Она предвкушала момент, когда сумеет продемонстрировать отцу осведомленность в семейном промысле, но сейчас, оказавшись в святая святых, не могла открыть рот. Она смотрела на нечто куполообразное с отверстиями по сторонам. Неподалеку размещались поддоны с водой. Перед поддонами стояли трое мужчин с длинными трубками, выдувавшие из стекла пузыри. Другие работники сидели и осторожно крутили понемногу стекла на концах палочек. Здесь было тихо, если не считать негромкого шипения и скрежета.

От группы людей, занятых чем-то в дальнем углу цеха, отделился человек. Он быстро подошел к гостям. Легрендж добродушно окликнул его:

— А, это вы, Бигнол! Все в порядке?

— Да, сэр. — Бигнол козырнул.

— Мистер Аткинсон здесь?

— Да, сэр, он у себя.

— Будьте добры, сообщите ему о нашем приезде.

— Слушаюсь, сэр.

Проходя мимо гостей, Бигнол козырнул Розине и сказал:

— Добрый день, мадам.

— Добрый день, Бигнол. Как поживаете?

— Неплохо, мадам.

— Как ваша жена и семья?

— Превосходно, благодарю вас, мадам.

Она наклонила голову и улыбнулась. Он улыбнулся ей в ответ и поспешно удалился. Легрендж приподнял брови и сказал:

— Совсем забыл, что ты знакома с Бигнолом. Она бы могла ответить, что знает Бигнола дольше, чем его, но предпочла промолчать.

Подбежал директор, извиняясь за свою нерасторопность. Экскурсия началась.

Эдмунд Легрендж хорошо знал стекольное производство и, займись он им серьезно, мог бы расширить его и сделать конкурентоспособным, во всяком случае, по сравнению с другими стекольными заводами города. Производство стекла требовало строгого контроля: каждому цеху был необходим начальник, чтобы наблюдать за стеклодувами, литейщиками, подборщиками и плющильщиками; за начальниками тоже требовался надзор как для проверки качества песка, так и по бухгалтерской части.

В то время Франция и Бельгия экспортировали свое стекло в Англию, так как оно выгодно отличалось от английского цветом и ценой и не облагалось налогом. Иностранцы добивались успеха тем, что меньше платили за материалы и сырье, тогда как британским стекольщикам было запрещено сбывать свою продукцию во Франции, а в Бельгии она облагалась высоким налогом. В прошлом многие стекольщики прибегали к жульничеству, чтобы уклониться от уплаты акциза. Те же, кто послушно выплачивал правительству требуемый налог, часто разорялись. Словом, в стекольном деле требовались упорный труд, постоянный надзор и умелый сбыт; особенное мастерство надлежало проявлять при продаже бракованного товара в Ирландии; но главным залогом выживания стекольного ремесла были мастера своего дела.

Из десятков молодых работников, поступавших на любой стекольный завод, считанные единицы становились мастерами-стеклодувами. Фирмы постоянно переманивали друг у друга умелых стеклодувов, привлекая их премиями и более высокой зарплатой. Ставка стеклодува доходила до трех фунтов в неделю, подборщика — до тридцати шиллингов, хотя средняя зарплата стеклодува равнялась двадцати восьми шиллингам, а подборщика — двадцати.

Для Джорджа Бостона, как и для Аннабеллы и Стивена, это было первое посещение стекольного завода, и он жадно впитывал все пояснения Легренджа и с трудом скрыл нетерпение, когда тот предложил дочери продемонстрировать свои знания. Ему не хотелось слушать ее школярский лепет, и когда она в нерешительности замерла перед работниками, он решил, что почтительное молчание идет ей больше, чем самоуверенный тон. Он не столько понимал, сколько догадывался, что на заводе пользуются устаревшими приемами. Повсюду в печах широко применялся уголь, здесь же по-прежнему оставались верны дровам.

Легрендж спросил дочь, что делает человек, месивший глину босыми ногами. Она затруднилась с ответом, но, когда мать поторопила ее, сказала, не поднимая головы:

— Он делает горшки.

— Что станет с готовыми горшками? — спросил Легрендж.

Она немного оживилась и ответила:

— Их обожгут.

