Глава 20

Злата тихо отпустила занавесь, крадучись отошла от двери и быстро направилась в свою комнату, там упала на кровать и разрыдалась.

Одиночество… Только теперь она поняла, что это значит. Сколько бы у нее ни было друзей, сколько бы родных ее ни окружало, она все равно будет одинока. Амир же никогда не останется один, у него есть его Бог. До сих пор она считала себя вполне верующим человеком, но молитвы всегда были просто словами, ни разу в жизни она не говорила с Богом, а сейчас увидела, как обычный молодой человек каждый день пять раз в день стоит лицом к лицу со Всевышним.

Все сразу стало таким бессмысленным: все ее попытки сбежать, революция в гареме и даже то, что ждет ее завтра утром. Злате казалось, что Бог оставил ее. Нет, на самом деле она никогда и не находилась под Его рукой…

Она незаметно заснула, измученная мыслями и в слезах.

Разбудил ее крик муэдзина. Злата открыла глаза и вскочила с постели.

— Господи! Уже вечер!

Где же Амир? Почему он к ней не зашел?

Умывшись, она вышла из комнаты, прошла через сад и пробралась в помещение для евнухов. Дверь Амира была прикрыта, но не заперта, так что девушка вошла, чтобы не маячить в коридоре. Молодого человека не было у себя. Где же он?

Решив дожидаться Амира здесь. Злата села в кресло и уставилась на дверь, будто бы это могло ускорить возвращение хозяина. Уже почти стемнело, а он все не появлялся. Что же делать? Пойти к Хафизе? Девушка уже не знала, что и думать: может быть, Амира схватили прихвостни Ибрагима, может, он попался и разоблачен? Страшно даже подумать! «Его оскопят, выпорют кнутом, выжгут глаза и выкинут на улицу…» — вспомнила Злата слова Хафизы. Девушка вздрогнула и принялась нервно расхаживать по комнате из угла в угол, стараясь не расплакаться. Время уходило, уходило неудержимо, таяло как снег весной. «Где же ты? Где?!»

Завершив молитву, Амир решил, что сегодня пойдет на крайние меры. И достал фотоаппарат из тайника. Терять ему нечего: или он сегодня добудет неопровержимые доказательства ереси Ибрагима и незаметно выйдет с ними из дома врага, или сбежит отсюда со Златой. Время тихого шпионства миновало, если нужно, он по трупам пройдет в подземелье!

У двери в селамлик клевал носом обкурившийся гашиша евнух, что было на руку Амиру: он открыл дверь своим ключом, вышел и просто прикрыл ее за собой, не запирая. Хорошо, что его никто не видел, так лучше, чем сочинять истории.

На мужской половине стояла тишина: хозяин еще утром куда-то уехал, и слуги тотчас же предались лени. Что ж, каждый хозяин имеет тех слуг, коих заслуживает. Амир криво усмехнулся: челядь, конечно, расслабленно бездельничает после полудня, но вот стража-то не дремлет. Это в гареме охранники довольно небрежны, а здесь, в селамлике, важные двери блюдут строго. Амир уже во всех подробностях изучил планировку дома Ибрагима и точно знал, что вход в подземелье охраняется круглосуточно и недреманно.

Юноша притаился за углом и осторожно выглянул: дверь в подвал отсюда просматривалась отлично. Несколько ступенек вели в маленькую комнатку, где дежурил страж подвала — огромный звероподобный мавр, вооруженный двумя саблями, пистолетом и защищенный добротной кольчугой. Застать врасплох не получится: караульный пялился на лестницу, будто заговоренный. Придется пробовать обманом…

Амир вышел из-за угла, прикинулся обкурившимся гашиша идиотом и, спотыкаясь, почти скатился под ноги мавру.

— Ты! Убирайся! — взревел стражник и потянул из ножен саблю.

— А? Что? Где я? — Амир сделал вид, что не удержал равновесие, и повис на руке с оружием.

