.

— Что-то случилось, мадам?

— Случилось, и немало, миссис Пейдж. Известно ли вам… — Она сделала паузу, сверля экономку взглядом. — Мне нужен правдивый ответ. Так известно ли вам, что кухарка продает еду, нашу еду, нищим?

Правдивый ответ должен был быть следующим: «Известно, мадам. Я знаю, что она этим занимается, но так поступают все в доме, начиная с Харриса. Об этом наверняка известно и вам. Без этого нигде не обходится. Без приработка никак нельзя».

Однако ответ, данный срывающимся голосом, прозвучал так:

— Про… продает еду?! Кухарка? Нет, мадам, мне об этом ничего не известно.

— В таком случае, мне остается лишь заключить, что вы, миссис Пейдж, халатно относитесь к своим обязанностям, в которые входит приглядывание за женской частью прислуги. Да будет вам известно, кухарка продает еду голодающим и берет по пенни за порцию с несчастных, иногда вынужденных жить на вырубках.

— О мадам! — Миссис Пейдж посерела и пробормотала: — Не могу в это поверить! Вам наверняка кто-то солгал.

— Моя дочь не лжет, миссис Пейдж.

— Мисс Аннабелла?!

— Да, Аннабелла, которая вчера оказалась предоставлена сама себе и обнаружила на клубничном поле голодных детей. Так что, миссис Пейдж, сведения самые что ни на есть надежные. Приведите сюда эту женщину!

— Кухарку, мадам?

— Именно, миссис Пейдж. Впрочем, лучше вызовите Харриса, а сами не отлучайтесь.

Харрису Розина сказала:

— Харрис, приведите, пожалуйста, кухарку.

Харрис хотел было, совсем как Пейдж, переспросить: «Кухарку, мадам?» — но вовремя опомнился. Впрочем, его переполняло негодование: для подобных поручений существовали Ривз, Фейл и Каргилл. Тем не менее он поспешно удалился. Через короткое время перед госпожой предстала изумленная кухарка.

— Вы продаете еду людям с вырубок? Кухарка была застигнута врасплох. Как на это ответить? Что наговорила Пейдж? Она разинула рот, снова закрыла, а потом пробормотала:

— Случается, мадам.

— Что именно вы продаете?

— Объедки, которые иначе пошли бы на корм свиньям.

— Выходит, за объедки, годные только свиньям, вы берете с бездомных по пенни?

— Понимаете, мадам, если не брать с них плату, то они повалят толпами!

— И верно! А как они вообще сюда попадают? Неужели Хортон впускает их в ворота?

— Нет, мадам, они пробираются по восточной аллее, сзади.

— Понятно. В таком случае, ступайте к себе и собирайте вещи. К полудню вы должны покинуть мой дом. Миссис Пейдж выдаст вам причитающееся.

— Но… Но, мадам, — подала голос экономка, — как же быть с обедом? Кто?.. Остается так немного времени…

— У нас есть кухонная прислуга и судомойка, или я ошибаюсь, миссис Пейдж? Обе состоят при кухне уже не один год. Если они за все это время ничему не научились у кухарки, то, полагаю, их тоже следует прогнать. Кажется, кухонную прислугу зовут Райли? Вот и передайте ей, что обед приготовит она. Это все.

Обе женщины удалились на негнущихся ногах, причем кухарка настолько забылась, что не пропустила вперед миссис Пейдж. Что еще хуже, ни та, ни другая не вспомнили про книксен.

Выпроводив их, Розина вышла в холл и, приказав Уотфорд привести Аннабеллу, двинулась своей привычной неторопливой походкой к двери. Пройдя через оранжерею, она остановилась на верхней ступеньке и дождалась, пока Уотфорд выведет Аннабеллу.

Взяв девочку за руку, Розина двинулась с ней по гравийной дорожке. Следуя за ними на расстоянии тридцати шагов, Уотфорд ломала голову, что, собственно, происходит и насколько с этим связана она сама. Доказательства ее замешанности в происходящем последовали незамедлительно. Остановившись на своем привычном месте, госпожа подозвала ее и с суровым видом сказала:

— Я дала Аннабелле три монеты по шесть пенсов. Пускай она отдаст их детям, с которыми познакомилась вчера.