— Верно, а потом? — нетерпеливо спросил Легрендж. — Что в них будет?

— Стекло, то есть то, из чего получится стекло. Песок высушивают, к нему добавляют свинец, красный свинец, селитру, еще… — Она замялась, подняла глаза к потолку и, вспомнив, быстро добавила: — Для флинтгласа нужен мышьяк.

— Верно, и кое-что еще.

— Бура!

— Что еще нужно для флинтгласа?

— Бой стекла, папа.

Она перевела дух. Легрендж улыбался.

— Ну, что вы на это скажете? — Он обвел глазами всю компанию. К ним присоединились четверо рабочих и босой человек из лотка. Все они заулыбались, закивали и хором произнесли:

— Да-да, очень умная мисс.

Легрендж, улыбаясь дочери, повторил за ними:

— Конечно, умная!

Взяв ее за руку, он направился в следующий цех, ведя за собой остальных. Там они как раз успели к открыванию горшков. С безопасного расстояния они наблюдали, как стеклодув собирает стекломассу в свою стеклодувную трубку. Расплавленная стекломасса оставалась на конце трубки, как варево на конце ложки у хозяйки, снимающей пробу. Мастер несколько раз погрузил трубку в горшок, стоящий в печи, собирая расплавленную массу, потом вернулся на свое сиденье, взял другой конец трубки в рот и принялся дуть. У него выходила большая бутылка. Аннабелла была в восторге.

Потом их внимание переключилось на другого стеклодува, бравшего стекло из второго горшка в том же круге. Он вылил расплавленное стекло на блестящую стальную поверхность. Глядя на Аннабеллу, Эдмунд Легрендж спросил:

— Ну, мой маленький эксперт, как называется этот процесс?

Она, не колеблясь, ответила:

— Марверинг.

Стивен насмешливо сказал:

— Какие мы умные!

Она засмеялась и дернула его за рукав. Легрендж повернулся к юноше и сердито буркнул:

— А вы могли бы ответить на какой-нибудь вопрос о стекле, молодой человек?

Стивен ошеломленно посмотрел на дядю и честно и бесстрашно, что больше всего разозлило Легренджа, ответил:

— Ни на один.

— В таком случае, вам не пристало смеяться над теми, кто на это способен.

Розина потянула племянника за собой, в следующий цех. По пути им попался молодой человек, несший на плече три длинные доски. Розина обернулась на него, поразившись его росту: в нем было больше шести футов, тогда как все остальные на заводе, как рабочие, так и администрация, были малорослыми, не больше пяти с небольшим футов. Не вызывало сомнений, что молодой человек — иностранец. В стекольной отрасли было занято больше иностранцев, чем в любой другой.

Третий цех был особенным: в нем изготовляли листовое стекло. Здесь они провели больше времени, так как Бостон задавал много вопросов. На обратном пути Аннабелла увидела пятнистого кота огромных размеров. Кот медленно брел через двор. Девочка воскликнула:

— Мама, посмотри, какая киска! Прелесть, правда? — Она хотела броситься за котом, но Розина поймала ее за руку.

— Мы уходим.

— Можно мне его погладить?

— Он тебя, чего доброго, оцарапает. — Она не стала добавлять, что от животного можно заразиться.

— Какой здоровенный! — сказал Стивен, глядя на кота. — Наверное, он охотится на крыс. У нас есть такой же в школе: ловит крыс одного с ним размера. — Розина недоверчиво покачала головой, но он со смехом добавил: — Ловит, ловит, тетя!

Она смотрела на него любящим взглядом.

— Тебе понравилась экскурсия?

— Чрезвычайно!

Ее взгляд задержался на его открытом, честном лице. Он не кривил душой и не обижался на плохое отношение к нему Эдмунда. Какой милый мальчик!

Она от всего сердца надеялась, что все случится так, как она рассчитывает, и он в свое время заинтересуется Аннабеллой, так как он уже сейчас души в ней не чаял и был старше ее на положенное число лет.

Пока они усаживались в карету, молодой человек иностранной наружности еще раз прошел мимо с досками на плече. Обернувшись к визитерам, он обвел всех их взглядом и лишь потом двинулся дальше со своей ношей.