Мавр попытался оттолкнуть одурманенного евнуха, но тот неожиданно оказался у него за спиной, а в следующий момент на шее стражника затянулась удавка, сплетенная из конского волоса. Последовала короткая борьба, в ходе которой здоровенный мавр несколько раз приложил Амира спиной об дверь, но потом обмяк и стал заваливаться вперед. Юноша постарался бесшумно уложить его на пол, но не получилось: пистолет выпал из-за пояса охранника и покатился по полу, сабли звякнули друг о друга. Не успел Амир выпрямиться, как дверь в подвал распахнулась и на пороге показался мавр, похожий на придушенного как две капли воды. Удавка так и осталась на толстой шее первого стражника, поэтому юноше пришлось действовать по наитию. Одним прыжком он очутился у оброненного пистолета, подхватил оружие, навел на мавра и взвел курок:

— Молчи, если хочешь жить!

Угроза не произвела на стражника ни малейшего впечатления, он растопырил руки, каждая из которых была толщиной с ногу Амира, и пошел на юношу. Пришлось отступать шаг за шагом, дабы не поднимать переполох звуком выстрела. Странно, но мавр и не думал поднимать тревогу, видимо, надеялся управиться с наглым евнухом сам. Патовая ситуация. Амир оглядывался по сторонам, пытаясь что-нибудь придумать, и тут ему повезло: в комнате, откуда начиналась лестница в подвал, стоял диванчик с парой подушек. Юноша схватил подушку, прижал к ней пистолет и бросился на мавра. Тот не успел среагировать, дуло пистолета уперлось через подушку ему в ребра, прямо в сердце. Не медля ни мгновения, Амир выстрелил. Стражник, не издав ни звука, рухнул как подкошенный, подушка разорвалась, и мелкие перышки взлетели в воздух, осыпав все вокруг.

Амир замер, прислушиваясь, не бежит ли кто сюда, привлеченный странным шумом, но все было тихо. Кажется, путь свободен. Юноша с трудом затащил тела стражников в подвал и затолкал их там в самый темный угол. Пару минут он ломал голову над тем, что делать с перьями на полу, но потом его осенило: Амир переместил ковер так, что он накрыл рассыпавшееся содержимое подушки. Теперь можно идти. На секунду он задержался, снял с пояса одного из мавров солидных размеров ключ и вставил его в замок со стороны дома.

Подвал быстро превратился в естественные туннели, но заблудиться здесь было сложно: на стенах укреплены факелы, так что можно смело идти по коридору, куда-нибудь он да приведет. Туннели были сухими и чистыми, даже странно: сектанты, а паутиной не заросли… Обнаружив несколько дверей, Амир попробовал их открыть, но поддалась только одна, за ней оказалась библиотека. Посреди комнаты стоял пюпитр, а на нем… на нем лежала знакомая книга: «Восставший». Юноша перевел дыхание, достал фотоаппарат и сделал снимок фолианта. Это уже кое-что! Выглянув в коридор, Амир не обнаружил пока никаких признаков тревоги, поэтому продолжил путешествие в глубь подземелий. Несколько следующих дверей оказались запертыми, но в конце концов коридор вывел молодого человека в огромный зал. Приближаясь ко входу в него, Амир услышал гул голосов, поэтому осторожно заглянул в щель между полуприкрытыми створками и лишь потом скользнул внутрь.

Настолько огромен был зал, что достаточно многочисленная толпа человек в пятьдесят скромненько топталась в самой дальней от входа его части, поэтому юноша остался незамеченным, укрылся за колонной и приготовил фотоаппарат.

Зал представлял собой естественную пещеру, расширенную и углубленную, видимо, гораздо позже. На стенах ее высечены странные символы, наверняка они несли какой-то смысл, но Амир его не улавливал, все-таки он совсем незнаком с культурой ха-шишинов, если только богомерзкие обряды можно назвать хорошим словом «культура»… И колонны тоже покрыты загадочными значками. Да, немало потрудились неизвестные мастера! Судя по всему, в этой пещере обряды хашишинов вершатся не один век. Амир еле удержался от того, чтобы громко не проклясть всех и вся. Но разум взял верх: не стоит привлекать к себе излишнее внимание.

Пещера была хорошо освещена, так что Амир все отлично видел, хотя до столпившихся людей достаточно далеко. Надо подобраться поближе. Тихо и быстро юноша перебегал от колонны к колонне, пока не оказался буквально в пяти метрах от странного собрания. Отсюда было не только хорошо видно, но и отлично слышно.