Последовала длительная пауза. Уотфорд опустила глаза. Она почувствовала, что у нее пересохло в горле. Госпожа продолжала:

— Проследите, чтобы она не дотрагивалась до детей: они могут оказаться заразными. Пускай положит монеты на землю. А от меня передайте, чтобы по вторникам и субботам они подходили к западному крылу за едой, за которую с них теперь не станут брать плату. Вам все ясно, Уотфорд?

— Да, мадам.

Во время очередной паузы Уотфорд снова не поднимала глаз, дожидаясь, когда ее отпустят. Но Розина спросила:

— Вы знаете, сколько семей живет на вырубках, Уотфорд?

— Думаю, около дюжины, мадам.

Дюжина семей — это несколько дюжин ребятишек. Ей ничего не стоило распорядиться, чтобы все дети получали еду, пока их родители остаются без работы, однако в этом случае Розиер устроил бы ей скандал, обвинив в поощрении забастовки, поскольку только голод мог заставить людей вернуться в шахты. Она презирала Розиеров, как раньше их презирал ее отец: эти владельцы шахт сами были отпетыми простолюдинами. Но ей пришлось пойти на компромисс.

— Передайте детям, что еды будет на шестерых. Вот еще что, Уотфорд…

— Слушаю, мадам. — Она подняла глаза.

— После возвращения я хочу поговорить с вами у себя в кабинете.

Через два часа, вернувшись в усадьбу, Розина чувствовала такую усталость, словно выдержала с матерью не только словесную, но и кулачную баталию. Она нуждалась в отдыхе, но не тут-то было: уведомленный Константином о ее появлении, Легрендж немедленно потребовал встречи. Она сообщила ему, что он получит деньги, но на условиях, вызвавших у него гнев: мать Розины согласилась передать ему восемь тысяч, но не как ссуду, а в обмен на акции.

Стекольное предприятие «Конвей-Редфорд» было теперь семейной компанией. Джон Редфорд всегда отказывался делать упор на количестве вместо качества и руководствовался, как до него отец и дед, принципом, что ради сохранения качества следует постоянно уделять продукции личное внимание. Именно поэтому завод Редфорда остался маленьким по сравнению с фирмами, подобными «Куксон», зато был недосягаем по части совершенства управления и качества изделий.

Акции фирмы были в настоящее время разделены между Констанс Редфорд, ее братом Джеймсом и Розиной, которой принадлежало шестьдесят процентов. Предложенное матерью Розины изменение передало бы контрольный пакет Констанс и Джеймсу. Легренджу этот замысел показался чудовищным, о чем он и уведомил Розину, долгое время сохранявшую невозмутимость, прежде чем заявить:

Ты можешь получить деньги исключительно на этих условиях. Кроме того, мать подчеркнула, что больше она не даст ни гроша.

Он громко призвал проклятия на голову старухи, после чего спросил:

— Как скоро я могу их получить?

— Завтра же я вызову Поллита с необходимыми бумагами. Думаю, это займет неделю.

Он ушел. Она ни секунды не надеялась на благодарность, поэтому была удивлена охватившим ее чувством разочарования. Где-то глубоко внутри ее душили горькие рыдания. В двадцать восемь лет от роду жизнь превратилась для нее в тяжкое бремя; единственным утешением был ребенок. В последнее время ее все чаще посещала мысль, что Господь недаром заставляет ее страдать и что в один прекрасный день ей откроется замысел Всевышнего.

Она сидела, погруженная в невеселые мысли, когда дверь распахнулась и муж совершенно неожиданно вырос перед ней снова.

— Что я слышу? Ты уволила кухарку?

Помолчав, она ответила:

— Да, уволила.

— С какой стати, черт возьми? — Его физиономию перекосило от гнева.

Она неторопливо поднялась и, вскинув голову, произнесла:

— Раз тебе известно, что она уволена, то наверняка известно и за что.

— За то, что продавала свинские отбросы всякому сброду? Неужели ты уволила ее именно за это?