В тот момент, когда Армор тронул лошадей вожжами, в ворота вбежала собака и, увидев кота, погналась за ним. Кот перед этим неторопливо занимался туалетом. Потревоженный собакой, он кинулся прямиком под копыта лошадей. Собака настигала его. Одна из лошадей, которую собака задела хвостом, громко заржала и встала на дыбы, смутив напарницу по упряжке. Напрасно Армор кричал на них и натягивал поводья: лошади понесли, устремившись в распахнутые заводские ворота.

Сами лошади еще проскочили бы в ворота, но карета, которую от их неслаженного галопа швыряло из стороны в сторону, наверняка зацепилась бы за стойку. Катастрофа, однако, была предотвращена — лошади неожиданно остановились в каком-то ярде от ворот.

Перепуганные экскурсанты привстали, желая разглядеть своего спасителя, выросшего между хрипящих лошадей. Он растаскивал их, как мог, широко раскинув грязные руки и обращаясь к ним на совершенно непонятном языке, слова в котором чередовались с характерными дребезжащими звуками, призванными успокоить обезумевших животных. Потом он выпустил уздечки и положил свои ладони на морды обеим взмыленным лошадям, отчего они совсем присмирели. Вспомнив о спасенных им людях, с восхищением рассматривающих его, он отошел в сторонку, утратив героический облик.

Эдмунд Легрендж поспешно покинул Карету, сопровождаемый Джорджем Бостоном, и стал осматривать лошадей. Они были теперь спокойнее, чем даже несколько минут тому назад, когда, застоявшись, нетерпеливо перебирали копытами. Взглянув на смуглого молодого человека, Легрендж искренне произнес:

— Благодарю вас. Вы поступили очень отважно. Молодой спаситель безмолвно смотрел на него.

— Наверное, вы, — Легрендж показал на упряжку, — знаете толк в конях?

— Я люблю лошадей.

Легрендж снова взглянул на молодого человека, осмелившегося не добавить к своему ответу словечко «сэр».

— Вы и прежде имели с ними дело?

— Почти всю жизнь.

— Вы как будто не здешний. Ирландец, должно быть?

— Вырос в Ирландии, но сам я испанец. — Ответы его звучали спокойно и независимо. Трудно было поверить, что это разговор хозяина и работника.

— Как вас зовут?

— Мануэль Мендоса. Легрендж прищурился.

— Вы здесь давно?

— На стекольном заводе? Пять недель. А в Англии — три месяца.

— Вы освоились, вам здесь нравится?

— Не очень. Вряд ли из меня получится стеклодел. Я не создан для этого.

Благодарность, которую Легрендж только что испытывал к нему, мгновенно сменилась раздражением. Ему не нравилась манера, в которой отвечал на его вопросы молодой человек: почему-то он не чувствовал превосходства над ним, что было, конечно, недопустимо. Он засунул руку в карман бриджей, достал кошелек из мягкой козлиной кожи и подал молодому человеку несколько соверенов, сказав:

— Это вам за труды.

Мануэль Мендоса не протянул руки за деньгами, а всего лишь покосился на ладонь, в которой они лежали, после чего, глядя на Легренджа, изрек:

— Большое спасибо, но мне не нужно денег. Я рад, что мне удалось потренироваться.

Повернувшись к пассажирам кареты, он улыбнулся им. Его глаза сверкали, ровные зубы поражали белизной. Потом, едва заметно кивнув обоим джентльменам, он зашагал к дверям цеха, где его поджидали много людей.

Легрендж постоял, глядя ему вслед, потом ссыпал монеты обратно в кошелек и сказал Джорджу Бостону:

— Странный субъект. Бостон с почтением ответил:

— Никогда не видел ничего подобного! Как это он их остановил? Наверное, силен, как бык. — Оглянувшись на дверь, в которой уже исчез иностранец вместе со своими товарищами, он пробормотал, обращаясь больше к себе, чем к Легренджу: — Любопытно, как у него дела с кулачным боем?

— Он — мой работник, — едко отозвался Легрендж.

— Это-то верно, но недаром ведь он сказал, что его не тянет к стеклу. — Бостон засмеялся и сел вместе с хмурым Легренджем в карету.

