И воздух здесь другой, более насыщенный, вкусный, что ли. Наверное, она слишком привыкла к тому, как пахнет воздух в России, и теперь ей здесь все кажется необычным, даже вдохи и выдохи превращаются в священнодействие. Злата себя одернула: священнодействие, придумала тоже! Это просто дальняя земля, ставшая вдруг непонятно близкой. Злата провела кончиками пальцев по створке окна, чтобы убедиться, что не спит и все это ей не снится. Нет, все по-настоящему, она сидит и слушает лунную ночь.

Отчего-то нахлынули воспоминания о доме, о своей комнате, где она могла провести целый день и не заскучать. Стены в ней обиты штофными обоями с цветочным рисунком, все в нежно-бежевых тонах. Злата любила теплые цвета. А в любимом кресле у окна она проводила долгие часы с книжкой или просто мечтая. Иногда забиралась на подоконник и, полускрытая тяжелыми бордовыми занавесями, теребя висящие на них золотые кисти, наблюдала за суетой на улице. Злате не надоедало смотреть на спешащих по своим делам служащих, торговцев или праздношатающихся прохожих…

Тут же все по-другому… У них с папенькой будет здесь дом, скорее всего, отец просто купит его, а не будет снимать, особенно если заключит желаемые контракты. И можно будет сюда приезжать, когда вздумается… Впрочем, кто знает, как дальше жизнь сложится? Может быть, и замужество случится не так скоро, как планирует папенька. Злата знала, что отец очень хочет ей счастья, но в его понимании счастье выражалось в том, чтобы дочь удачно вышла замуж. И хотя он обещал ей замужество по любви, Злата предполагала, что надолго его терпения не хватит. Значит, нужно срочно найти себе человека по сердцу и выйти замуж, нарожать детей, быть как все… Быть как все — вот уж чего ей никогда не хотелось!

Злата не считала себя умнее всех, и лучше всех тоже не считала. Однако она почему-то уверовала: ей уготована судьба интереснее, чем у большинства дворянских дочерей, с которыми она знакома или о которых слышала. Необычная судьба — вот что она всегда чувствовала в себе, только она пока не представляла, как это будет. Поэтому ей так любопытно жить на свете, поэтому ее и ведьмочкой называли, а отец иногда с усмешкой именовал ундиной. Что-то такое в ней, наверное, и вправду чувствовалось колдовское, потому что мужчины на Злату заглядывались, но близко подходить опасались. Мужчины не хотели себе необычной судьбы, а вместе со Златой они обрели бы ее волей или неволей, иначе просто жить бы с нею не смогли.

Женщины в ней тоже это чувствовали, и поэтому не слишком любили. И хотя подруг у Златы хватало, завистниц тоже имелось немало. Причем завидовали не столько знатности и богатству, сколько ее взглядам из-под пушистых черных ресниц, тонким запястьям, порывистым движениям… Злата вздохнула ив очередной раз подумала: хорошо, если бы нашелся такой человек, который смог бы ее понять и принять, как она есть, абсолютно не зная, чья она дочь, есть ли у нее приданое. Потому что с другим человеком она будет несчастна, а он будет несчастен с нею, и так будет совсем неправильно, и зачем жить, если знаешь, как правильно, а делаешь наперекор?

Против судьбы не пойдешь, знать бы еще, какова она, эта судьба. Злата отчего-то была уверена, что узнает суженого с первого взгляда, но как поступить, если в ближайшее время он не встретится? Негоже приличной барышне из хорошей семьи долго в девках засиживаться, папенька не раз ей это повторял, и мачеха его всецело поддерживала — ну, Любови Андреевне только на руку, если Злата выйдет замуж поскорее. И как поступить — поддаться уговорам папеньки, чьему-то сватовству, вроде того же Новаков-ского, или искать свою звезду, ждать и упрямиться, и может быть, никогда не найти…

Все это призраки и миражи, иллюзии. В здешних пустынях они, говорят, случаются. Вот хоть бы одним глазком увидеть… Злата слезла с подоконника и поняла, что длинный день сильно утомил ее. А значит, пора спать, видеть красивые сны, чтобы утром проснуться бодрой и свежей и наконец прогуляться по городу, приворожившему ее, как деревенская ведунья.