— «Сброд», как ты изволишь выражаться, — это работники твоего дружка Розиера, выселенные из домов, и моя кухарка продавала им мою еду. Имея пенни, они могли утолить голод, не имея — оставались голодными. Откуда у бастующих деньги?

— Дьявол! Дела Розиера тебя совершенно не касаются!

— Изволь следить за своим языком, Эдмунд, когда разговариваешь со мной.

— Следить? Проклятие! — Он приблизился к ней. Теперь их разделял какой-то фут. — Да знаешь ли ты, что натворила? Из-за тебя я лишаюсь двух тысяч фунтов! Блант — не крепостной, он волен идти на все четыре стороны, что он и сделает, раз его жене дали от ворот поворот. А уйдет он, скорее всего, к Бостону или Розиеру. Он — лучший боец в графстве, а я лишаюсь его из-за каких-то объедков! Даже если он останется и будет драться, то уже без желания. Он будет поддаваться и зарабатывать на этом. Знаю я Бланта!

Пристально посмотрев на него, она ответила дрожащим голосом:

— Наверное, ты поставил немалую сумму, если намеревался выручить целые две тысячи, уверяя меня, что в банке денег не осталось!

— Я поставил на него уже год назад. Это долгое пари. — Он был так уверен в надежности своего вранья, что готов был сам в него поверить. — До сегодняшнего дня деньги были все равно что у меня в кармане. Послушай, — в его голосе появились умоляющие нотки, — верни ее! Отругай — я сам ее взгрею, — но только верни!

— Нет, Эдмунд, я этого не сделаю.

Он впился в нее сузившимися глазками. Только сегодня она спасла его от верного банкротства и от бесчестья перед дружками по азартным играм, однако он решился на страшную речь, которую его спокойный тон сделал еще страшнее:

— Я подумываю о том, чтобы познакомиться с производством стекла на континенте — в Германии, Франции и Бельгии. Я мог бы кое-чему там научиться, а также поискать рынки сбыта в Испании и Португалии: там требуется качественное стекло, а мы можем предложить его им. Я уже много лет не бывал в Италии; меня всегда завораживало венецианское стекло, к тому же Аннабелле понравится в Венеции. Думаю, семь лет — подходящий возраст, чтобы попутешествовать и посмотреть на мир. Как ты к этому относишься?

Со стороны вполне можно было подумать, что они мирно обсуждают перспективы образования своего ребенка. Он наблюдал, как бледнеет ее лицо, как начинают дрожать руки, как ходит вверх-вниз платье на плоской груди.

— Я выйду к ужину, — добавил он. — Вечером мы продолжим этот разговор.

Слегка поклонившись, он развернулся и вышел.

Все, что до сего дня еще оставалось в ее руках, — это управление усадьбой. Теперь ей предстояло лишиться и этого. Она будет вынуждена вернуть кухарку. Отныне она превратится в посмешище в глазах челяди. Где взять сил, чтобы снести такое унижение? Только у Господа.

Она заперлась, упала на колени рядом с кроватью и зарылась головой в покрывало.

Однако этим события дня не исчерпались. Аннабелле еще предстояло спросить у Элис, что значит одно словечко…

День выдался для Аннабеллы не таким счастливым, как она надеялась. Мать надолго задержалась у бабушки, а Уотфорд по пути на клубничное поле вела себя очень странно. Один раз она остановилась и, тряхнув девочку за руку, произнесла:

— Ты — маленький… — Она вовремя умолкла.

На поле они застали детей, те подбирали ягоды. Завидя Аннабеллу, они сбились в кучку и замерли. Она хотела было подойти ближе и бросить монетки к их ногам, но Уотфорд не позволила. Она вырвала у нее деньги и сама бросила их детям, которые от удивления не поторопились отыскать их в траве. Потом Уотфорд неприязненным голосом повторила для них то, что велела Розина. Дети по-прежнему таращились на Аннабеллу.

Все это сильно разочаровало ее; окажись с ними наедине, она поступила бы иначе. Ей гораздо больше хотелось отдать деньги им в руки. Мать предупреждала, что они грязные и от них дурно пахнет, но ей все равно хотелось с ними поговорить.

