Кэтрин Ласки

Дочери моря: Люси

Смотрю в свою душу, полна печали.
Что же случилось со мною?
Я утомлена людьми и словами,
Я больна в городе и жажду моря.


Желаю прохладной, солёной неги,
Сильного ветра, сверкающих брызг.
Жажду громкого, но мягкого звука
Большого прибоя, что бьётся о берег.

Эдна Сент-Винсент Миллей

Пролог

Вашингтон-сквер, Нью-Йорк, 1899

Марджори Сноу, жена преподобного Стивена Сноу, обвела взглядом спальню дочери. В углу, на столе, стоял кукольный домик, который тётушка Присси подарила Люси на её девятый день рождения — великолепная точная копия Белых Дубов — поместья Присси. Что за чудесный домик, наполненный самыми очаровательными деталями: даже рисунок на обоях повторялся в точности. И что эта необычная девочка сотворила с ним! Мало того, что раскрасила, так ещё и разместила множество вещичек, так или иначе связанных с морем. Не то чтобы Люси навела в нём полный беспорядок. Едва ли. Она всегда отличалась аристократическим вкусом, несмотря на совсем ещё юный возраст.

Но когда тётушка Присси приехала навестить их, Марджори заметила, что та была расстроена изменениями, произошедшими в домике. Она попыталась скрыть своё недовольство, с улыбочкой бормоча незначительные замечания, разбавленные, как слабо заваренный чай.

— Ох… ох… ты здесь кое-что поменяла. Да, у тебя отличный вкус к деталям… И что же случилось с «французским» шкапчиком? А, вот и он. Ты разрисовала его… как мило. Морскими анемонами. И кто же живёт в этом домике, Люси? Милая маленькая семейка, я полагаю.

Тут тётушке Присси пришлось пережить, наверное, самый странный диалог в её жизни, заставивший Марджори оцепенеть от ужаса.

— Да, тётя Присси. Прародители, — мягко ответила Люси, слегка зарумянившись.

— Твои родители?

— Прародители. Пра-ро-ди-те-ли, — произнесла Люси по слогам.

Тётушка Присси похвалила её за знание правописания, но не смогла удержаться от комментария:

— Как интересно, моя дорогая Люси. Ты сама придумала эту смешную фамилию для жителей твоего домика?

Зелёные глаза Люси расширились от изумления.

— Новый Завет, Евангелие от Матфея, глава первая, стихи с первого по семнадцатый.

— Ах… эти Прародители! — воскликнула тётушка Присси в полнейшем смятении. — Это очень любопытно!

— Её отец священник, Присцилла, — поспешно проговорила Марджори. — Поэтому она хорошо знает Библию. Это вполне нормально.

— Да, конечно. Это, должно быть, всё объясняет.

Слова должно быть подчёркивали: Присцилла Бэнкрофт Деврис чувствовала, что с этой девочкой не всё так просто.

Несмотря на некоторые особенности, Люси была послушным ребёнком. Однако была одна вещь, о которой Марджори сожалела, не в силах ничего изменить: склонность дочери к отстранённости. И, конечно, хромота, вызванная её немного вывернутой ногой. «Это не косолапость, — поспешно заверяла она всех, кто видел младенца впервые. — Доктор Уебб говорит, что в этом нет ничего страшного и правильно подобранная обувь поможет всё скорректировать».

Люси, конечно же, ненавидела правильно подобранную обувь. Она постоянно жаловалась на неудобные ботинки и при каждом удобном случае, когда была дома, скидывала их. Хромота уменьшилась, но не прошла совсем, и Марджори предчувствовала, что это помешает дочери блистать в обществе. Девочка не любила танцевать и постоянно повторяла, что эта обувь делает её неуклюжей. На вечеринках она предпочитала отсидеться где-нибудь в укромном уголке, а не вливаться в общее веселье. Люси определённо не была душой компании. В представлении Марджори Сноу умение быть душой компании располагалось на границе между искусством стихотворца и изяществом атлета. Она высоко ценила умение стать душой компании, как если бы оно было какой-то выдающейся способностью. Марджори надеялась, что, взрослея, дочь преодолеет застенчивость, но, войдя в подростковый возраст, Люси оставалась «девушкой у стеночки».

