Когда в жизни Амира возникала проблема, он взывал к Аллаху. Вот и теперь он возносил горячую мольбу, но ответа не находил, поэтому юноша решил пойти в мечеть Омейядов, где он всегда чувствовал себя ближе к Аллаху и тот всегда отзывался на его молитвы.

Чтобы туда попасть, нужно пройти через сук — крытую улицу-рынок, длинный сумеречный туннель, по обеим сторонам которого располагались лавки и магазинчики. Сук завершался великолепной античной колоннадой. Это — западные пропилеи храма Юпитера Дамасского, главного храма древнего римского города, что в незапамятные времена находился здесь.

Входя в ворота мечети Омейядов, Амир ощущал благоговейное чувство: он попадал туда, где человек взывает к Богу в течение тысячелетий. Римляне воздвигли свой имперский храм не на пустом месте: здесь всегда был дом Бога, пусть молящиеся в нем знали Всеблагого под другими именами.

Огромный прямоугольный двор, обрамленный портиками, с южной стороны был замкнут зданием многоколонного молитвенного зала, не разделенного на женскую и мужскую половины, как повелось позже.

Амир прошел к гробнице Хусейна. Здесь всегда очень спокойно и печально, а можно почувствовать чудесное благоухание, которое источает святыня. Амира здесь всегда охватывало трудно передаваемое чувство подлинности, сакральной достоверности этих мест. Замкнутый архитектурный космос мечети создавал отгороженное от внешнего мира пространство, располагающее к созерцательности и размышлению.

Амир считал, что созерцание — отнюдь не привилегия дервишей. Дом молитвы не подавлял его — здесь было просто хорошо…

Завершив молитву, в которой юноша просил Аллаха дать ему понимание, подсказать, что делать, он отошел от гробницы и опустился на колени, чтобы просто поразмышлять в тишине. Что-то зрело внутри, требовало выхода какое-то решение…

Злата… Без нее он дальнейшей жизни не представлял. Что он должен сделать, чтобы быть с ней? Злата…

И тут он увидел ее! Девушка стояла у дальней стены мечети, возле гробницы пророка Яхьи. Иоанн Креститель. Для нее он христианский святой. Крест и полумесяц. Если под одной крышей уживаются святые гробницы ислама и христианства, то почему нельзя быть вместе мусульманину и православной?

Амир молча коснулся лбом пола.

Через неделю после затмения приехал папенька. Петр Алимов обнял дочь, долго не выпускал из объятий и плакал, не стесняясь слез.

— Златочка, золотинка моя, доченька! — Петр Евгеньевич то гладил дочь по голове, то прижимал к груди. — Я уж и не чаял, уж и похоронил, и оплакал!

— Папенька! — воскликнула Злата. — Я тоже страшно за вас боялась! Я ведь сначала думала, что вы погибли, поэтому меня не ищете!

— Так мне сказали, умерла ты, смирись! — Петр Евгеньевич стукнул кулаком по ладони. — Ироды!

— Я знаю, папа.

Они долго еще разговаривали, плакали и смеялись, Злата пересказала все свои приключения, ничего не пропустив, так как решилась просить у отца совета. То есть она вообще решилась, но как-то страшно было и какой-то холодок внутри пробегал. Будто стоишь над обрывом, за плечами крылья, готова взлететь, но знаешь, что упадешь.

— А этот юноша, Амир… — сразу же ухватил главное папенька.

— Папенька, я люблю его, — быстро, пока не потеряла решимость, сказала Злата, как в омут прыгнула.

— А он? — Петр Евгеньевич горестно вздохнул. Вот так и вырастают дети.

— Говорил, что любит. — Злата потеребила манжету шелкового платья. — Папенька, помните, вы обещали, что я выйду замуж по любви?

— Помню, доченька. Но звал ли тебя твой Амир замуж? — спросил Алимов.

— Нет. Я его вообще не видела с тех пор, — покачала головой Злата.

— И не зашел, и письма не написал? — удивился Петр Евгеньевич.

— Я же тогда уехала с послом и даже не попрощалась с Амиром, мало ли что он подумал, — вздохнула девушка.

— Он подумал, ты подумала, — Алимов потер лоб. — Дети, право слово!

— Папа! Я боялась! — Злата поморщилась. — Видели бы вы его отца!

— А что с отцом? — опешил Петр Евгеньевич.

— С отцом-то ничего, но он такой… Такой… — Злата сделала неопределенный жест рукой.

— Какой? — уточнил Алимов.

Злата поежилась, вспоминая Джибраила. Не человек, а снежный барс, да и только.