Глава 3

Но прошло целых два дня, прежде чем Злата смогла отправиться на прогулку в город. У отца были дела, он где-то пропадал и строго-настрого запретил Злате покидать гостиницу без него. Дамаск много неспокойнее жизнерадостного Бейрута, объяснил Алимов дочери, и рисковать без нужды не следовало. Вконец перепуганная Дуня от прогулок наотрез отказалась, и пусть бы с ней, Злата вполне обошлась бы обществом отца и Тимофея, да вот только первый проводил время, знакомясь с сирийскими партнерами, а Тимофей сопровождал барина, и ничего нельзя было с этим поделать.

Впрочем, Злата не скучала, она привезла с собой книги и несколько часов просидела у фонтана, который ей так понравился, читая и слушая журчанье струй, сливавшееся с тишиной.

Наконец на четвертый день их пребывания в Дамаске отец объявил, что подыскал хороший дом и хочет, чтобы Злата его тоже осмотрела. Заодно можно посетить базар — еще одна местная достопримечательность, миновать которую нельзя ни в коем случае.

— Вот устроимся, тогда можно будет как следует город осмотреть, — подвел итог Петр Евгеньевич. — Здесь есть чем полюбоваться! А сегодня поглядим дом да прикинем, что туда купить надо, чтобы себя уютно чувствовать. — Алимов улыбнулся дочери: — Ты у меня хозяйка, вот и присмотри, что нужно.

— Папенька, а как мы будем на базаре объясняться? — Злату, как всегда, волновали практические вопросы. — Сомневаюсь, что здешние торговцы понимают по-русски или по-французски. — По-английски Злата тоже говорила, но смешно полагать, что этот язык понимают местные лоточники. И не поторгуешься… Она читала, что на восточных базарах принято бурно торговаться.

— Это я как раз предусмотрел, и у нас будет проводник, — пояснил Петр Евгеньевич. — Надежный человек, мне его рекомендовали. Из местных. Свободно говорит по-французски, хотя, — отец нахмурился, — образованных людей здесь не так уж много, к сожалению.

Но с представителями знати Алимовым еще предстояло познакомиться, а сегодня Злата целиком была поглощена приготовлениями к первому выходу в город.

Дуня осталась в гостинице, и Злата не расстроилась: приказывать горничной не стала — если так боится, без нее спокойнее будет. Никто не станет ахать и охать за спиной.

Следуя совету папеньки, оделась она просто и неброско: легкое платье из серого шелка, широкополая соломенная шляпка с бледными цветами, на плечи набросила длинный легкий шарф, прикрывающий шею и руки от палящего солнца. Злата чувствовала себя северной нимфой, и внутри что-то сладко дрожало, как бывает, когда стоишь, перегнувшись через перила балкона, а под тобою открытое влекущее пространство… Так и Дамаск звал ее…

Петр Евгеньевич одобрил внешний вид Златы еле заметным кивком, девушка взяла папеньку под руку, Тимофей перекрестился на дорожку, и они вышли в город. Решили пойти пешком, чтобы как следует все осмотреть, да и нужная улица, как выяснилось, находилась недалеко от гостиницы.

Дома жались друг к другу, как потерявшиеся дети, а Злата во все глаза смотрела по сторонам, стараясь все запомнить. Отец же неспешно рассказывал о Дамаске, вплетая историю в окружающую действительность, придавая улицам и их названиям смысл. Алимов говорил о римском и византийском влиянии на Сирию, о халифате Омейядов, о людях и событиях, давно канувших в прошлое. Злата провожала взглядом смуглых детей, игравших на ступеньках полуразрушенного дома, спешивших куда-то мужчин в пестрых халатах. Над головою — небо, почти белое, выжженное солнцем, духота, но все равно она чувствовала невероятную радость, а почему — по-прежнему объяснить не могла.

На улице встречались и европейцы, в основном англичане и французы, а вот соотечественников-россиян Злата не увидела. Хотя, по словам Петра Евгеньевича, в Дамаске работало российское посольство.