* * *

Это особенно бросалось в глаза на танцевальных вечерах, которые давались в Эксельсиор-Гарденс на Парк-авеню. Сноу не принадлежали к частному клубу Эксельсиор, но были частыми приглашёнными благодаря высокому статусу Стивена — настоятеля церкви Святого Луки.

За исключением церкви Святой Троицы на Пятой авеню, не было церкви прекраснее, чем церковь Святого Луки, из которой вышли два из последних трёх епископов Нью-Йорка. И если бы это было в силах Марджори, Стивен стал бы следующим после трясущегося старого дурака, занимавшего кафедру ныне. Вот тогда-то Сноу получат по заслугам, в том числе смогут стать членами клуба Эксельсиор. Стивен обещал. «Положение обязывает», — сказал он. Ведь нельзя стать главой Епископальной церкви [Епископальная церковь — «ветвь» англиканской церкви в Новом Свете и частично в Европе. Многие прихожане Епископальной церкви принадлежат к высшим слоям общества.] Нью-Йорка и не вступить при этом в самые престижные клубы. И положение также обязывало, чтобы Люси, их дорогая Люси, стала немного более коммуникабельной.

Коммуникабельный — одно из любимых слов Марджори Сноу. Её главная, постоянно повторяемая просьба к Люси заключалась в том, чтобы та старалась лучше проявлять себя в социальном плане.

По крайней мере, она убедила Люси сходить на обед к Огмонтам, который устраивался в честь их племянницы, только что вернувшейся из Парижа. Огмонты, находящиеся на самой высокой ступени нью-йоркского общества, были связаны с семьёй Дрексель, и приглашение к ним было самым желанным для любой юной леди. Последний выход в свет перед тем, как люди разъедутся по своим летним загородным гнёздышкам.

А сейчас преподобный вернулся домой с замечательными новостями: они тоже уедут на лето, а Марджори даже некому было об этом рассказать. Конечно, она могла бы написать тётушке Присси, но пока письмо дойдёт… или телеграфировать ей, но это было недёшево… У них был телефон — спасибо церкви, но Марджори понятия не имела, как позвонить в Балтимор. О, как она хотела рассказать хоть кому-нибудь! Если бы только Люси знала, что этим летом её отца попросили взять на себя приход Бар-Харбора, в штате Мэн, она могла бы рассказать об этом на обеде.

1. Воплощение душ

Сквозь перистые листья массивной пальмы, растущей в огромном горшке в апартаментах Огмонтов на Пятой авеню, Люси Сноу видела, как юная Элси Огмонт идёт в её сторону вместе с кузиной Ленорой Дрексель, её братом Элдоном Дрекселем и его невестой, Дениз Де Бек.

Все три девушки были изящно одеты по последней моде, особенно Ленора. Дениз, пожалуй, была наименее привлекательной, но отличалась безупречным стилем: голубое муаровое платье, отделанное шёлком цвета слоновой кости на рукавах и воротнике. Когда они подошли совсем близко, Люси подумала: возможно ли, что Ленору делает непривлекательной выражение лица? Она всегда выглядела раздосадованной, глядела с гримасой неодобрения, граничившего с плохо скрываемым презрением.

А вдруг они идут ко мне? Что я должна буду сказать? Люси отчаянно пыталась припомнить подходящие в таких случаях темы для разговора, но не могла. К счастью, Элси заговорила первой:

— Люси, я хочу представить вас Леноре. Конечно, вы уже знакомы с её братом Элдоном.

— Здравствуйте. — Люси протянула руку. — Я слышала, вы долго были в отъезде.

— Да, — кивнула Ленора. — Я была в Париже почти три года.

Глядя на воздушный, похожий на пирожное, туалет Леноры, Люси остро почувствовала, как глупо выглядит её серое чайное платье из фая.

— Я же всё время оставался стопроцентным янки, — сказал Элдон Дрексель. — Но я не часто видел вас в свете. Вам нет прощения, мисс Сноу. Мы хотели бы чаще видеть вас, дорогая, и не только в церкви.

