— На одном я с ног до головы в гипсе и синяках, — рассмеялась она, демонстрируя листочек подругам, а после их ухода пристроила рисунки рядышком и всякий раз улыбалась, когда натыкалась на них глазами.

Она сама попросила принести ей книги, да потолще, но в следующие два дня, по мере того как боль понемногу стихала, ловила себя на том, что не читает, а постоянно думает о Доминике, представляет себе эту возникшую в его жизни женщину, гадает, насколько все у них серьезно. Ей нелегко дался вывод, что ее короткая связь с Домиником мало его затронула, раз он сумел так быстро выбросить ее из головы и с такой легкостью нашел ей замену.

Так даже лучше, без особого успеха убеждала она себя. Гораздо проще забыть мужчину, если знаешь наверняка, что тот забросил тебя, как ненужный хлам, в самый темный чулан своей памяти. Но от этих мыслей ей нисколько не становилось легче.

Кроме того, ее начала тревожить мысль о том, что с ней будет после больницы. Обе подруги заверили, что не бросят ее на произвол судьбы, позаботятся, чтобы в доме все было, да скоро, добавили они, она и сама сможет ковылять по дому. Но как же она выживет в своем пустом жилище, в одиночестве, без ее двадцати девчонок, которые всегда отвлекают ее от тоски?

Она положила книгу на живот и уставилась в окно. Там были ее работа, ее дом, ее сад — и бесконечная пустота, которая заменяла ей жизнь. Она услышала, как открылась дверь, и обернулась, радуясь любому обществу, пусть даже обществу болтушки сестры с термометром в руках, — и в следующий миг вся ее боль улетучилась под стремительным натиском адреналина, потому что перед ней, у белого встроенного шкафчика, стоял Доминик. Высокий, смуглый, сильный Доминик — единственный человек, которого она не хотела здесь видеть, потому что он был единственным, в ком она так отчаянно нуждалась.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

— О, — сказала она без всякого выражения, еще не осознавая, что это Доминик во плоти стоит перед ней. — Что ты здесь делаешь?

— Что случилось? — Он огляделся в поисках подходящего места и в конце концов притащил себе стул и уселся рядом с постелью.

А тебе какая разница? — вертелось у нее на языке. В последний раз, когда я тебя видела, ты не мог дождаться, чтобы я убралась прочь из твоего дома. В последний раз, когда я слышала твое имя, его упомянули в связи с другой женщиной.

— Я разбила машину, — тупо ответила Кэтрин и принялась теребить кончик косы, избегая смотреть ему в глаза. — Погода была очень плохая, а я, сделала чересчур резкий разворот. Ну, с любезностями покончено, теперь, будь так добр, ответь мне, что ты здесь делаешь? Откуда тебе вообще известно, что я в больнице?

— От Клэр, — тяжело выдохнул он и, откинувшись на спинку стула, вытянул свои длинные ноги так, что почти уткнулся носками в белую тумбочку у самой ее кровати. — Она попросила меня помочь ей с открыткой для тебя. — Он выудил из внутреннего кармана пиджака сложенный листок бумаги. Сверху красовался прелестно-несообразный домик с садом, а внутри она обнаружила пожелание здоровья, написанное по-детски крупным почерком. Строчки разбегались в разные стороны и пропадали у самого края листочка. Кэтрин улыбнулась, но улыбка эта исчезла так же быстро, как и появилась.

— Никакой необходимости не было лично его приносить, — натянуто произнесла она и пристроила листок поверх всех остальных рисунков.

Хвала небесам за то, что у нее есть заботливые друзья — единственное утешение одинокой женщины.

— Верно, — прозвучало в гробовой тишине его согласие, — никакой необходимости не было. — Он вздохнул и провел рукой по волосам необычно нервозным жестом. Кэтрин проследила за его рукой холодно и отстраненно.

— В таком случае, зачем ты пришел?

— Что ты собираешься делать, когда выйдешь отсюда? — Он обошел ее вопрос с такой небрежностью, что Кэтрин вскипела от злости.

— Это тебя не касается, — отрезала она хладнокровно, гордясь собой за то, что сумела собраться. Какая жалость, что в прошлом хладнокровие подводило ее. Неплохо было бы ему появиться, когда она изо всех сил сражалась со своим влечением к этому человеку.

Он ничего не ответил, хотя ему стало явно не по себе.

— Передай Клэр мою благодарность за открытку.

— Доктор сказал, что дома за тобой некому будет ухаживать.