Дом расположился на чудесной улочке, двухэтажный, разделенный на женскую и мужскую половины в соответствии с мусульманскими традициями. И главное — почти ничего докупать и не потребуется, разве что несколько ковров, жирандоли, пару безделушек и занавеси… Злата обошла комнаты, одобрив выбор папеньки, а тот смотрел на дочь с каким-то странным выражением, грустно улыбаясь… Так смотрел, что она не удержалась и спросила почему.

— Очень ты на мать похожа, — ответил Петр Евгеньевич с оттенком светлой печали. — Она тоже так вот, неторопливо, любила ходить по дому, подмечать, что еще необходимо сделать: сюда подсвечник поставить, здесь картину повесить, а вот здесь медальон положить небрежно на столик… Для каждого колечка место знала, я не удивился бы, если б она и пылинки в солнечном луче пересчитывала, чтобы правильно летели… Да… счастье тогда в доме не иссякало… И ты такая же.

— Вы так хорошо все понимаете, папенька! — улыбнулась Злата. Отец действительно понимал — и это было так чудесно, что ей и смеяться, и плакать хотелось. — Я и правда знаю, просто вижу, как все должно быть: вот тут нужно кресло поставить, чтобы вы читать по вечерам смогли, здесь светло. И свечей купить побольше, тогда мозаика ярче заиграет! — Ее абстрактные узоры вновь заворожили Злату, и она одернула себя: еще будет время налюбоваться. Дом, правда, немного странный и чужой, восточный, но по-своему уютный. Злата не знала, придумала она себе это теплое отношение стен к новым хозяевам, или и в самом деле так. Хотя, вон и папенька улыбается…

— Как хорошо, что ты со мною поехала, я теперь это еще лучше понимаю, — сказал Петр Евгеньевич. Злате было радостно, что отец не сожалеет о своем решении: больше всего она боялась, что начнет папеньке мешать.

…Проводник, о котором говорил Алимов, ждал их возле дома. Знаток французского языка — Фарид Бу-джибба — оказался стройным арабом лет сорока с глубокими темными глазами, тонким носом и шрамом на левой щеке, что его совсем не портило, а наоборот, придавало романтический и слегка разбойничий вид. Вот и выяснился ответ на один вопрос: местный Дубровский тут имелся, и Злата живо себе представила, как Буджибба лезет по виноградной лозе на балкон прекрасной дамы… Или тут дамы не на балконах, а за высокими стенами? На деле же Фарид оказался услужливым и скромным.

Конечно, воспитанный араб не имел ничего общего с буйными фантазиями Златы, но улыбке девушки явно обрадовался и склонился над ее рукой, демонстрируя безупречные европейские манеры. Французский его тоже оказался на высоте.

— Неимоверно рад знакомству с самой прекрасной мадемуазель в России, — произнес Фарид гортанным голосом. — Счастлив буду показать вам Димашк.

Название города он произнес так, как все местные, Злата уже слышала. Но звонкое, острое «Дамаск» звучало ярче.

— Я тоже рада знакомству, — искренне сказала девушка.

Фарид Буджибба ей понравился, как теперь безотчетно нравились все восточные люди. Что-то в них было неимоверно притягательное, свободное, гордое и неподвластное никому. Злата не могла понять природу этой свободы, но чувствовала всей душой.

— Эх, жаль, что твоя матушка не видит этой восточной сказки… — вздохнул Петр Евгеньевич, обращаясь к дочери.

— Ваша супруга недавно оставила этот мир? — спросил Фарид и, не дожидаясь ответа, вежливо склонил голову. — Соболезную…

— Нет, мать Златы умерла, давая ей жизнь, — печально пояснил Алимов. — Но я часто о ней вспоминаю.

— На все воля Аллаха, — поднял глаза к небу Буджибба.

— На все, — согласился Алимов. Фарид сверкнул белозубой улыбкой:

— Готовы ли вы к посещению восточного базара, мадемуазель?

— Готова! — решительно заявила Злата.

— Тогда прошу следовать за мной, — поклонился Буджибба гостям из далекой северной России. — Вы не будете разочарованы!