— Суровый. Опасный. Правоверный.

— Насколько я понимаю, проблема в последнем пункте, — догадался Петр Евгеньевич. — Правоверный. И Амир, естественно, тоже.

— Да, так и есть, — похоронным тоном подтвердила Злата.

Петр Евгеньевич долго молчал. Девушка ждала — все зависит от решения папеньки. Что бы он ей ни обещал, что бы ни говорил ранее, но сейчас он может принять одно-единственное решение, и, к сожалению, Злата знала какое.

— Любовь — это прекрасно, — в конце концов произнес отец, и Злата видела, с каким трудом ему даются эти слова. — Но между вами пропасть, доченька. И если этот Амир не приехал и не сказал тебе пока ни слова, значит, он тоже это понимает. Возможно, решение для вас существует, но его принимаю не я. Я могу лишь сказать тебе, что через несколько дней мы возвращаемся домой, в Москву. В состоянии ли ты перенести путешествие?

— Да, папенька, — ответила Злата, еле сдерживая слезы.

Вот и все. Последняя надежда на то, что Петр Евгеньевич сам поговорит с Джибраилом Бен-Нижадом, растаяла. Разумеется, папенька в глубине души не одобряет того, что дочь влюбилась в мусульманина. Это немыслимо, так быть не должно, и этого не будет. Папенька может сколько угодно делать вид, что сожалеет, но втайне он рад, и винить его за это нельзя — он кругом прав и желает дочери только добра.

Остаток дня Злата тихо прорыдала в своей комнате. А что ей оставалось?

Вскоре ее навестила Хафиза, сопровождаемая евнухом, — они произвели фурор в посольстве, — и рассказала, как теперь живет она и весь гарем.

— После смерти господина воцарился хаос, — сообщила хатум, отпивая чай из пиалы.

Вдова Ибрагима абсолютно не выглядела убитой горем, наряд ее был по-прежнему ярок, драгоценности многочисленны, а улыбка очаровательна. Подруги устроились в комнате Златы, и Хафиза с любопытством разглядывала европейскую обстановку. Злата же старалась улыбаться, хотя это давалось ей не слишком легко, грустные мысли не покидали девушку.

— Солдаты обшарили весь дом, — продолжила рассказ Хафиза, — даже в гареме появлялись. Женщины едва не умерли от восторга, и, кажется, некоторым солдатам не удалось избежать навязчиво предлагаемых ласк.

Злата невольно рассмеялась, представив, как тощего солдатика зажимает в темном углу какая-нибудь Сааддат.

— Потом посторонние покинули дом, я приказала навесить новые ворота взамен взорванных и заперла дом вдоль стены страгид. Вовремя, как оказалось. Мародеры пытались проникнуть в дом каждую ночь, как же, гарем остался без хозяина. Но теперь все уладилось. Я написала отцу, он скоро приедет. — Хафиза отщипнула виноградину и продолжила: — Надеюсь, я в положении…

— А что, есть признаки?

— Да, — ни капли не смущаясь, кивнула Хафиза. — Как бы я хотела, чтобы родился сын! Тогда мне бы не пришлось возвращаться к отцу. Конечно, он примет меня, но вскоре опять отдаст замуж.

— Не все мужчины такие, как Ибрагим, — покачала головой Злата.

— Я знаю. Но не хочу больше рисковать. Ибрагим показался отцу достойным меня мужем, а что в итоге вышло? Я же не смогу познакомиться с мужчиной и полюбить его до брака…

— Я верю, ты будешь счастлива.

— Как жаль, что ты уезжаешь! — вздохнула Хафиза. — У меня никогда не будет такой подруги, как ты!

— У меня тоже. Но мне надо ехать.

Сборы в дорогу получились короткими — вещей у Златы набралось совсем мало. И вот поезд навсегда увозит ее из Дамаска — нет, из Димашка, упрямо повторяла Злата. Этот город, как она и думала, открыл в ней нечто новое, а именно — любовь — и показал ей Бога, что суть одно и то же. Но теперь надо расставаться навсегда. И Бог, и любовь — они везде, но как же больно, что тот, кого любишь, так и не пришел, так и не сказал ни единого слова.

Глава 27

Стояла невыносимая духота, и даже распахнутые окна не приносили желанного облегчения. Хорошо бы с гор пришла гроза, страшная и тяжелая, которая вымотала бы душу и вместе с тем освежила, очистила, дала новый поворот мыслям.

Амир метался по комнате, как лев по клетке в зверинце Бен-Фарида. Податься некуда! Молодой человек знал, что должен принять решение, но каким же нелегким оно представлялось, с какой кровью приходится его принимать!