Кэтрин густо покраснела и яростно сжала пальцы в кулаки.

— Какое ты имел право задавать подобные вопросы моему врачу? — процедила она сквозь зубы.

— Он посчитал, что я мог бы помочь.

— Да-да, помочь ты можешь. Ты можешь оказать огромную помощь, если сейчас же уберешься отсюда. Мы уже все сказали друг другу.

— Ничего подобного. — Доминик скрестил на груди руки и устремил на нее взгляд. — Мы даже и не начали еще ничего говорить друг другу. — Его глаза смотрели на нее с ледяным спокойствием, как будто он только что бросил перчатку и теперь настраивается на неизбежную дуэль.

— Послушай, уйди, — устало сказала она. — Сейчас мне это не по силам. — Она медленным движением приподняла дрожащую руку и опустила ее на лоб.

— Кэтрин, — сказал он, не меняя вызывающего тона, — я приехал отвезти тебя домой.

— Я возьму такси, — заявила она, глядя не на него, а вниз, на белоснежный пододеяльник. Откуда только подобная тяжесть в здешнем постельном белье? — думала она. Может, персонал намеренно добивается, чтобы пациенты не залеживались и освобождали койко-места другим больным?

Он встал, обошел кровать и открыл дверцу гардероба. А потом принялся доставать ее вещи и запихивать их в сумку, а Кэтрин, раскрыв от ужаса рот, смотрела на эту сцену.

— Что ты себе позволяешь, черт побери? — взвизгнула она. Она бы выпрыгнула из постели, но переломы, к сожалению, не допускали резких движений… — Мне разрешено быть здесь до завтрашнего вечера! — повысила она голос до разумных пределов, не желая вызвать появление встревоженных медсестер.

— Врач сказал, что ты можешь уехать и сейчас, если за тобой найдется кому постоянно ухаживать.

— Не смей трогать мою одежду!

Он закончил паковаться, после чего повернулся к ней и очень спокойно произнес:

— Мне сказали, что ты счастливо отделалась. Чуть сильнее удар — и тебя бы уже не было.

— Вот была бы потеря для всего человечества!

В два шага он оказался рядом с ней, обхватил пальцами ее запястье и сказал со злостью:

— Ах ты, дура, эгоистка, упрямая ослица, стерва! — Он скрипнул зубами. — Мне следовало бы просто уйти отсюда. Лежи и разыгрывай из себя страдалицу!

— Ну, и что же ты? Давай! — Она уставилась на него горящими глазами, и в комнате надолго повисло молчание.

Наконец он хрипло бросил, поворачиваясь к ней спиной:

— Не могу, черт возьми. — Голос прозвучал натужно, а шея багрово потемнела.

— И что это должно означать?

Она знала, что бы ей хотелось услышать в ответ, но времена фантазий прошли. Реальность взяла верх, и в ней не было места притворству, будто между ними осталось хоть что-то, хоть малейший обрывок любви шестилетней давности.

— Заткнись, — ответил он, разозлив ее еще больше.

— Не смей мне говорить, чтобы я заткнулась! — рявкнула, она.

— Почему? Что ты тогда сделаешь? Вскочишь с кровати и пустишь в ход кулаки? Не выйдет, леди, с твоими-то сломанными ребрами и растяжением связок в лодыжке!

— Лодыжка почти прошла, — прорычала Кэтрин. — И не трудись хватать сумку, потому что я не собираюсь уходить отсюда с тобой.

Он и бровью не повел. Направился к двери, исчез за нею — и объявился пару минут спустя уже с врачом, что само по себе граничило с чудом, поскольку, как кисло подумала Кэтринг, врачей никогда нет поблизости, если они тебе необходимы. Обычно они совершают обход своих подопечных со скоростью хорошего марафонца и оставляют за собой внушительный хвост оставшихся без ответа вопросов, потому что не так-то просто собраться с мыслями, если тебе нужно буквально на лету всадить в этого специалиста обойму вопросов.

— А, мисс Льюис, — бодро проговорил доктор, — вот, мистер Дюваль хочет забрать вас домой.

— Да что вы?

— Вам нет нужды здесь оставаться. Перевязки сделаны, и вы, похоже, скоро пойдете на поправку. Каждые два-три дня вас будет осматривать ваш местный врач. Я с ним свяжусь. Могу выписать вам обезболивающее, если вы считаете, что не обойдетесь без таблеток, но, на мой взгляд, дома пациенту и стены помогают. — Он заговорщически улыбнулся Доминику, чем еще сильнее вывел ее из себя. — Однако никаких там стирок и уборок, — добавил он, и Доминик рассмеялся, сверкнув в ее сторону зеленью глаз.

