— Кто она такая, эта Таака? — спросила Вторая. — Мы ничего о ней не знаем. Почему мы не можем пойти с тобой?
— Это очень долгий и трудный путь. Вы еще очень малы. Но не волнуйтесь, — быстро сказала Свенна. — Я вернусь так быстро, что вы даже соскучиться не успеете!
Не мама
— Таака? Добрый день. А вот и мы! — крикнула Свенна в отверстие, за которым начинался крутой тоннель, вырытый в прибрежном снежном холме.
— О, входите, входите! — донесся из глубины приветливый голос Тааки. Ее медвежата бежали впереди матери. Послышалось пыхтение, возня, потом Таака носом вытолкнула медвежат вперед. — Ну и ну, какие же вы огромные, медвежатки! — ласково проурчала она, переводя взгляд с Первого на Вторую. Но Первый сразу учуял за ее сладким голосом и сладким запахом молока нечто другое. Нечто такое, что ему совсем не понравилось. — Входите, малыши! Я припасла для вас палтуса. Любите палтуса?
— Мы очень любим палтуса! — взвизгнула Вторая. Было очевидно, что она не заметила в Тааке ничего необычного. Первый бросил на сестру сердитый взгляд, но она и этого не заметила.
— Вот и славно, учту на будущее.
— Ты такая добрая, Таака, — вслух восхитилась Свенна. — Такая великодушная!
— Что верно, то верно, я страсть какая великодушная. Сама понимаешь, в кладовой у меня пусто. Я ведь не могу охотиться, пока мои детеныши не подрастут.
Таака опустила глаза на двух своих медвежат. Третий почему-то держался в сторонке. Медвежата жались к ногам матери и жалобно пищали. Сомнение черной тенью легло на сердце Свенны. Не ошиблась ли она в выборе медведицы, которой оставляла своих детенышей? Но разве поблизости есть кто-то еще? Свенна совсем недавно появилась в этих краях и еще не успела узнать обычаи Нункьювика и познакомиться с его обитателями.
— Конечно. Я понимаю, что прокормить трех медвежат — это настоящее испытание. — Свенна посмотрела на третьего медвежонка Тааки. В медвежьем мире рождение тройни было большой редкостью, и Свенна опасалась, что этот малыш недолго проживет на свете. — Поэтому я сдержала свое слово и принесла тебе точильный камень — в знак благодарности за то, что ты взяла моих медвежат.
Таака взглянула на камень и скептически обнюхала его, всем своим видом давая понять, что ей доводилось видеть вещи и получше. Однако вслух ничего не сказала.
Сомнения Свенны переросли в тревогу. Она с усилием сглотнула, пытаясь ничем не выдать своего страха, но подавить боль, рыданием рвущуюся изнутри, так и не смогла. Свенна отвернулась к Первому и Второй.
— Ну вот, дети, — сказала она самым спокойным голосом, каким только смогла. — Я знаю, вы будете хорошими маленькими медвежатками. Не огорчайте кузину Тааку — ведь она проявила такую доброту, согласившись взять вас.
— Мама, ты что, правда уходишь? — вдруг спросила Вторая. Она только сейчас поняла, что мать в самом деле оставляет их, чтобы одной пуститься в увлекательное путешествие.
— Да, Вторая, но ведь… это не навсегда.
— Но папа… он же ушел навсегда, — прошептала Вторая. Несколько слезинок скатилось из ее глаз. Первый еще никогда не видел сестру такой расстроенной. В ней всегда была искра, она была такой же неотъемлемой частью ее существа, как пушистая белая шерстка. Но теперь эта искра гасла у него на глазах. Он протянул лапу и дотронулся до плеча сестры.
— Давайте выйдем, чтобы я могла как следует обнять вас, — попросила Свенна, чувствуя, как ее сердце разрывается от боли.
— Ни о чем не беспокойся, кузина, — сладко пропела Таака. — Мы же одна семья — один клан!
Медвежата выбрались из берлоги следом за матерью и мгновенно обвили передними лапами ее колени. Густая материнская шерсть заглушила их рыдания, они глубоко дышали, впитывая в себя запах матери — залах молока, тюленьего жира и легенд.
— Ну полно, полно, медвежатки, — Свенна гладила их пушистые макушки. — Ведь я ненадолго. Честное слово! Я вернусь так скоро, как только смогу.
— Обещаешь? — спросил Первый.
— Конечно, милый. Клянусь всем сердцем! Свенна пошла прочь, но не выдержала и обернулась. Кивнув на прощание своим медвежатам, она побрела дальше, чувствуя, что те провожают ее глазами. Слезы застывали вокруг ее глаз. Медвежата все кивали, кивали и кивали, пока Свенна не растаяла в наползавшем с моря густеющем тумане.
* * *
Когда они вернулись в берлогу, кузина Таака, прищурившись, тут же уставилась на них. За недолгое время их отсутствия в ней что-то неуловимо изменилось. Она продолжала молча кормить двух своих детенышей, которые выглядели довольно упитанными и пушистыми, особенно по сравнению с третьим — он почти не пошевелился с тех пор, как они пришли.
Снаружи хлестал пронизывающий ветер, надвигался буран. Первый и Вторая прижались друг к другу, и каждый подумал, как здорово было бы сейчас зарыться в мягкий мех материнского бока. Залах молока Тааки, пропитывавший воздух, пробуждал голод.
Вторая расправила плечи и храбро подошла к Тааке. Первый с радостью отметил про себя, что ее искра снова на месте.
— А палтус? — спросила Вторая.
— Чего?! — рявкнула Таака.
— Ты сказала, что у тебя есть палтус. Пожалуйста, можно нам его съесть?
— А, вот ты о чем, — отмахнулась Таака. — Я решила, что лучше припасу его на будущее. Этот толстячок-пухлячок так быстро растет, что очень скоро мое молоко ему наскучит. — Она ласково заворковала над своим медвежонком и погладила его.
— Но… — начала было Вторая, но Первый ткнул ее носом, чтобы замолчала.
— Что «но»?! — негромко зарычала Таака. — Я так поняла, что вы еще не получили имена?
Первый почувствовал укол страха. Казалось, после ухода матери вместо Тааки в берлоге появилась совсем другая медведица. Теплые искорки в ее глазах погасли, взгляд сделался тусклым и непроницаемым.
Вторая подошла к выходу из берлоги и выглянула наружу, пытаясь разглядеть мать. Но снежный буран уже поглотил ее без следа.
Первый со вздохом посмотрел на Тааку.
— Я Первый, — медленно произнес он. — А моя сестра — Вторая.
— Нет, так не годится, — отрезала Таака.
— Почему? — спросил Первый.
— Потому что Первый — вот этот, а Второй — этот, — Таака указала на своих новорожденных детенышей. — А вон тот, — она кивнула на медвежонка, сидящего возле ее ноги, — Третий.
Все стало предельно ясно. Первый и Вторая удрученно переглянулись, и Первый ясно услышал мысли сестры: «Почему мы должны быть Четвертым и Пятой? Ведь мы родились на много месяцев раньше, чем три этих мелких снежка!» Первый вынужден был признать, что медвежата Тааки и впрямь напоминали крошечные белые снежки. У них даже глаза еще не открылись!
— А теперь слушайте меня внимательно, — отрывисто протявкала Таака. — Мы живем здесь по правилам. Первое — никакого молока вы не получите. Мне его едва хватает для Третьего. От него и так одни хлопоты — не спит совсем. То у него кошмары, то капризы, то просто ноет во сне. Безмозглый поганец!
Первый сморщился. Разве мать может называть своего детеныша поганцем?!
Таака подняла своего Первого в воздух и зацокала языком, нежно воркуя над ним.
— Зато этот малыш у нас настоящий обжора, — ласково приговаривала она. — Ты тоже обжора, Четвертый? — вдруг спросила она. Брат с сестрой растерянно захлопали глазами. — А? Не слышу?
Первый смутился. «Она говорит обо мне? Значит, я теперь Четвертый?»
— Простите… — пробормотал он. — Просто я еще не привык, что меня зовут Четвертым.
Вторая, наблюдавшая за этой сценой, почувствовала вскипающую внутри ярость: почему ее брат извиняется перед этой Таакой?! Она была готова с рычанием броситься на медведицу.
— Так привыкай! — рявкнула Таака.
— Мой брат никакой не обжора! — резко ответила Вторая, подняв дыбом шерсть на загривке. — Он всегда делится едой.
— Поогрызайся мне! — зарычала Таака, обнажив зубы. Первый взвизгнул и бросился к сестре. Их мать никогда не показывала клыки, даже если очень сердилась на них. — Твое имя теперь Пятая, поняла? Ну-ка, повтори, как зовут твоего брата! Я жду. Вторая почувствовала, как внутри нее борются две могучие силы. Она хотела броситься на Тааку — порвать ей ноздри в клочья. Но разве она могла это сделать? Таака в четыре раза крупнее, а ее когти наточены до смертельной остроты на том самом камне, который отдала ей Свенна.
— Четвертый, — прошептала Вторая, чувствуя, как что-то гаснет у нее внутри.
— Не слышу! Повтори, пожалуйста. — Таака поднесла лапу к уху, чтобы лучше слышать.
— ЧЕТВЕРТЫЙ! — проорала Вторая. Но в голове у нее прогремели совсем другие слова. «Мой брат — Первый. Я — Вторая. Как бы ты ни называла нас, я все равно буду Второй! А мой брат — Первым. А ты… ты… ты просто куча вонючего помета овцебыка!»
Таака прищурилась:
— Вот так-то лучше.
Медвежонок, которого она называла Третьим, негромко захныкал.
— Урскадамус! — процедила Таака, с омерзением взглянув на сына.
— Она произнесла проклятие, — в страхе прошептал Первый, но, как оказалось, недостаточно тихо.
Таака резко повернулась к нему:
— Посмотрим, какие проклятия будешь говорить ты, маленький дурень, когда родишь тройню!
