Он не поднял глаз.
— Ты начал все ту же книгу сначала, — сказала я.
Он упорно смотрел на страницу.
— Да.
С минуту я наблюдала, как он читает. Или делает вид, что читает.
— Иди сюда, — сказала наконец, испустив вздох поражения.
Джейк поднял глаза, но не двинулся с места — словно подначивал меня, правда ли я имею в виду то, что сказала.
— Лучше иди сюда, пока я не передумала.
Тут он вскочил с кровати. Книгу он бросил так быстро, что она упала на пол.
— Отнесемся к этому как к уроку, — сказала я, в полнейшем недоумении от того, что собираюсь сделать. — Я прочту тебе лекцию, можешь делать в уме зарубки на память.
Он выдал коронную свою усмешку.
— А я люблю делать зарубки на память. Я большой фанат зарубок на память.
— Исключительно в образовательных целях.
— И еще большой фанат образования. Я вообще отличник.
Мы стояли лицом к лицу, и в тот момент я вообще не могла припомнить, когда находилась к нему так близко. У меня слегка кружилась голова, как бывает после того, как приняла решение, которое изменит твою жизнь. Я всерьез собираюсь давать урок поцелуев? Что мне вообще говорить? Я уцепилась за что-то, что прозвучало бы мудро.
— Суть поцелуев в том, что это баланс между притягиванием и отпусканием.
— Чертовски философское начало, — сказал Джейк.
— Как и во всем в жизни, — продолжала я, — здесь есть напряжение, толчок. Помню, в седьмом классе я целовалась с мальчиком, который засунул язык мне в рот и тыкал им как дохлой рыбой. Вот это, — сказала я, — неудачный поцелуй.
Джейк кивнул.
— Ты ведь не так целуешься, да? — спросила я.
Он помотал головой.
— Хорошо, — сказала я. — Когда целуешь кого-то, нужно помнить, что одновременно берешь и даешь. Прикосновение. Отстранение. Мало выписывать языком восьмерки. Ведь прикосновения отражают эмоции.
— Ты действительно всерьез об этом думала.
— Я никогда об этом не думала. Но, похоже, из меня недурной ученый.
И опять он скользит взглядом по моему лицу.
— И нельзя останавливаться на чем-то одном, — добавила я. — Нужно исследовать. — Его пристальный взгляд скользнул к моим губам.
— От губ к шее подруги?
— Всё. Ее шею. Ее горло. Ее ключицы. — Я сделала паузу. — И используй зубы.
— Хочешь, чтобы я ее укусил?
— Я имела в виду, для контраста. Губы — мягкие, зубы — твердые.
Я так и видела, как в голове у него крутятся шестеренки.
Идем дальше.
— О’кей, руки. Что с ними?
— На грудь? — Он пожал плечами, словно зная, что ответ неправильный.
— Неверно! Куда угодно, но не туда! Шея. Затылок. Волосы. Или середина спины. Но не хватай за грудь. Это право еще надо заработать.
Он сделал себе зарубку на натренированную Гарвардом память. А после положил руки — одну за другой — мне на бедра.
— Про бедра я ничего не говорила, — сказала я, просто чтобы его пожурить.
Он склонил голову набок:
— Я пока тебя не целую.
— Блиц-опрос! — сказала я тогда. — Когда поцелуй слишком долгий?
Он поднял щенячьи глаза к потолку и действительно задумался.
— Тридцать минут?
— Неправильно! Поцелуй не бывает слишком долгим.
— Но со временем она может захотеть перейти к другим вещам.
— Если все сделаешь правильно, определенно захочет.
— Не хочу ее разочаровывать.
— Разочарование бывает полезно! В разумных пределах.
Самый странный разговор на свете. Мы говорили о некоторой гипотетической женщине в третьем лице, зная, что на самом деле говорим обо мне. Или, по крайней мере, о той мне, какой я буду через несколько минут. И это я советовала ему не спешить, тянуть время. И исследовать. И кусать. И что хуже: мой голос говорил, но мое тело слушало. И очень, очень даже внимало. И к тому же оказывалось отличным учеником.
Каким-то образом и без того небольшое расстояние между нами исчезло. Джейк был всего в нескольких дюймах от меня. Я чувствовала тепло его тела и слабое движение воздуха от его дыхания.
— Разочарование подразумевает желание, — сказала я, стараясь соблюдать учительский тон. — А желать всегда лучше, чем иметь.
— Всегда?
Неприятно сообщать ему горькую правду.
— Всегда.
— Похоже на пытку.
— Нет, нет, нет, — поправила я. — Пытка — это желание без надежды. Желание с надеждой — предвкушение.
Он не спускал глаз с моих губ.
— Так поцелуи — это предвкушение?
Я кивнула, мучительно сознавая его близость. Футболка на нем была застиранная. Пахло от него мылом и мятой.
— Поцелуи — предвкушение чистой воды.
— А что тогда предвкушение поцелуев?
Но мой говорящий голос понемногу поддавался моему слушающему телу. Ощущения вытесняли рассудок. От его пристального взгляда у меня подкашивались ноги. И в голове было слишком пусто, чтобы сформулировать ответ.
— Мне еще много есть что сказать, — произнесла я, — но, похоже, я не могу вспомнить, что именно.
— И я тоже.
Повисла тишина, и в ней мы пересекли черту, за которую способны зайти слова. Вот оно: после всех оттягиваний предвкушение уступило еще большему предвкушению.
Джейк наклонился, его губы были уже меньше чем в дюйме от моих, но в тот момент, когда я ожидала, что он сделает следующий шаг и поцелует меня, он замер, точно пытался остановить мгновение, насладиться им. Я чувствовала, что на грани, чувствовала у себя на губах его дыхание, отдававшее мятной зубной пастой. А потом он положил руку мне сзади на шею и прижался губами к моим. И они были такими теплыми, твердыми и уверенными, как я могла бы догадаться. Как выяснилось, он отлично умел следовать инструкциям. Он прижался и отстранился. Он провел языком по моим губам и отступил. Он притянул и ослабил хватку. Во всем был роскошный ритм, словно тебя качает на океанских волнах.
— Боже ты мой, — произнесла я. — Ты действительно отличник.
— Я же говорил. Кстати, я хотел сделать это с той секунды, как тебя увидел. Хотел просто подойти к тебе и сделать именно это.
— То есть пока я шла к алтарю? Где собиралась обвенчаться?
Он кивнул.
— Довольно неловко получилось бы. — Я улыбнулась.
Но он был совершенно серьезен.
— Я всегда жалел, что не сделал этого.
— Ты слишком молод, чтобы о чем-либо сожалеть.
— Уж поверь. Не так и молод.
А потом он снова стал меня целовать, и в тот момент учебе официально пришел конец. Мне нечему было учить этого парнишку. Меня много лет так не целовали. Или вообще никогда.
Джейк толкнул меня на кровать, и я ему позволила, чуть рассмеявшись, когда мы пытались целоваться и одновременно вытянуться на кровати. Я откинулась на подушку и целовала его в ответ, растерянная, задыхавшаяся. Он перешел к ямочке у меня на шее, для контраста пустил в ход зубы — как и положено лучшему студенту «Лиги плюща». Мое тело впитывало ощущения.
Как в тумане я услышала собственный голос:
— Ты мне солгал.
Он поднял голову:
— Что?
Я посмотрела на него. Волосы, такие влажные, спутались и падали ему на лоб. Глаза блестели.
— Ты говорил, что не умеешь целоваться. Ты говорил, что ужасно плохо целуешься.
— А, это, — откликнулся он. — Извини. — Потом вернулся к моей шее и стал выписывать языком немыслимые круги.
— Я знала, что ты лжешь.
Он знал, что я знала. Он даже не пытался притворяться.
— На самом деле я довольно хорош.
Правда ли я рассердилась, что он мне солгал? Черт, нет!
А он продолжал, говоря мне в плечо, его голос звучал немного приглушенно:
— Ты никогда не сделала бы этого ради забавы. Ты никогда не сделала бы это на слабо. И уж конечно, не сделала бы, потому что хочешь. — Его губы поднимались по моему горлу, потом вверх по подбородку. Наконец он оторвался от меня. — Значит, доброе дело. Я знал, что ради доброго дела ты бы согласилась.
И он не ошибся.
— И не поверила бы, что ты такой проныра.
Он вернулся к моей шее.
— Только когда приходится.
— Тебе же не приходилось. Ты просто сам решил.
Он поднял голову:
— Пришлось.
Не успела я спросить, что бы это значило, он поцеловал меня снова — пока все кругом не расплылось, за исключением одного этого восхитительного ощущения.
— Я просто хотел тебя, — сказал Джейк. — Всякий раз, когда тебя видел, или о тебе слышал, или видел твою фотографию в комнате Дункана.
— И что чувствуешь теперь, когда я рядом с тобой?
— Слишком хорошо, чтобы быть правдой, — сказал он. И секунду спустя добавил: — И это — чистая мука.
Я не знала то, что это значит, но понимала одно: он меня поймал. Если он мной играет, то я позволяю. Если это просто подростковая попытка завоевать старшую сестру друга, я завоевана. Отчасти дело было в том, как ловко он заставил меня себя поцеловать, но главным образом — в его бесконечно серьезном лице. Если он играл, он был величайшим актером на свете.
Он упомянул про муку. Я не хотела, чтобы он мучился. Я хотела, чтобы он испытывал все те приятные ощущения, что и я.
Подняв руки, я сцепила ладони у него на затылке и притянула его губы к своим. Я уже не играла в преподавателя. Это я, настоящая я целовала его и старалась сделать это как можно лучше. Я скользнула губами к его шее, делая в точности то, что он делал с моей, — а я точно знала, что это прямая противоположность мукам.