— С этой задачей мы справимся, доктор.

— Отлично, отлично.

Кэтрин открыла было рот для возражений, но, прежде чем голосовые связки ей повиновались, доктор Сойерс уже испарился — и ей осталось только с неприязнью уставиться на Доминика.

— Вот, погляди, что ты наделал. У меня дома нет круглосуточной сиделки, чтобы обо мне заботиться.

— Ты что, решила, что я собираюсь оставить тебя, со сломанным запястьем и ребрами, на пороге твоего дома? Не иначе как шок от аварии еще не прошел.

Он отступил в сторону, чтобы пропустить медсестру с креслом на колесиках и непременной улыбкой, которая, похоже, входила в контракт.

— Я решительно отказываюсь покинуть палату, — ровным тоном провозгласила Кэтрин, чем повергла медсестру в крайнее смятение.

Она затопталась в нерешительности, взглянула в поисках поддержки на Доминика и явно вздохнула с облегчением, когда тот авторитетно заявил:

— Оставьте ее мне, сестричка.

— Оставить меня тебе? — Кэтрин развернулась к нему, как только за сестрой закрылась дверь. — Оставить меня тебе? Уж лучше оставить меня в яме с гадюками. В нашу последнюю встречу ты сообщил мне, что не желаешь меня больше видеть. А теперь возникаешь здесь и отдаешь приказы… и ожидаешь… ожидаешь, что я вот так возьму и соглашусь? — Ей пришлось остановиться, потому что она почувствовала, как захлебывается от злости, и поняла, что дальше уже пойдут нечленораздельные выкрики. А она еще даже не добралась до Гейл… как — бишь ее фамилия!

— Да. — Объяснений этому не последовало. Он молча приподнял ее с кровати и усадил в кресло, с сомнением обозрел ее серый кардиган, спортивные брюки и спросил: — Не замерзнешь?

— Доминик! — сказала Кэтрин. — Зачем ты это делаешь? — Ей хотелось, чтобы произошло чудо и она смогла бы устроить кросс в больничном коридоре и сбежать от него на край света. — Ты чувствуешь себя виноватым? Потому что мы расстались в ссоре и потом я оказалась прикованной к постели? В этом все дело?

— Не будь дурой, — сквозь зубы буркнул он и положил ей на ноги пальто.

— Прекрати называть меня дурой!

— Прекрати спорить со мной. Тебе не выиграть. Я пришел сюда, чтобы забрать тебя домой, и меня ничто не остановит.

Она почувствовала, как в ней шевельнулось странное волнение при звуках его хмурого, раздраженно-хозяйского тона, и постаралась мгновенно избавиться от этих предательских эмоций. На какой-то миг в ней вспыхнула дикая надежда, а надежду она больше не намерена была впускать в свою жизнь. Надежда заставляла забыть массу неизбежных вопросов; она заставляла забыть его истинные чувства — ненависть, разочарование, и надежда заставляла забыть появление в его жизни другой женщины, с которой он встречался, занимался сексом и которую — кто знает? — возможно, даже любил.

Поэтому Кэтрин сохраняла гробовое молчание, пока он улаживал все формальности с выпиской и позже, в машине, ожидавшей их у входа, с шофером за рулем. Ей только пришлось еще раз справиться со смущением, когда они подъехали к дому Доминика и ее внесли туда на руках, несмотря на все ее утверждения, что она в состоянии идти самостоятельно.

— Ты межешь кого угодно довести до бешенства, — сказал он и, опустив ее на диван, сел рядом Так близко, что у Кэтрин сбилось дыхание.

— Я не могу оставаться здесь.

— Ты не можешь оставаться нигде, кроме этого дома, — сказал он. — Я обнаружил, что твое отсутствие плохо влияет на состояние моего здоровья.

Надежда снова подняла голову, и снова Кэтрин загнала ее внутрь, но на этот раз ей пришлось труднее. Его взгляд говорил ей все, о чем молчал язык и во что она до отчаяния боялась поверить.

— Я был болваном, — сказал он. — Я был болваном, когда позволил тебе уйти шесть лет назад; я был болваном, когда не попытался отыскать и вернуть тебя.