Все три молодые женщины засмеялись, и этот смех заставил Люси внутренне сжаться. Она не могла понять, смеётся ли над ней Элдон или говорит искренне. В этом странном и сложном для неё мире нужно было много говорить, но часто за словами не скрывалась ничего, что было бы наполнено истинным смыслом. Этот мир благоволил непринуждённости и тонкому юмору, а её чаще всего заставлял запинаться и заикаться.

— А вы не хотели бы посетить Париж, мистер Дрексель?

— Кто-то же должен оставаться дома и работать, приумножать казну, фигурально выражаясь.

Фигурально выражаясь? Люси не могла понять, уместен ли такой оборот, учитывая, что Дрексели были владельцами банков. И казна была вполне настоящей. Люси заметила, что, когда жених Дениз сказал слово «казна», её левая бровь беспокойно взметнулась вверх, тесня просторы широкого лба. Семья Де Бек тоже владела банками, и Люси пыталась сообразить, не беспокоилась ли Дениз по поводу состояния «казны» Дрекселей? Это было помолвкой года — объединение двух старинных родов… и двух банков. Брак двух богатств!

Элси, судя по всему, почувствовала беспокойство Дениз и в мгновение ока сменила тему:

— Ленора, ваше платье столь изящно! Верхний слой кружева создаёт ощущение лёгкого тумана.

— Чарльз Уорт, — бросила Ленора, как будто носить платья за пятьсот долларов было столь же естественно, как мыть голову.

— О, я слышала о нём, — проговорила Люси.

И три молодые женщины обменялись лёгкими презрительными взглядами.

Люси тут же поняла, какую сказала глупость. Все слышали о Чарльзе Уорте — самом известном парижским модельере.

Внезапно ей показалось, что в комнате стало очень жарко. И у неё заболела нога. Вероятно, от стояния на одном месте. Она знала, что должна, как выражалась мама, проявлять себя в социальном плане, общаться. Но с кем? Люси прекрасно понимала, что была приглашена только из уважения к отцу. И не сомневалась, что других гостей вряд ли интересовала беседа с девушкой, чья родословная была слишком коротка, а наследство слишком скромно, не говоря уже о её безнадёжно устаревших платьях.

Элси, Ленора и Дениз пошли дальше, а Элдон немного задержался.

— Итак… — Люси хотела закончить разговор прежде, чем скажет очередную глупость, но не знала как. Должна ли она продолжить разговор на банковскую тему? Он, наверное, интересуется финансами. Может, так и спросить? Интересуетесь ли вы бухгалтерским учётом? О боже!..

— Итак? — Элдон Дрексель немного склонил голову и вопросительно смотрел на неё. Его глаза блестели, и это почему-то встревожило Люси.

— Наверное, нелегко быть банкиром. Я полагаю, это очень тяжёлая работа — целый день разбираться с цифрами.

Теперь он выглядел озадаченным. Но, не обратив на это внимания, она продолжила:

— Я представляю, как от них может болеть голова.

И тут молодой банкир рассмеялся. Ужасным, презрительным смехом.

— Ах! Теперь я понял. Какое же вы странное маленькое создание. Не думаете же вы, дорогая, будто мы сами всё делаем? Но у нас есть люди, которые делают это за нас. Знаете, такие мужчины в зелёных козырьках.

Люси тут же поняла свою ошибку. Конечно, у него были такие люди. У всех в этой комнате были такие люди, выполнявшие за них всю нежелательную работу. Какое счастье, что мать не слышит этого разговора. Она бы просто умерла от стыда.

— Мне нужно идти. Я условилась о встрече. — Её лицо заливала краска. Люси часто заморгала и несколько раз посмотрела через его плечо, как будто действительно увидела кого-то в противоположном конце комнаты.

— Я полагаю, будучи дочерью священника, вы усердно трудитесь на благо церкви, — проговорил он, снова слегка склонив голову, и взглянул в том направлении, куда мгновение назад смотрела она, что заставило её смутиться ещё сильнее. — Думаю, именно это и делает вас такой… — он скользнул взглядом по её платью, — …приятной.