Нет, Злата не только не была разочарована, она просто задыхалась от восторга — девушка раньше и представить не могла, какое же это чудо из чудес — восточный базар!

Фарид с удовольствием рассказывал о том, что дамасский базар практически не имеет себе равных, ему около пяти тысяч лет, и представить город без базара невозможно, город без базара просто перестанет существовать. Злата с головой окунулась в самую настоящую сказку, о которой даже и не мечтала, настолько она оказалась волшебной и вместе с тем настоящей.

Базар действительно был сердцем Дамаска. Он представлял собою сплетение узких крытых улочек с выходящими на них лавками, и невозможно было определить, где заканчивается один дом и начинается другой. Фарид ловко лавировал в толпе, ведя за собой ошеломленных русских, и, оборачиваясь, сыпал пояснениями, самодовольно улыбался, глядя на их потрясенные лица. Цепляясь за руку отца и слушая безупречный французский Фарида, девушка словно открывала великолепную книгу, с каждым шагом будто читая строку, с каждым поворотом переворачивая невидимую страницу с арабской вязью. Вскоре хоровод улиц закружил ее, и теперь невозможно было понять, где дом торговца, а где — лавка. Одни — богатые и просторные, другие — неухоженные, спрятанные в полутьме, но именно в таких вот неопрятных лавчонках, объяснил Фарид, можно иногда найти уникальные вещи, которые больше нигде не купишь.

— Потом будешь подружкам рассказывать: «Это я купила на базаре в Дамаске!» — смеялся Петр Евгеньевич, когда Злата с восторгом перебирала украшения или касалась пиалы из тончайшего фарфора, впрочем, пока ничего не покупая.

Одуряюще пахло пряностями и сладостями, и от этого неповторимого запаха слегка кружилась голова. А еще вокруг было много людей, очень много, они громко спорили, торговались, нахваливали товар, пили кофе с кориандром, курили кальяны. Оборванные дети выпрашивали подачку — бакшиш. Под пестрыми полотняными навесами разгорались нешуточные словесные баталии. Фарид, усмехаясь, переводил. Например, два торговца ссорились из-за состоятельного покупателя, толстого араба, у которого на лице было написано, что он не прочь потратить монеты, позвякивавшие в кошельке.

— Ты, сын ишака, как ты можешь обманывать этого достойного господина! — кричал один торговец другому. — О господин, не слушайте его! Он хочет вас обмануть, поверьте, вот это ожерелье сделал мой отец, знаменитый на весь Димашк мастер! Лучшего подарка для своей любимой супруги вы не найдете!

— Господин, он вам нагло лжет! — не сдавался конкурент. — Как ты можешь лгать покупателю, Ибрагим? Как тебе не совестно? Ты хочешь продать ожерелье, которое сделал твой блудливый отец после трех кальянов с гашишем?

Покупатель стоял, слушал спор и забавлялся: он выбирал, а когда выберет, то начнет торг — тоже особое искусство и удовольствие. Впрочем, как рассказал Фарид, иногда спор заканчивается плохо: не сошедшиеся во мнениях торговцы или лавочник с покупателем расходятся, заплевав друг друга, а порой даже хватаются за оружие. С кинжалами на поясе здесь ходили, кажется, абсолютно все мужчины: от мальчика до столетнего старца.

— Да, народ здесь горячий, — усмехнулся Алимов. — Но, конечно, и у нас в России случается, что мужики подерутся.

Впечатления переполняли Злату, но она с прежним восторгом готова была бродить по узким улочкам до бесконечности. Однако Петр Евгеньевич утомился, а Тимофей выглядел просто ошалевшим и даже запуганным, и посему решили вернуться в гостиницу. Злата почти ничего не купила себе, успеется еще, на сегодня достаточно — теперь базарная суета ей всю ночь будет сниться!

Неутомимый услужливый Буджибба еще и успевал вести со Златой светскую беседу:

— Здесь, на Востоке, — рассказывал он, — все имена имеют значение. Вот ваша фамилия звучит по-арабски как «мудрец». А что означает ваше имя?

— О, если перевести… Даже не знаю… «Золото», наверное, — предположила девушка.