Вряд ли она смогла бы сейчас что-нибудь сказать, даже если бы хотела, но она и не хотела.

— Когда ты отказала мне, для меня как будто рухнул весь мир. Ни с одной женщиной я не позволял себе такой близости, как с тобой, и когда ты сказала, что это все игра, что у тебя есть другой, я едва не убил тебя. После нашего разрыва я вернулся во Францию и сделал самое худшее, что только можно было придумать. Завязал роман с другой женщиной. То, что последовало, было сплошной чередой неприятностей. — Он прижал большие пальцы к закрытым векам и вздохнул. — Брак стал фарсом с самого начала, и с его окончанием меня уже до такой степени тошнило от женщин, что приходилось только гадать, почему я не могу избавиться от мыслей о тебе. Ты преследовала меня как наваждение.

— Все пошло не так, — сказала Кэтрин, с дивным, пугающим ощущением, что она стоит на краю пропасти. — Прости, что не рассказала тебе правду, Доминик, но это было так трудно. Уезжая в Лондон, я не предполагала ни в кого влюбляться. Романа с тобой я не добивалась.

— Я знаю, — тяжело выдохнул Доминик. Он прочертил пальцем линию вдоль ее ключиц, и кожа у нее загорелась там, где он к ней прикасался.

— Наверное, я просто не позволила себе вспомнить об опасности. Ведь я была так счастлива, впервые в жизни по-настоящему счастлива. Мне казалось, что я открыла все тайны вселенной, — и на какое-то время я забыла обо всем. Я забыла о нависшем надо мной смертном приговоре, во всяком случае, задвинула мысли о нем подальше — до тех пор, когда уже нельзя было их игнорировать, но открыть их тебе я не могла, Доминик. Наверное, частично из эгоизма, но больше из-за того, что мне хотелось избавить тебя от страданий. Позже, вернувшись сюда и прочитав письмо, которое заставило меня пересмотреть все планы, я поняла, что нашей любви вообще не должно было быть. Что ты влюбился в придуманное существо и что если бы ты увидел меня настоящую — такую серенькую, обыкновенную, то сбежал бы со всех ног. А такого я вынести не могла. Увидеть твое разочарование было бы выше моих сил.

— О, Кэтрин!.. — Два слова подняли ее на вершину блаженства.

Он расстегнул пуговицы ее кардигана, щелкнул спереди застежкой бюстгальтера, раскрыл его, и его палец пустился по все сужающейся спирали вокруг ее груди, пока не добрался до отвердевшего соска. Но его взгляд так и не оторвался от ее глаз.

— Узнав, почему ты на самом деле, ушла от меня, — едва слышно сказал он, — я был вне себя от злости. Почему-то мне казалось, что раз не было соперника, то остались только очень простые причины, — и я их даже вычислил, эти причины, нелепым способом исключения. Я решил, что ты меня бросила, потому что тогда не верила в себя. Знаешь, увидев тебя в школе, я сумел себя убедить, что по-прежнему зол на тебя, но все равно желание увидеть тебя стало навязчивой идеей. Сама мысль, что ты где-то здесь, рядом, сводила меня с ума. Я просто-напросто не мог выбросить тебя из головы. Постепенно ты начала приоткрывать мне свою жизнь, и я подумал, что добрался до сути. Я подумал, что ты меня бросила из-за комплексов, уходящих корнями в детство, — и, как это ни глупо, мне стало легче.

Он оставил в покое ее грудь, заглянул ей прямо в глаза и произнес:

— Может быть, ты и знаешь, что я люблю тебя, но никогда в жизни я не сумею рассказать, как сильно.

Кэтрин ничего не сказала. Она таки упала с края пропасти, но вместо того, чтобы покатиться вниз, вознеслась под облака, в неземные края, о которых могла лишь мечтать.

— Ты любишь меня? — с сомнением переспросила Кэтрин.

— Люблю и буду любить всегда. И не переставал. — Он ощупывал взглядом всю ее, с головы до ног. — Я был слеп и глуп, — В устремленных на нее глазах появилось виноватое выражение. — Я умудрился совершить еще одну ошибку — решил, что мне удастся заменить тебя кем-то другим. Точнее, весьма непривлекательной личностью по имени Гейл, которая из кожи вон лезла, чтобы доказать, что станет незаменимой для меня, если только я позволю.

Кэтрин ждала упоминания этого имени, взвешивая про себя, стоит ли разрушать вопросами магию мгновения или же лучше оставить все как есть и просто дождаться, пока оно выплывет само собой.