Взгляды всех собравшихся обратились на возвышение, где стоял Ибрагим, облаченный в черные одежды.

— Завтра в это же время, — вещал он, размахивая странным оружием в виде серпа на длинной рукояти. — Хасан Саббах будет вырван из небытия и поселится в новой плоти, в чреве девы, на которую указало пророчество! Завтра, завтра все свершится, завтра во время затмения, вот на этом алтаре, — Ибрагим указал серпом на грубо вырубленный из белого мрамора постамент, — возлягу я с девой и…

Договорить Бен-Фариду не удалось, откуда-то сбоку к нему подтащили связанного человека, и Ибрагим переключился с темы зачатия на тему смерти:

— Этот человек, — направил он на несчастного указующий перст, — служит в тайной полиции. Он слишком близко подобрался ко мне и хочет помешать воскрешению Саббаха!

— Смерть ему! — взвыла толпа.

Амир едва успел поднять фотоаппарат, как несчастного подволокли к мраморной глыбе, десятки рук прижали его к камню, а Ибрагим взмахнул серпом…

Полицейский страшно захрипел, хлынула кровь, красные струйки потекли по белому камню… Амир щелкал затвором фотоаппарата, подавляя тошноту. Да, он только что убил у входа в подвал двух человек, но такое вот отвратительное убийство беззащитного связанного человека поразило его своей мерзкой жестокостью.

Толпа убийц в экстазе отхлынула от алтаря и завыла какие-то свои еретические песнопения. Подлый Ибрагим стоял на возвышении и потрясал серпом, с лезвия которого продолжала капать кровь. Зрелище казалось настолько диким, что с трудом можно было поверить, что дело происходит в современном Ди-машке. Конечно, многие суеверия в народе по-прежнему сильны, но ведь это не просто убийство — на глазах Амира только что принесли в жертву человека. Нельзя допустить, чтобы подобные зверства продолжались, нужно сдать вконец распоясавшихся сектантов властям. Но… пора уходить.

Амир сделал еще несколько снимков и осторожно стал пробираться к выходу. Кажется, запечатленного убийства полицейского должно хватить для визита к Бен-Фариду властей. Нет более страшного преступления, чем ересь, отягощенная убийством служителя закона. Когда до выхода оставалось каких-то несколько шагов, Амир зацепился рукавом джеббы за кольцо, в которое ставят факел, и оно неожиданно вывалилось из стены вместе с куском известняка, камень со страшным грохотом обрушился на пол и раскололся, подняв облако мельчайшей белой пыли.

Песнопения мгновенно смолкли, и вся толпа уставилась на юношу алчущими глазами.

— Взять его! — рявкнул Ибрагим и метнул в Ами-ра свое оружие. Серп вонзился в колонну в миллиметре от его головы.

Молодой человек повернулся и кинулся бежать, на ходу заталкивая фотоаппарат под джеббу и вознося молитву Аллаху, чтобы там, в доме, у подвальной двери, еще не подняли тревогу.

Амир мчался что было сил по коридору, а за ним катилась, завывая, обезумевшая толпа фанатиков. Только вмешательством Всевышнего можно объяснить то, что тревоги еще не подняли, что юноша успел опередить преследователей достаточно, чтобы захлопнуть дверь у них перед носом и повернуть ключ в замке. Выхватив из-за пояса пистолет, Амир несколько раз изо всех сил ударил тяжелой рукоятью по ключу и сломал его прямо в скважине. Это немного задержит преследователей.

Молнией метнулся он к выходу из дома Бен-Фарида, но едва не столкнулся нос к носу со своим дядей, так что пришлось отступить в гарем. К счастью, Дауд его не заметил, но это не меняло положения вещей. Аллах Всемогущий! Что же делать? Такой переполох сейчас поднимется. Покинуть дом с вещественными доказательствами не удалось, побег тоже сильно осложнится, ибо охрана теперь будет не просто бдеть, а зверствовать. Кажется, он сам себя загнал в угол. И себя, и Злату.

В гареме пока что царил покой, день клонился к вечеру, стало темнеть. Оказывается, он пробыл в подземелье не один час! Амир проверил, цел ли фотоаппарат, и сломя голову помчался к себе. Надо срочно вычистить одежду и спрятать фотоаппарат.