Она заметила Дениз, сверлящую их взглядом. Не возникало никаких сомнений, что за выражение застыло на лице Дениз Де Бек. Та была в ярости.

— Да, усердно тружусь, — резко ответила Люси. — Извините.

* * *

Две минуты спустя Люси толкнула парадную дверь и оказалась на улице. Она знала, что следовало поблагодарить хозяев, но чувствовала жизненную необходимость уйти — и как можно быстрее. Девушка вдохнула полной грудью свежий воздух, а когда выдохнула, её охватило чувство вины. Что бы сказала мама? Почему она не может быть такой же, как остальные? Элдон Дрексель, конечно, вёл себя ужасно, но были же и другие юноши, хорошие, хотя, возможно, и довольно скучные. Но, наверное, после первых волнений любви любой брак становится скучным. Она резко остановилась, поражённая этой мыслью. А стремилась ли она вступить в брак? Возможна ли жизнь без замужества, и что это за жизнь? Она предполагала, что нет, скорее всего, из-за того, что именно этого неизбежного, казалось, будущего желали для неё родители, общество да и весь мир.

Она, конечно, не хотела идти домой в таком состоянии и отвечать на неизбежные вопросы матери о том, кто был на обеде, во что они были одеты, как выглядела и вела себя Ленора после её «парижской лакировки». Именно так мать называла эти три года: «лакировка Леноры». Это вызывало в воображении Люси странные ассоциации: от нанесения последнего слоя лака на картину до зашивания закрытых век у мертвеца и наложения румян на щёки, чтобы мёртвый мог выглядеть презентабельно, казаться здоровым, в то время как жизнь навсегда покинула его. Мать часто говорила о том, как такой-то или такой-то замечательно организует похороны прихожан, и всегда расхваливала услуги похоронного бюро Эдвардса и Бичема. «Они имеют дело только с высшим сословием». Выражение высшее сословие было одним из многих, которыми мама обозначала людей, стоящих на верхних ступеньках нью-йоркского общества, живых или мёртвых.

Немного взбодрившись на свежем воздухе, Люси прошла пару кварталов пешком, затем села на трамвай и доехала до Музея естественной истории. Его длинные коридоры и просторные залы казались оазисом спокойствия среди бурлящего города, толп и суеты, лязгающих трамваев и криков уличных торговцев.

Люси знала, что некоторые посчитали бы странным, что она находит утешение среди множества мёртвых вещей: скелеты динозавров наряду с чучелами давно умерших животных напоминали о бюро Эдвардса и Бичема. Но что-то в атмосфере музея успокаивало её, особенно залы, посвящённые экзотическим культурам, их искусству и образу жизни.

Люси шла мимо знакомых витрин к новой выставке под названием «За пределами круга: в поисках духов» и попала в тускло освещённый зал культуры Арктики. В дальнем его конце перед большим застеклённым стендом стоял лектор:

— Народы, заселявшие Арктику, эскимосы, или, как они называют себя сами, инуиты, были культурно связаны с народами Канады, как и с Аляской на крайнем северо-западе. Сегодня я хочу рассказать вам об одном инуитском слове. Это слово «инуа». Точнее всего инуа переводится как «душа» или «дух».

Люси посмотрела на манекены за стеклом. Даже они, неподвижные и безмолвные, казались более одухотворёнными, чем Элдон Дрексель или любой другой гость на обеде у Огмонтов.

— Считалось, что всё: от вёсел каяков, или умиаков, как они называли свои лодки из тюленьей кожи, до вышитых бисером ботинок — обладает духом, который влияет на каждое их действие.

Какая-то женщина подняла руку:

— Извините, Доктор Форсайт, но как устанавливались границы между этими племенами?

— Мадам, вы допускаете распространённую ошибку. У инуитов не было никаких племён. Слово «племя» обозначает некую политическую единицу, а не культурную. Эскимосское население было весьма малочисленным и расселённым по всей бескрайней Арктике, чтобы объединяться в племена, как индейцы нашей страны, и тем более интересоваться границами.