— Гейл… Как ты с ней познакомился? А вы?… — У нее болезненно сжалось сердце при мысли о возможности хоть какой-то близости между ним и другой женщиной.

— Я познакомился с ней на одной из тех отвратительных вечеринок, которые принято устраивать на Рождество. Я себе спокойно напивался и думал о тебе, как вдруг она возникла рядом, выставляя себя напоказ. Она только что вернулась из двухнедельной поездки в Нью-Йорк и решила, — что данное обстоятельство оправдывает ее стремление познакомиться со мной. А я смотрел на нее и видел твое лицо — и был до такой степени зол на тебя, на себя, на весь свет, что начал с ней болтать. Потом услышал, как приглашаю ее пообедать вместе, пришел в ужас от этой перспективы, но этот ужас только окончательно перекрыл все пути отступления. А потом, не успел я и глазом моргнуть, как она уже водворилась в доме и на кухне, пытаясь убедить меня, что холостяцкая жизнь — неестественное состояние для мужчины. Каждый раз, глядя на нее, я видел тебя. Поначалу мне хотелось доказать самому себе, что уж теперь-то ты все разрушила, что я получил незабываемый урок, что я все-таки не законченный идиот, но чем сильнее я старался себя в этом убедить, тем больше убеждался, что я таки законченный идиот.

— Ты хочешь сказать… — Глаза Кэтрин от ужаса округлились, и она с трудом удерживалась от смеха.

— Ох, любимая… — На его лице было написано смущение. — Я был глупцом, но ты должна поверить, что я ее и пальцем не тронул. Ни разу. У меня даже такого соблазна не возникло. Едва она перешагнула порог моего дома, я думал только об одном — как от нее избавиться. Эта девица — длинноногая блондинка, работает моделью, но, если бы она забралась на стол посреди кухни и устроила танцы со стриптизом, я все равно не взглянул бы на нее. Пожалуйста, поверь мне.

— Я верю, — улыбаясь, сказала Кэтрин, — и, кроме того, Клэр она тоже не очень-то пришлась по душе, а дети могут стать сущими дьяволятами, если им кто-то не нравится.

— Ты все знала?

— Информация была любезно предоставлена твоей дочерью, — с серьезным видом ответила Кэтрин, и он расхохотался.

— Представить не могу, что меня ждет в будущем. Мне же придется сражаться с вашими объединенными силами, — качая головой, добавил он. — Ведь, у нас есть будущее, Кэтрин?

— Конечно, — лениво протянула она и накрыла его ладонь своей. — Я люблю тебя, Доминик Дюваль.

— Да. — Он был в высшей степени доволен ответом. — Полагаю, осталось только решить — где и когда. — Он перевернул ее руку вверх ладонью, потер кончиком большого пальца мягкую поверхность, и у нее от этого нежного, интимного жеста едва не разорвалось сердце.

Неужели и у Дэвида все было вот так же?

Когда он понял, что полюбил Джек и что его любовь взаимна? Было ли у него это глубочайшее, неизбывное желание протянуть руки и слиться в единое целое с Джек — такое же, какое сама она испытывает к Доминику? Если да, то неудивительно, что они решили сбежать и пожениться тайком, лишь бы не дать никому ни малейшего шанса разрушить свою любовь.

Раньше я не знала истинного счастья, думала она. Да, мне удалось, конечно, взглянуть на него одним глазком, но, когда знаешь, что оно недоступно, образ расплывается.

— Когда угодно, — отозвалась она. — Где угодно.

— Ну нет, малышка. — Он криво усмехнулся. — Теперь, когда я наконец-то до тебя добрался, я ни за что не дам тебе возможности передумать. — И улыбнулся, потому что понимал, что она сама никогда не передумает, и эта мысль его воодушевляла. — Кроме всего прочего, есть еще Клэр. Ребенок с весьма определенными взглядами на жизнь. — Он напустил на себя глубокомысленный вид. — Нет, точно, она не одобрит, если я втяну ее обожаемую учительницу в благословенный, но не освященный узами брака союз. — Он усмехнулся. — Таким образом, «когда угодно» превращается в «как можно скорее», а «где угодно» может запросто означать «здесь, в моем доме». В конце концов, — добавил он, — это ведь теперь и твой дом тоже.

— Да, любовь моя. — Она протяжно, удовлетворенно вздохнула. — И мой дом.

Как давно ее сердце стремилось к этому!