День рождения подходил к концу. Праздник получился на славу. Аннабелле понравилась поездка по Джарроу и Шилдсу, дети, сопровождавшие карету, улыбчивая раскрашенная женщина. Потом была долгожданная экскурсия по стекольному заводу. Она не хотела признаваться даже самой себе, что завод ее разочаровал, но положение исправил тот храбрец, который спас всем им жизнь. Карета неминуемо зацепилась бы за ворота, и всех бы покалечило — так мать говорила Элис; она также добавила, что храбрец оказался странным молодым человеком, поскольку отказался от денег, что случается крайне редко.

Дома их ждал чудесный обед. Впервые в жизни Аннабелла сидела в столовой вместе с родителями и их гостями. Позже Стивен, мисс Ховард и она пошли в парк играть в прятки и в мяч. Под вечер в гостиной был устроен чай; Харрис подал замечательный пирог, на котором кремовыми цветочками были выложены ее имя и возраст. Мать сказала, что ей следует самой сходить поблагодарить кухарку, что она и сделала после чая.

Кухарка в доме была новенькая: она работала здесь всего несколько месяцев. Она была мила и радушна, в отличие от Блант, которая никогда не улыбалась Аннабелле. Сегодня все слуги в кухне встретили ее улыбками и поздравили с днем рождения.

Она вовремя легла спать, хотя ни капельки не устала. Было тепло, но мисс Ховард настояла, чтобы она хорошенько укрылась. Оставшись одна, Аннабелла все же скинула одеяло и блаженно вытянула ноги. Через год ей исполнится 11, еще через год — 12, потом, 13, 14, 15 и — о радость! — 16. К тому времени, совсем повзрослев, она уже будет уметь хорошо танцевать, петь, играть на фортепьяно и делать все, что надлежит делать леди; самое главное, она уже сможет ездить в Лондон, посещать балы, носить красивые платья и танцевать кадриль.

Отец рассказывал ей о большой лондонской регате на Темзе, между Лондонским мостом и Хаммерсмитом; там плавает по реке пароход с оркестром, люди закусывают на берегу, в Путни устраивают большую ярмарку, где показывают невероятных толстушек, ученых свиней, великанов и карликов. Люди там веселятся от души. Иногда ее охватывало страшное нетерпение: она готова была умереть от желания побыстрее попасть в Лондон и насмотреться там на все эти чудеса.

Впрочем, мать никогда не обещала ей поездки в Лондон. Ввиду особых отношений между ее родителями она никогда не передавала матери слов отца и наоборот.

Не в силах справиться с обуревающей ее энергией, она соскочила с кровати и подбежала к окну в надежде увидеть какую-нибудь отъезжающую или подъезжающую карету; увы, к ее разочарованию, аллея была пуста. Потом ее охватила волна восторга: внизу появился Стивен. Он был один, ему было нечем заняться.

Ее окно было закрыто, чтобы не впускать в спальню прохладный ночной воздух, и она бы не справилась с такой тяжестью и не сумела бы сама его открыть, поэтому постучала по стеклу. Стивен поднял глаза. Она помахала ему рукой, он помахал ей в ответ и остановился под ее окном. Она поманила его пальчиком. Он улыбнулся, кивнул и исчез в оранжерее.

Она кинулась к гардеробу и набросила на ночную сорочку халатик. Через некоторое время в детской раздались шаги Стивена. Она бросилась ему навстречу с вопросами:

— Что вы делали в саду? Почему вы не с остальными мужчинами?

Он, улыбаясь, ответил:

— Дядя, мистер Бостон и двое других господ перешли в Усадьбу.

Объяснение не вызвало у нее дополнительных вопросов.

— Мне не спится, — заявила она. — Я не устала. Пойдемте, посидим на подоконнике.

Она побежала обратно в спальню. Он неуверенно последовал за ней, на всякий случай спросив:

— А где мисс Ховард?

Она указала на дверь, за которой находилась комната гувернантки.

— Она скоро вернется. Сейчас она ужинает внизу.