Выполнив поручение, Уотфорд увела ее и отказалась продолжать игры. Она обиделась на няньку, но одновременно жалела ее, так как мать собиралась беседовать с ней в кабинете, а это означало, что она ею недовольна.

Остальные слуги тоже вели себя необычно. Миссис Пейдж, завидя ее, отвернулась, а Пирс, девушка, которую все звали «Фанни», обладательница веселого красного личика, всегда при встрече кричавшая ей «хэлло, мисс!», сейчас взглянула на нее искоса и ничего не сказала. Подруга Уотфорд, Роулингз, тоже бросила на нее злой взгляд, свидетельствовавший о недовольстве.

Аннабелла недоумевала.

Потом Роулингз явилась в гостиную при детской и, как всегда, завела с Уотфорд разговор, а Аннабелла, как всегда, навострила уши. Она не считала подслушивание проступком, так как никогда никому не повторяла того, что слышала от них. Те часто обсуждали Фейла и Каргилла, а также кухарку и миссис Пейдж. Сплетничая о Фейле и Каргилле, они смеялись, но кухарка и миссис Пейдж не вызывали у них смеха. Этим вечером темой их пересудов стала она сама, причем Уотфорд повторяла словечко, чуть было не сорвавшееся у нее утром. Она твердила: «Маленький ВЫ-РОДОК!» Что это значит?

Она спросила у Элис:

— Что такое «вы-родок»?

Элис, не принадлежавшая к особам голубой крови, не располагала привилегией хлопаться в обморок, поэтому ограничилась тем, что зажала уши и закатила глаза, после чего, содрогаясь всем телом, как от икоты, в ужасе прошипела:

— Дитя мое, что ты говоришь?!

— Я только спросила, что такое…

Аннабелла была немного напугана тем, как подействовал ее вопрос на Элис — та воздела руки к потолку и возопила:

— Да знаю я, что ты спрашиваешь! Где, от кого ты услышала это слово? Отвечай!

Девочка ничего не ответила, полагая, что не годится навлекать на Уотфорд, и так недовольную ею, дополнительную беду, иначе она и назавтра не захочет с ней играть, а слуги будут и дальше хмуриться при ее появлении.

— Не знаю, Элис, — молвила она наконец. — Просто кто-то назвал меня маленьким… вот этим самым.

— Раз ты это слышала, то должна знать, кто это сказал. Уж не Уотфорд ли?

— Нет-нет, Элис, не Уотфорд, не Уотфорд, честно, не она! — Она знала, что, протестуя, перегибает палку, поэтому смолкла и уставилась на гладкое старческое личико.

— Выкладывай, дитя мое, немедленно выкладывай! Кто это тебе сказал?

— Не мне, Элис, просто я подслушала.

— Ты отказываешься признаваться?

— Да.

— Хорошо же!

Элис почти рысью покинула детскую и ворвалась в покои госпожи, где застыла от неожиданности, увидав хозяина. Посещение им госпожи два вечера подряд не предвещало ничего, кроме беды. Она попятилась, но Розина окликнула ее:

— В чем дело, Элис?

— Ни в чем, мадам. Просто, когда у вас найдется минутка, зайдите в детскую.

Розина, припомнив прошлый вечер и повязку для глаз, взволнованно вскочила.

— Что-то случилось?

— Не совсем, мадам… — Элис всегда так обращалась к госпоже в присутствии хозяина.

— Тогда что же?

— Просто вам следовало бы кое-что знать, мадам, но с этим можно и повременить… — взволнованно ответила горничная.

— Ей нездоровится? — Теперь к ней шагнул ОН.

Она всегда называла про себя Эдмунда Легренджа «ОН», обозначая как пришельца, чужака, воплощение зла.

— Нет, сэр, она здорова.

— Тогда что заставило вас так поспешно позвать к ней вашу госпожу?

Она смотрела на него без страха. Она не боялась чертей, так как на ее стороне был сам Господь, а этот человек был истинным исчадием ада. Она с удовольствием просветила бы его на сей счет и с радостью понаблюдала бы его панику. Глядя ему прямо в глаза, Элис без всякой робости отчеканила:

— Она спросила у меня значение слова «выродок». Кто-то назвал этим словом ее.

Хозяин насупился, сморщился, залился краской. Оттолкнув Элис, он выбежал за дверь.

— О Элис, Элис!.. — Розина тоже хотела пробежать мимо нее, но, задержавшись, спросила: — Кто? У вас есть догадки?

— Ни малейших. Она говорит, что не Уотфорд. В детской Розина застала Эдмунда Легренджа в необычной позе — на корточках, с обтянутыми брюками ляжками, балансирующим на носках. Глядя в испуганное детское личико, он держал Аннабеллу за руки и спрашивал:

— Немедленно ответь, Аннабелла, кто назвал тебя этим словом.

— Я… Я не знаю, папа. — Она перевела испуганный взгляд на Уотфорд, прижавшуюся спиной к стене, а потом снова на отца. С него было довольно и этого. Он вскочил и навис над потрясенной нянькой.

— Ты! — Он брызгал в нее слюной. — Это ты назвала мою дочь выродком?

Ее перекошенное лицо и дрожь по всему телу были откровеннее любого ответа. Он занес руку с крепко сжатым кулаком, но крик Розины предотвратил сокрушительный удар. Уотфорд, впрочем, все равно успела заработать по шее.

Розина, глядя на перетрусившую девушку, второй раз за этот день произнесла безжалостные слова:

— Ступайте к себе и соберите вещи. Миссис Пейдж отсчитает то, что вам причитается.

Уотфорд повиновалась. Борясь с дрожью, она отправилась в свою комнату, а потом к экономке; к этому времени она уже достаточно пришла в себя, чтобы посоветовать той держать упреки при себе: что сказано, то сказано, теперь ничего не изменишь, тем более что она сказала правду и теперь с радостью покидает этот дом.

Не желая больше сдерживать разыгравшуюся в душе злобу, она решила напоследок погромче хлопнуть дверью. Она покинула дом не через кухню, а вышла в холл, чтобы выложить Харрису все, что она о нем думает, да еще вынудить его хотя бы разок открыть для нее дверь.

Она не ожидала, что как раз в этот момент на лестнице появятся хозяин с хозяйкой; подойдя к двери, она громко сказала Харрису, словно он стоял на другом конце холла, а не рядом:

— Она ведь и впрямь всего лишь маленький выродок, верно?

После этого Уотфорд выскочила в своей черной соломенной шляпке и линялом красном плаще под дождь, чтобы пять миль тащить до Джарроу свои пожитки. Ей не суждено было забыть это путешествие и то, что с ней случилось по дороге. Она хранила эту память, никому ничего не рассказывая, на протяжении многих лет, до той знаменательной ночи, когда судьба заставила ее делить кров с бывшей воспитанницей. Тогда она и выложила ей все.

Последствием изгнания Уотфорд стало появление у Аннабеллы гувернантки. Теперь это никак нельзя было объяснить мнением Эдмунда, что мать не может дать девочке надлежащего образования.

Мисс Кристина Ховард была молодой женщиной, двадцати с небольшим лет. Она обладала острым умом и, родись лет на сто позже, наверняка преуспела бы на дипломатическом поприще. Она быстро поняла, что госпожа желает, чтобы ее дочь приобрела разносторонние знания и безупречные манеры, но сверх всего — твердые моральные принципы, тогда как господин предпочел бы видеть дочь веселой, с приличным знанием иностранных языков и, как ни странно, осведомленной по части стекольного производства. Возможно, это объяснялось тем, что недюжинные познания по этой части имелись у его супруги.

Сама она не знала о производстве стекла буквально ничего, однако в галерее обнаружился книжный шкаф, а в нем — более полусотни книг, посвященных предмету, бывшему основой благосостояния семейства. Из них гувернантка почерпнула все необходимое, чтобы ее ученица освоила теорию стекольного дела.

Не удивительно поэтому, что, впервые побывав на стекольном заводе на свой десятый день рождения, Аннабела сумела назвать и даже объяснить все там происходящее.

В тот же день ее двоюродный брат Стивен впервые поцеловал ее, вследствие чего она решила, что влюблена в него. Тогда же ей повстречался испанец по имени Мануэль Мендоса.