Едва не пинком распахнув дверь, Амир влетел в комнату и… столкнулся со Златой, едва успев подхватить ее.

— О Аллах! Мы пропали! — страдальчески выкрикнул он.

Глава 21

— Амир! Что случилось? Где ты был? — Злата порывисто обняла юношу за шею и прижалась щекой к пыльному халату. — Почему мы пропали?

Он несколько раз глубоко вздохнул, выравнивая дыхание, сбитое быстрым бегом по коридорам гарема, и прижал девушку к себе. Прижал так, будто бы боялся, что если отпустит, то больше никогда не увидит ее. И мир рухнет…

— Злата, милая, я… кажется, я все безвозвратно испортил. — Он едва не взвыл от отчаяния.

— Что, что случилось? — взволнованно переспросила Злата.

— Я был в подземельях, добыл фотографии, обличающие Ибрагима, но едва не попался. — Амир выпустил Злату из объятий и забегал по комнате от стенки к стенке.

— Господи! Но, слава богу, ты же цел? Ты же здесь, ты спасся! — Девушка засеменила за ним следом.

— Нет, это лишь временная отсрочка. Мне удалось запереть Ибрагима в подвале, я хотел выбраться из дома, но едва не натолкнулся на дядю, пришлось возвращаться в гарем. — Амир обессиленно рухнул в кресло, прижимая к груди драгоценный фотоаппарат. — Теперь все входы-выходы перекрыты так надежно, что даже мышь не проскочит. Мы не сможем бежать, а скоро сюда придут стражники и будут искать нарушителя спокойствия. Шпиона. То есть меня.

Злата рухнула перед креслом на колени и схватила Амира за отвороты хатата:

— Так что же ты сидишь? Ты весь в пыли, твоя одежда превратилась в лохмотья, тебя же сразу схватят! Быстро раздевайся!

Амир взглянул на нее застывшим взглядом, и Злата поняла, что он потерял всякую надежду и желание сопротивляться. И почему такое случается с лучшими из мужчин и так не вовремя? Она силой выдрала у него из рук фотоаппарат и принялась развязывать пояс. Юноша попытался было протестовать, но его вдруг охватило какое-то странное оцепенение: он вставал, когда она велела, поворачивался, поднимал руки, наклонялся, а в голове звенела оглушающая пустота.

Разоблачив молодого человека до шальвар, Злата свернула пыльную одежду в тугой узел и замерла, оглядывая комнату в поисках места, где ее можно спрятать. Амир встрепенулся, подсказал, где можно оборудовать тайник, а потом рухнул на постель. Злата спрятала вещи, заперла дверь и подошла к кровати. Юноша лежал абсолютно неподвижно, скрестив руки на груди, как бы обняв себя за плечи, и закрыв глаза. Девушка присела на край кровати, робко протянула руку и погладила его по голове.

— Амир, перестань, ты меня пугаешь! Уныние, между прочим, грех!

— Нет такого греха, — прошептал он, не открывая глаз.

— У вас нет, а у нас есть! — Злата даже стукнула в гневе кулачком по покрывалу. — Нельзя сдаваться!

Молодой человек не ответил.

— Амир! — Злата придвинулась к нему поближе и прикоснулась к щеке. — Ты не можешь вот так лежать и ждать, пока тебя поймают и убьют!

— Я не боюсь смерти. Аллах и так дал мне лишний год жизни. Дал, чтобы я отомстил, а я не сумел. — Он пробежал пальцами по своему жуткому шраму. — Это подарок моего дяди. Я выжил только чудом, чудом, дарованным мне Всевышним.

… Когда Амир очнулся, боли не было. Он лежал в своей постели, едва уловимый ветерок привычно шевелил газовый полог над кроватью, в комнате стоял неприятный сладкий запах. В голове отстукивали рваную мелодию звонкие барабаны, позвякивали цимбалы и пели свирели — целый оркестр.

…Ковер на стене зашевелился, сложная вязь превратилась в клубок разноцветных змей, гады попол-зли-поструились к кровати, забрались на покрывало, поднялись на хвосты и принялись раскачиваться в ритме оркестра, звучащего в голове Амира…

…Постель утонула, и юноша понял, что это не змеи вовсе, а водоросли, а он под водой, теплое течение омывает обнаженное тело, маленькие рыбки щекотно покусывают пятки… Неожиданно море высохло, и теперь он лежит на пересохшем и растрескавшемся дне…

— Он умирает, почтенный Селим? — откуда-то издалека раздался голос отца, Джибраил к кому-то обращался.