Они уселись на широкий подоконник: он — чинно, она — подобрав под себя ноги. Аннабелла принялась щебетать о событиях минувшего дня, хотя они уже неоднократно обсуждались. Он обнаружил, что испытывает полное счастье оттого, что сидит здесь, слушает ее и любуется ею — поразительно красивой девочкой. Ему редко приходилось видеть девочек, тем более красивых. Горничных в школе никак нельзя было назвать красивыми: у всех как на подбор были отвислые зады и толстые лодыжки. Когда он по праздникам приезжал домой, дядя Джеймс и тетя Эмма никогда не приглашали к себе молодежь. Видимо, поэтому он так любил бывать у тети Розины: Аннабелла с раннего детства была очень забавной. К тому же он любил саму тетю Розину, любил настолько, что даже жалел, что она ему не мать. Он до сих пор очень переживал, что лишился родителей: дяди и тети не могли их заменить, не могли заполнить пустоты в душе. Разница становилась особенно заметна, когда он гостил у своего друга Роджера Болларда. Там он чувствовал, что наличие родителей — необходимое условие для счастья; с другой стороны, о каком счастье можно говорить в этом доме, у дяди Эдмунда и тети Розины? Их совместная жизнь, определенно, не задалась, зато каждый из них по-своему дарил счастье Аннабелле.

Глядя на нее, он поймал себя на странной мысли: она не похожа на родителей! Он принялся сравнивать ее черты с дядиными и тетиными и так увлекся этим занятием, что вздрогнул, когда она схватила его за руку.

— Куда это вы таращитесь? О чем задумались? О том храбреце? Он — чудо, правда? О, какой чудесный получился день! Знаете, Стивен, о чем я думала, прежде чем заметила вас? — Она не собиралась ждать, пока он ответит. — О том, как мне исполнится шестнадцать лет! Я поеду в Лондон в красивом платье, попаду на бал, увижу все самое интересное, даже королеву. Папа говорит, что я буду представлена королеве. Вы только вообразите, Стивен, — самой королеве! — Она втянула голову в плечи, закатила глаза и важно произнесла: — Очень надеюсь, что не вырасту уродиной.

Он так рассмеялся, что она опять вытянула шею и дернула его за руку.

— Над чем вы так смеетесь?

— Над тем, что и как вы сказали! Чтобы вы выросли уродиной? Вам отлично известно, что этого не будет, маленькая озорница! — Он заглянул ей в глаза. — Год от года вы будете становиться все красивее, а в шестнадцать лет, когда поедете в Лондон, вы станете такой ослепительной, что за вами увяжется целая кавалькада джентльменов. Вас встретят флаги и оркестр. Все позабудут о королеве и будут твердить одно: «Зачем нам эта дурнушка, когда есть красавица Аннабелла Легрендж!»

Она запрокинула голову и захохотала во весь голос, хотя мать учила ее смеяться совсем не так. Стивен вторил ей. Когда она внезапно обняла его за шею и поцеловала в губы, он отшатнулся, врезавшись спиной в косяк и, чтобы не упасть с подоконника, вынужден был обнять ее.

Именно в такой позе их застал Эдмунд Легрендж, привлеченный их хохотом.

Стивен никогда не боялся дядю. Он знал, что тот его недолюбливает, но себе объяснял это тем, что является представителем рода Конвей-Редфордов. Сколько он себя помнил, окружающие наперебой пересказывали друг другу дядины подвиги, а примерно год назад он узнал, что дядя не только неисправимый игрок, но и распутник; однако, несмотря на все это и на строгие предупреждения дяди Джеймса, Стивен по-прежнему уважал дядю Эдмунда, который, находясь в хорошем настроении, мог быть очень забавен.

Впрочем, в теперешней ситуации ничего забавного не было: дядя всерьез душил Стивена, и напрасно тот упирался и лягался, под визг Аннабеллы он потерял сознание.

Он пришел в себя в своей комнате. Тетя Розина протирала ему шею влажным полотенцем. Он хотел было что-то сказать, но Розина ласково оборвала его:

— Все хорошо, все хорошо.

Он чувствовал необходимость объясниться. В голове у него совершенно прояснилось, и он, отлично зная, почему дядя набросился на него, спешил донести истину до тетушки. Он приподнялся на локте и заговорил: