— Что-то ищете?

Я обернулся. Сэр Уильям стоял, прислонившись к дереву, и полировал тряпицей лезвие шпаги. Моей шпаги.

Я выдохнул.

— Слава богу. Я думал, что потерял…

— Вы знаете, что происходит, когда шпага мокнет, милорд? — спросил сэр Уильям.

— Она… э… ржавеет?

— Точно. А что хорошего в ржавом клинке?

Я сглотнул.

— Ничего?

— Молодец, Эшкомб. Ответ верный.

Он в последний раз провёл тряпицей по клинку, а потом поднял его.

— Шпага — это инструмент, с помощью которого человек может защитить себя, своего короля и людей, которых он любит. Её никогда не следует оставлять без присмотра. И, конечно же, не стоит бросать её на траве, где выступает роса. Ибо потом появляется известный бич всякого солдата — ржавчина.

Он оттолкнулся спиной от дерева.

— Я пока не удостоился чести обучать вас, и, к сожалению, в поездке я этого сделать не успею. Но — с разрешения милорда, само собой — я всё же потрачу немного своего времени, чтобы преподать вам один урок.

Урок состоял в том, что сэр Уильям уложил меня поперёк бревна и хлестал шпагой по заднице до тех пор, пока из моих глаз не брызнули слёзы. Закончив, старик вернул мне оружие.

— Хороший клинок, — одобрительно сказал он.

Я поднялся в свою комнату и сел в таз с водой, чтобы хоть чуть-чуть охладить пылающий зад. К счастью, было раннее утро, поэтому моё унижение наблюдал только Том. Позже Салли спросила, почему это я весь день стою на ногах и не присяду даже на миг.

Я держал тайну при себе, но затвердил урок. Никогда больше я не забывал оружие на траве.

Глава 12

Хотя могло показаться иначе, шпаги и связанные с ними побои были не главным во время нашего путешествия.

Лорд Эшкомб предупредил нас, что ни одна живая душа — даже Миэтта — не должна знать, кто мы на самом деле. И не только ради сохранения секретности нашей миссии. Парижские аристократы никогда не позволили бы простолюдинам жить бок о бок с ними — независимо от обстоятельств. Выдавать себя за дворянина было, вообще говоря, преступлением и каралось смертью. Вдобавок, как заметил лорд Эшкомб, чем надёжнее сохраняется тайна — тем лучше. Пока отравитель на свободе, никогда не узнаешь, кому можно верить.

Посему мы с Томом и Салли не могли проводить вместе столько времени, сколько мне хотелось бы. Помимо повозок, перевозивших багаж, у нас было ещё три кареты, предназначенных только для Генриетты и сопровождающих её дам — среди которых теперь обреталась и Салли. Как и я, она скрывала свою настоящую личность, выдавая себя за дворянку — дальнюю родственницу лорда Эшкомба из Европы. Вдобавок лорд Эшкомб обеспечил отдельную карету для новоиспечённого барона Чиллингема, чтобы я мог учиться в дороге. А ещё была открытая повозка, где Том тренировался с сэром Уильямом.

И хотя я постоянно наблюдал за Томом, большую часть времени мы проводили порознь. Хорошо хоть, что у меня для компании оставалась Бриджит. Я выпускал её из клетки, и она радостно порхала между трюхающими по ухабам экипажами, впервые за несколько месяцев получив возможность снова расправить крылья. Всякий раз, когда мы проезжали мимо какого-нибудь пруда, она плескалась в нём, чистя пёрышки, а потом догоняла нас и усаживалась на окошко моей кареты, довольно воркуя.

Я попросил Салли проехаться со мной, но она отказалась:

— Я не могу. И кроме того, мне будет лучше остаться с девушками. Они постоянно сплетничают, а это полезно. Может, удастся выяснить, кто хочет убить Миэтту.

Я огорчился, но, как ни крути, Салли была права.

— И как, узнала что-нибудь?

— Кучу всего, — сказала она. — Знаешь ли ты, что в Пале-Рояле живёт около тысячи человек?

Пале-Роялем назывался дворец в Париже, где сейчас обитали Миэтта и её муж Филипп — родной брат короля.

— И речь не только о слугах. Филипп и Миэтта всё время принимают у себя каких-нибудь гостей.

Такими гостями предстояло стать и нам. Так мы смогли бы изучить круг общения Миэтты и смешаться с её приближёнными. Но искать среди тысячи человек?.. У меня снова свело живот.

Учитель, что мне теперь делать?.. У него не было ответа. На сей раз я остался совсем один.

— Может, всё-таки проедешься пару часов в моей карете? — спросил я Салли. — Ты расскажешь мне, о чём болтают дамы, и мы вместе прикинем, кого подозревать.

— Я же сказала, что не могу.

— Ну хотя бы час! Ты не успеешь по ним заскучать.

— Это неприлично.

— В каком смысле?