Что такое вера, если Бог один? Что такое расстояния для тех, кто любит? Ничто, надуманные препятствия, которые можно преодолеть. Можно ли? Амир Бен-Нижад был сильным человеком, и он умел принимать решения, когда требовалось. Но как воспримет его решение отец, что скажет? Понятно одно: жить без Златы дальше совершенно невозможно.

Амир решительно распахнул дверь и вышел, прошел коридорами, не обращая внимания на кланявшихся слуг, и остановился перед дверью библиотеки. Он знал, что увидит сейчас: библиотеку, залитую солнечным светом, и отца, склонившегося над книгой. После смерти брата Джибраил много времени проводил в библиотеке, будто пытаясь в книгах найти ответ, как справиться с болью, которую все равно испытывал, несмотря на то что Дауд заслуживал смерти.

— Отец! — Амир постучал в библиотеку. — Отец, нам нужно поговорить.

После паузы раздался голос Джибраила:

— Входи…

Амир распахнул дверь: так и есть: солнце, золотисто-коричневая сказка уютной комнаты и Джибраил, оторвавшись от чтения, смотрит вопросительно и понимающе.

— Отец, — перешел сразу к главному Амир, — я уезжаю.

— Ты так решил? — Джибраил даже не стал уточнять куда.

— Да. — Амир прямо и твердо взглянул на отца. — Да.

Отец отложил книгу и напомнил:

— Она не нашей веры.

— Мне все равно, отец. Я люблю ее, несмотря ни на что.

Иногда Амир не понимал Джибраила, вот как сейчас. И не мог предугадать, что тот решит или спросит.

— А если она не захочет?

— Если она не захочет, я вернусь и буду с этим жить, — сказал Амир. — Но сейчас я должен ехать.

Джибраил скрестил руки на груди.

— Ты едешь в Россию за девушкой-гяуркой, — отец подвел итог короткому разговору. — Аллах простит меня, если я удержу тебя. И простит, если не стану удерживать. Езжай, если того просит твоя душа.

— Что решит Аллах, мы узнаем, — склонил голову Амир. — Но что думаешь ты?

Джибраил покачал головой — как показалось Амиру, немного растерянно.

— Я не знаю, сын. Я сам никогда не был в такой ситуации. И, прямо скажу, я не очень одобряю твой выбор. Эта девушка прекрасна, но она не нашей веры и она околдовала тебя.

— Это не колдовство. — Амир был тверд. — Я люблю ее.

— Что ж. — Джибраил поднялся. — По закону я должен бы просить эту девушку для тебя у ее отца. Но я слишком устал сейчас, чтобы отправляться в путешествие, а тебе, я вижу, невмоготу ждать. Поэтому отправляйся в Россию сам, поговори со своей возлюбленной и прими то решение, которое подскажет тебе Аллах. Ты мой сын, и я всегда буду любить тебя. Хотя мне нелегко будет принять то, что твоя жена не нашей веры, я полагаю, что справлюсь.

Амир смотрел Джибраилу в лицо. Как ему тяжело! Но это величайшая честь для Амира.

— Я люблю тебя, отец. Спасибо. Джибраил улыбнулся:

— Я тоже люблю тебя, сын. Да хранит тебя Аллах.

Москва. Сусально-золотая Москва, с ее улицами и переулками, с гомоном торговых рядов и лоточниками, с колясками и женщинами в европейских платьях, показалась Злате чужим, абсолютно незнакомым городом.

Вот уже неделю, как они с отцом вернулись домой, как утихли «ахи» и «охи» по поводу чудесного воскресения и возвращения в дом любимицы всех слуг. И даже неудовольствие Любови Андреевны не проявлялось уже столь явно, мачеха смирилась, что Злата снова здесь, а девушка все не могла отыскать себя в этом родном, но теперь непривычном доме.

То ей чудился лепет фонтанов, то гортанный крик муэдзина, то дамасская жара за окном. Миражи… И чужой город, который она раньше считала родным… Злата не хотела забывать Дамаск и Амира, пытаясь отторгнуть все московское. Она не выходила в столовую, ела в своей комнате. Она почти не разговаривала с отцом, который, полагая, что дочь переживает свои приключения в доме сектанта, не хочет никого видеть. Даже Аннушку Злата к себе не пускала. Она сидела целыми днями в кресле, глядя в одну точку, или металась по комнате, пытаясь найти правильный ответ на все вопросы, ответ, устраивающий всех. Но он не находился.