— О, понятно, — кивнула женщина.

Люси подошла поближе к группе, чтобы лучше рассмотреть маленькую лодку из тюленьей кожи. В ней сидела фигура эскимоса в парке из тюленьей кожи с капюшоном, отороченным мехом. В его руке был зажат гарпун. Музейные художники вылепили «ледяные» глыбы и расположили их вокруг, и казалось, лодка скользит по нарисованному океану к неведомой цели. На заднем плане — сумеречное небо, усыпанное звёздами. Превосходный морской пейзаж. Ничего подобного Люси раньше не видела. Освещение придавало всему слегка зеленоватый оттенок. Люси даже показалось, что от витрины повеяло настоящим холодом. Это так разнилось с тем, что она чувствовала менее часа назад, прячась за комнатной пальмой. Какой же дух, инуа, скрывается в окружающих нас вещах? Люси размышляла об обеде, с которого сбежала. Что таилось, например, в сверкающей люстре, под которой Элдон Дрексель сообщил ей, что никогда не носил зелёного козырька и не занимался бухгалтерскими книгами. Она представила музей далёкого будущего, когда в нём будут представлены огмонты, дрексели и им подобные. Разве они не настоящее племя с их платьями от Чарльза Уорта, Гарвардом и Йельскими перстнями с печаткой? Наверное, будет две витрины: одна для господ, а другая для прислуги в накрахмаленных чёрных платьях и белоснежных передниках и, конечно же, банковских служащих в зелёных козырьках. А у инуитов в их скованных льдом селениях на самом краю моря не было никаких слуг. «У них не было времени для социальных распрей», — думала Люси, с тоской глядя на фигуру в лодке, плывущую по нарисованному морю.

* * *

Доктор Форсайт отвечал на вопрос какого-то джентльмена о занятиях эскимосов.

— Он, — доктор указал на манекен, — скорее всего, охотится на лахтака. Я хочу подчеркнуть, что эскимосы не просто брали, а совершали обмен, ведь духовная жизнь для инуитов была так же реальна и так же важна, как их телесная жизнь. Границы между этими двумя мирами были открытыми и с лёгкостью пересекались.

— Они ловили рыбу только летом? — спросил кто-то из группы.

— По правде сказать, у них было только два времени года: лёд и не-лёд. Они садились в лодки, когда лёд становился прозрачным или почти прозрачным. Когда он таким не был, они садились в сани и искали во льду отверстия, через которые дышали тюлени и моржи.

Люси, загипнотизированная этим ожившим кусочком моря, смущённо подняла руку:

— А инуиты когда-нибудь пересекали море в своих лодках?

— О, это очень интересный вопрос, мисс!

Доктор Форсайт, высокий, лет пятидесяти на вид, с бледно-голубыми глазами за толстыми стёклами очков, наклонился вперёд, чтобы лучше разглядеть её. У него была аккуратная борода и расширяющиеся книзу бакенбарды, но на куполообразной голове не было ни волоска, и она казалась идеальным сосудом для всех тех знаний, которые он собрал за годы арктических путешествий.

— Он так любопытен потому, что из-за довольно сильных западных ветров и течений некоторых инуитов в их лодках из тюленьей кожи относило к западным побережьям Ирландии и к островам Шотландии.

Светлые глаза Доктора Форсайта буквально светились за стёклами линз.

— И вот представьте себе картину, которая открывалась глазам шотландской девушки, прогуливавшейся по берегу со своим кавалером…

Группа слушающих притихла.

— Что они думали при виде человека, неподвижно сидящего в умиаке? Лодка в отличном состоянии, и человек, на вид, тоже. Поскольку он прекрасно сохранялся, хотя и был уже мёртвым.

Слушающие от удивления пооткрывали рты.

— Удивительно, не так ли? Человек в лодке из тюленьей кожи, закутанный в одежду, отороченную котиковым мехом. Человек-тюлень — так называли этих людей, умерших в ледяных объятиях зимнего моря, сбившихся с курса, в лодках, становившихся их гробами. Так происходило слияние двух миров: мира духов и мира материи.