— Он может умереть. На все воля Аллаха. — Голос собеседника отца звучал глухо и надтреснуто. — Но он молод и силен, он борется за жизнь.

— Уже две недели, как ничего не меняется…

— Рана воспалилась… Я делаю все, что в моих силах. Отец вздохнул:

— Иншалла.

Амир опять впал в забытье, а когда очнулся, то услышал, как отец нараспев произносит слова молитвы. Фразы ее вспыхивали под закрытыми веками золотыми светлячками, каждая буква сияла, горела, а потом осыпалась тончайшим пеплом.

— Нет, Селим! Нет! — ожесточенно повторил отец.

— Господин Бен-Нижад… Он наверняка умрет, если этого не сделать. Рука потеряла чувствительность, может начаться гангрена…

— Он ничего не чувствует оттого, что здесь постоянно курится хашиш!

— Если бы не наркотик, он бы умер от болевого шока, — Селим говорил монотонно, будто бы уже не в первый раз объясняя это отцу. — Необходима ампутация.

«Отец! Нет, отец! Не разрешай ему, не надо! Нет!» — мысленно взмолился Амир, окончательно пришедший в сознание.

— Если моему сыну суждено умереть, то пусть он умрет в ясном уме, а не одурманенный и на операционном столе. Я знаю, он бы сам так решил!

«Спасибо, отец!» — Но почему он не может произнести это вслух? Губы совсем не слушаются.

Голоса исчезают, растворяются в тумане, наполняющем комнату.

…А потом пришла боль. Она обрушилась ледяным душем, набросилась хищным зверем и вцепилась в плечо тысячей мелких острых зубов и вгрызалась, вгрызалась в тело все глубже. Мерзкий аромат хаши-ша исчез, но привыкшее к наркотику тело требовало яда, Амира то бил озноб, то охватывал жар, иногда даже боль в плече отступала, стиралась и растворялась в безумном море угара, крика тела, мольбы о наркотике. Временами Амир кричал и молил дать ему умереть, и лишь иногда проваливался в спасительное забытье.

…Но вот наконец однажды утром он проснулся, а не очнулся. Это было так удивительно, ведь он почти забыл, как это — просто проснуться. В кресле, придвинутом к кровати, клевал носом смешной толстячок, непокрытая лысая голова свесилась на грудь, пухлые руки сложены на круглом животе, а на кончике длинного мясистого носа каким-то чудом держались круглые очки.

Амир пошевелился и попытался, опираясь на локти, повыше подняться на подушках. Первая попытка оказалась неудачной, левая рука почти не слушалась, а потревоженное плечо отозвалось обжигающей болью. Вторая увенчалась успехом. Юноша с трудом перевел дыхание и постарался рассмотреть левое плечо. Повернуть голову не удалось, поэтому он просто скосил глаза и чуть не закричал во весь голос, увидев то, во что превратилась левая половина его тела: грудь в гипсе, на плече повязка, пропитанная какой-то вонючей мазью, а рука… Рука обтянута бледной кожей, покрытой сочащимися язвами. Он попробовал пошевелить пальцами, но смог лишь чуть двинуть мизинцем.

Обессиленный, он откинулся на подушки и понял, что плачет навзрыд. Горячие слезы неудержимо катились из глаз, а горло перехватило так, что невозможно вздохнуть.

Спящий толстячок встрепенулся и степенно встал с кресла.

— Драгоценный Амир, ты проснулся!

Юноша сморгнул слезы и постарался сосредоточиться на том, что говорил толстяк.

— Позволь представиться, я твой врач, Селим Куриф. Господин Бен-Нижад будет рад узнать, что ты выздоравливаешь. Позволь, я поменяю повязку…

Слова лились бесконечным потоком, тусклый голос лекаря убаюкивал, и Амир опять уснул, не дождавшись отца.

Но с того самого утра он пошел на поправку. Конечно, рана заживала еще долго, а потом последовали долгие месяцы мучительных тренировок и упражнений, восстанавливающих подвижность руки.