— Ты постоянно забываешь, что ты теперь барон. А я — леди Грейс. Я не могу проводить время наедине с юношей за закрытыми занавесками. Если только ты не хочешь, чтобы весь Париж считал нас любовниками.

Я был ошеломлён. О таком я даже не думал. И теперь понял, что нужно как следует поразмыслить, каково это — быть Кристофером Эшкомбом, а не Кристофером Роу. И о том, как эти девицы будут болтать, что Салли — моя любовница.

— Вот уж точно не хочу! — сказал я.

Лицо Салли затвердело. Она сжала губы, повернулась и зашагала прочь.

Я посмотрел на Тома, отдыхавшего после тренировки.

— Что я такого сделал?

Том пожал плечами, озадаченный не меньше моего.

Сэр Уильям приподнял бровь.

— И мне ещё говорили, что ты дока в расшифровке тайных посланий.

Том каждый день пропадал на тренировках, а Салли держалась отстранённо, так что у меня было предостаточно времени на учёбу. Король надеялся, что я разыщу убийцу, и, значит, мне нужно было узнать как можно больше о всевозможных ядах.

Когда кортеж Миэтты огибал всё ещё охваченный чумой Лондон, я с одним из солдат съездил в город. Он проводил меня до Блэкторна, и в аптеке я собрал всё, что могло пригодиться в путешествии. У мастера Бенедикта было несколько книг и некоторое количество его собственных заметок о ядах и противоядиях. Я собрал их в стопку и связал ремешком, добавив туда же личные дневники учителя от 1652 года. В тот год он провёл несколько месяцев в Париже, ища средства лечения чумы. Мастер Бенедикт жил у своего старого друга Марина Шателена, графа де Гравиньи. В дневниках были в основном записи об экспериментах с предполагаемыми лекарствами от чумы, но встречались также заметки и о самом городе. Лорд Эшкомб дал мне карту Парижа, и я подумал, что любые идеи и мысли моего учителя могут оказаться полезны.

В аптеке я взял, помимо прочего, немного зерна для Бриджит и ещё кое-что. После сентябрьских событий, связанных с мнимым лекарством от чумы, я немало потрудился, выясняя, что мастер Бенедикт знал о ядах.

Однажды вечером, разбирая вещи учителя, я нашёл сундучок, спрятанный под кипой бумаг. Это был простой, но прочный ящик из вишнёвого дерева, ничем не украшенный, если не считать пары крепких замков. Обнаружив его, я принялся повсюду искать ключи и в конце концов нашёл — один в мастерской, другой в комнате моего учителя. Открыв сундучок, я понял, почему мастер Бенедикт соблюдал такие предосторожности. Яды. Внутри лежали разнообразные яды — в крошечных баночках, флаконах и пузырьках. Все были надписаны: мышьяк, белладонна, болиголов и ещё несколько десятков других. В крышке были спрятаны записи. Из них следовало, что мастер Бенедикт хранил яды, чтобы изучить их, определить их свойства и изготовить противоядия. Было тревожно — и, как ни странно, притягательно — держать в руках ящик, наполненный смертью.

В то время, когда я его обнаружил, меня занимали другие дела: я должен был изготовить огромное количество венецианской патоки для врачей, лечащих чуму в городе. Посему я не успел досконально изучить бумаги мастера Бенедикта. Теперь же, когда я ехал в Париж, у меня оказалось полно времени, чтобы в них покопаться, поскольку, кроме как читать, делать было особо-то и нечего. И хотя меня не слишком прельщало одиночество, я радовался возможности провести время наедине с записями учителя. Я читал его заметки о том или ином яде, потом закрывал глаза и представлял себе его голос. Иногда, на несколько прекрасных мгновений, я представлял, что мастер Бенедикт снова сидит рядом со мной. Записки я читал в карете, а сундучок с флаконами оставлял до вечера и изучал в комнате гостиницы: тряская поездка по неровной дороге и хрупкие банки с ядами — не лучшее сочетание.

— От этих штук в дрожь бросает, — сказал мне Том однажды вечером.

Я не мог с ним не согласиться. Но вместе с тем они притягивали меня. Тем более некоторые выглядели весьма экзотично.

— Только взгляни. — Я вытащил банку, запечатанную воском. Внутри была тёмная липкая жижа. — Это из Южной Америки. Называется кураре.

— И что будет, если его выпить?

— Вообще-то, ничего. Он работает, только если смазать им оружие. Когда яд попадает в кровь, он парализует. Мышцы перестают работать. Но, видимо, жертва продолжает чувствовать, что умирает.

Том пришёл в ужас.

— И кто изобрёл эту штуку?

— Изначально она не предназначалась для людей. Индейцы племени макуши в Гайане обмакивают в яд свои стрелы, когда охотятся.

— Тогда зачем он понадобился мастеру Бенедикту?

— Для опытов. Чтобы немного расслабить мышцы и тело. Он думал, что небольшие дозы могут оказаться благом для тех, кто страдает падучей болезнью. А посмотри вот на это!