Злата не питала иллюзий и не ждала Амира. Он не сможет приехать за ней, ему просто не позволит отец. А самой ей куда податься? Выйти замуж за Новаков-ского, чтобы всем угодить? Ее не интересовало, что говорят о ней теперь в свете, да и разве могло ее что-либо еще интересовать кроме Амира?

Чудес не бывает, Злата это прекрасно знала. И ее преследовало странное ощущение незавершенности, как будто она начала в Дамаске важное дело и, вернувшись домой, должна бы закончить, но сидит и хлюпает носом.

На восьмой день Злата поняла, какое именно дело.

…Маленькая церковь стояла в соседнем переулке. Далеко бы Злату теперь не отпустили, папенька сильно за нее волновался, хотя хашишинов в Москве конечно же не было, да и до следующего затмения далеко. Но Петр Евгеньевич справедливо полагал, что, если нет хашишинов, могут найтись сомнительные личности с Хитровки или какой-нибудь сброд, так что Злату без охраны не отпустил. Здоровенный Прохор чем-то напоминал девушке Тафари, которого до сих пор было жалко до слез.

Злата дошла до церковки, Прохор не отставал от нее ни на шаг. Девушка шепотом попросила его остаться у дверей — и он встал столбом, глядя на лик Богоматери и мелко крестясь. Сама же Злата прошла ближе к алтарю, остановилась перед иконой — со старого дерева на нее печальными глазами взглянул Христос.

Или… это глаза Аллаха?

Бог один и любовь одна, и зачем разделять людей просто потому, что они по-разному верят? Она сейчас ощущала это единство — себя, старой иконы, мозаики в мечети, Амира, который совершал омовение ног перед молитвой… Как же так? Почему все так запуталось, когда на самом деле все просто? Люди вечно все усложняют, и Злата понимала, что может не принимать веру Амира, а он может не принимать ее веру, это ничего, совсем ничего не значит, потому что они любят друг друга, а любовь суть Бог, и оказывается, Он у них один, как любовь, один на двоих.

Но понимает ли это Амир, живущий в жестких правилах, и в силах ли он сломать в себе эту условность? Если он найдет в себе силы, то неважно, какие трудности поджидают впереди, вдвоем они справятся. Но зачем попусту мечтать? Ясно, что ничего не будет, просто потому что так не бывает. Это не сказки «Тысяча и одной ночи», которыми зачитывалась Хафиза, это реальная жизнь, и придется прожить ее так, как диктуют обстоятельства. Злата знала, что может быть сильнее обстоятельств, но не теперь…

Злата поставила тонкую свечку, долго смотрела, как трепещет на фитиле огонек, и вышла из церкви в сопровождении все того же Прохора.

Выдался чудесный сентябрьский день, летнее тепло еще не успело покинуть Москву, хотя скоро должно было уступить место поре первых холодов и звонких дождевых капель в прозрачном воздухе. Несмотря на свою тоску по Дамаску, Злата радовалась наступлению осени, эту пору она любила. И сейчас, хотя тоска по-прежнему сжимала сердце, девушка улыбалась ясному солнышку, облакам в голубом небе, толстым голубям на мостовой. Прохор был молчалив, к счастью, и разговорами барышне не надоедал. Брел себе и брел позади, а Злата наслаждалась первой прогулкой. Москва становилась менее чужой, крест на куполе церковки успокаивал и обещал: все будет хорошо.

Злата повернула к особняку Алимовых и невольно придержала шаг, увидев, что у дверей останавливается карета. Гости к папеньке или к мачехе, или ухажер к Аннушке, кто бы там ни был, здороваться со знакомыми Злате не очень хотелось. Она остановилась. Пусть гость войдет в дом, а она подождет немного и проскользнет следом.

Лакей спрыгнул с запяток кареты и с поклоном распахнул дверцу. На мостовую ступил мужчина в ладно скроенном европейском костюме, но было в нем что-то совсем нездешнее… Злата прищурилась, пытаясь разглядеть гостя, и вдруг почувствовала, как внутри что-то оборвалось и образовалась гулкая пустота. Сердце бешено заколотилось.

Этого не может быть!

Мужчина обернулся.

До боли знакомые черные глаза, едва наметившиеся бородка и усы так гармонично смотрятся на этом благородном лице. Мужчина скользнул взглядом по женской фигурке, и лицо его осветила счастливая улыбка. Разом исчезли все преграды и неразрешимые вопросы: вдвоем им удастся все на свете, и ничего невозможного нет.

Амир улыбнулся и протянул к девушке сложенные ковшиком ладони с невидимым виноградом.

И Злата бросилась навстречу любимому.