Буджибба внезапно сменил тему и принялся заново расписывать богатства базара.

«Странный какой-то… — подумала Злата. — То светские беседы ведет, то вдруг начинает изображать добросовестного проводника».

Фарид довел их до места, где базар плавно переходил в обычную улицу, и спросил, нужно ли проводить до гостиницы. Петр Евгеньевич отказался: идти недалеко. Буджибба снова поклонился, сверкнул улыбкой и, уговорившись с Алимовым о времени следующей встречи, удалился.

— Приятный воспитанный человек, — сделал вывод Петр Евгеньевич, когда переводчик скрылся в одной из улиц. — Не зря его мне рекомендовали.

Злата с отцом медленно пошли по улице, Тимофей плелся за ними, что-то бормоча себе под нос. Камердинер явно не одобрял сумасшедших хозяев, завезших его в дикую страну, где полно мошенников и безумцев, без всякого повода хватающихся за ножи.

Злата молча улыбалась: впечатлений было столько, что не осталось сил о них говорить. Может быть, вечером, за ужином, или завтра. Ей казалось, что она идет домой с руками, полными покупок. Что за приобретения она вынесла из сегодняшней прогулки по сердцу Дамаска? Она и сама пока не знала. Вот придет домой, вспомнит все, подумает и тогда, может быть, станет ясно…

Петр Евгеньевич замешкался: здесь они точно не проходили, хотя направление взято верное, и он решительно свернул в совсем узкий, грязноватый переулок, где на веревках, протянутых над улицей, сушилось разноцветное белье, но, похоже, это самый кратчайший путь к гостинице. На ступеньках одного из домов сидел нищий, лицо его покрывали язвы, и Злата поспешно отвернулась. Не хотелось портить столь чудесный день воспоминанием о больном нищем…

Если бы она не отвернулась, то и не заметила бы, наверное, что по переулку вслед за ними идут трое мужчин весьма подозрительного вида, одетые во все черное. Но не это показалось Злате угрожающим. Холодок пробежал по коже от их четких шагов, от уверенных движений, от того, как они держали руки на рукоятях сабель. Вот это вызывало трепет! Люди, которым совершенно нет дела до мирных путников, так себя не ведут. И в тот же момент еще трое мужчин преградили дорогу Алимовым. Ничего другого не оставалось, как остановиться. Злата ахнула и вцепилась в рукав отца, еще полностью не осознавая, что их ждут крупные неприятности.

Выражение лица Петра Евгеньевича почти не изменилось, только стало холоднее и отстраненнее. Один из людей в черном вышел чуть вперед, насмешливо разглядывая Алимова.

— Что вам нужно? — холодно спросил Петр Евгеньевич по-французски, не двигаясь с места. Бандит — а Злата уже не сомневалась, что это бандит, — вздернул в усмешке верхнюю губу, как ощерившаяся собака. У него было красивое лицо с волевым подбородком и блестящие черные волосы, выбивавшиеся из-под черного тюрбана. И глаза — злые, очень злые, а узкая бородка делала лицо похожим на кинжал. Девушке стало страшно…

— Денег нужно, — сказал мужчина на ужасном французском. — Давай деньги. Иначе девушку убьем.

— Папенька, отдайте им деньги, может быть, отпустят, — зашептала Злата, но отец ее, казалось, не слышал. Он сделал шаг вперед, но бандит не отступил.

— Я ничего не должен вам отдавать. Пропустите нас, — отчеканил Алимов.

— Ты не понял, чужестранец? — с наигранным удивлением вопросил араб. — Я угрожаю смертью твоей женщине. Тебе не жаль ее?

— Мне будет жаль вас, если вы не отпустите нас немедленно, — процедил Петр Евгеньевич. — Мы российские подданные, и, если вы посмеете поднять руку на нас, я не завидую вашей судьбе.

— Да неужели? — ухмыльнулся бандит.

Злата оцепенела от охватившего ее ужаса — так страшно ей еще никогда не было. Оказывается, встреча с разбойниками вовсе не так романтична, как представлялось. Тимофей что-то тихо пробормотал.