— Хилая какая-то конспирация.

— А все потому, что Реймонд очень любит пустить пыль в глаза.

— Во-во, то же самое и Боб говорил. А неужели Реймонд сам все это и придумал?

— Да, конечно, нет. Он работает за деньги, как и все остальные. Есть уйма людей, которые очень хотят, чтобы у той или иной компании возникли неприятности, и с радостью отвалят за это крупные башли.

— Да-а.

А ведь сегодня Артур слинял с тусовки необычно рано, предварительно отказавшись, к вящему удивлению Сэнди, от пипетки «Звонка». А куда, кстати, запропастился Джим?

36

По пути на урок Джим заскакивает в «Бургер Кинг» с благодушным намерением быстренько перехватить гамбургер плюс чипсы плюс кока-колу. Заметив на стойке маленькую, бесплатно распространяемую газетку «Реджистер», он берет ее и бегло проглядывает. Листок состоит по большей части из реклам и объявлений, но есть тут и крошечная колонка новостей — конечно же, местных.

...

«Аэроджет Норт» — новая жертва диверсантов

— гласит шапка. Вот, опять наша работа. Джим читает заметку с большим интересом — как и в предыдущих случаях, они не видели результатов своей операции. Согласно заявлению представителя «Аэроджета», на этот раз пострадала разработка программного обеспечения противоракетной защиты. «Фантастический успех», — думает Джим, выкидывая газетку в урну. Он выходит с гордо поднятой головой, ощущая себя одним из актеров, разыгрывающих драму мировой истории.

После этого очень трудно сосредоточиться на проблемах грамматики. Сегодня один из ученичков выдал пенку: «Соединенные Штаты Америки — надежный гранат восстановления мира в Индонезии». Да-а, гранат. А почему не «бомб» или «ракет»? С другой стороны, фразу можно прочитать и метафорически, только чего уж так скромно — гранат? Изумруд, или даже алмаз. Одним словом — перл. Джим приходит в хорошее настроение. Но только эта история лишний раз свидетельствует, что ничего эти сучьи дети не читают. А уж письменное изложение своих мыслей для них и вовсе какое-то экзотическое ремесло вроде набивки чучел или настройки роялей. И разве возможно научиться языку за один коротенький семестр? И они, и он, Джим, поставили перед собой явно непосильную задачу. Так стоит ли тогда и упираться?

Урок окончен. Джим собирает со стола бумаги, засовывает в сумку, тушит свет и выходит в коридор. Дверь соседнего класса открыта, это что-то новенькое. Урок. Молоденькая, черноволосая учительница прямо брызжет энтузиазмом.

...

Растрепанная грива черных, вьющихся волос. Крупная девушка — высокая, ширококостная, плотная.

Армейские защитные брюки, поношенный, бесформенный свитер, рукава закатаны выше локтя.

Мужские ботинки.

Что-то рисует на мольберте — а! Художница. Теперь все понятно, да?

Нет. Стоп-сигнал. Стихотворение — это список «Что Нужно Сделать».

Джим заходит сбоку, пытается рассмотреть, что там, на мольберте. Размашистые черные штрихи. Она работает углем с непринужденной уверенностью, иногда — даже не глядя на рисунок. «И вы попробуйте», — приказывает она ученикам. Попробовать рисовать, глядя в другую сторону?

Ученики пробуют, а тем временем она идет к двери.

— Вы заблудились?

— Нет! Я вел урок в соседнем классе, только что кончил. — «А может, я и вправду заблудился…» — Захотелось посмотреть.

— Если хотите посмотреть, заходите в класс.

Джим неуверенно мнется, но девушка уже вернулась к мольберту, и так вот взять и уйти — это будет просто невежливо. Он смущенно проскальзывает в класс и садится за ближайший к двери стол. А чего тут, собственно, такого?

Ученики сидят за столами, за партами, стоят у мольбертов, все они самозабвенно рисуют. На мольберте учительницы набросок пейзажа в китайском то ли японском стиле. Нагромождение горных вершин, полускрытых облаками. Внизу — крошечные кривые сосны, спадающий водопадом ручей, чайный домик, группа пузатых монахов, монахи хохочут, глядя на птицу. Настоящая дзеновая картинка. Джим забросил дзен, ведь это до безнадежности аполитичное учение, но все же в искусстве есть нечто такое, что…

Учительница поднимает голову к настенным часам.

— Мы с вами уже переработали. Пора закругляться. — А когда ученики начинают собирать свои вещи, она добавляет: — Нужно научиться рисовать не думая, без участия головы. Это не придет сразу, потребуется много времени, долгая практика. И все это время вы должны учиться смотреть, учиться видеть. Видение и техника. Научитесь использовать свободные, незарисованные пространства. Когда вы освоите пробелы, все остальное будет зависеть исключительно от видения. — Она уже не у своего мольберта, а в центре класса, среди учеников. — Мы проходим по жизни с закрытыми глазами, как слепые, как лунатики, а так нельзя. Так нельзя. Вы должны поместить свой разум в глаза и наблюдать. — Теперь она берет свою палитру, относит ее в угол, к раковине, у которой толпятся ученики, и начинает мыть кисти. — А когда это станет автоматической привычкой, вы увидите мир как последовательность бесчисленных картин, и тогда техника, которую вы освоите, поможет вам перенести часть этих картин на бумагу. Сегодня, сейчас, когда вы будете выходить из двери класса, думайте о том, что я сказала, и проснитесь. До свидания, увидимся в четверг.

Негромко переговариваясь, ученики расходятся. Джим сидит за столом и смотрит. Девушка кидает свои рисовальные принадлежности в большой портфель — почти чемодан. Защелкивает замок.

— Ну так что? — поворачивается она к Джиму.

— Я учусь смотреть.

— Поосторожнее. — Она смешно морщит нос. — А то еще начнете натыкаться на мебель.

Джим нерешительно мнется.

— А может, зайдем в кофейню?

Теперь в нерешительности девушка, она опустила глаза. Господи, думает Джим, да какая же она застенчивая, разве поверили бы в это ее ученики?

— Хорошо. — Она хватает портфель и быстро, большими шагами выходит из класса.

Джим идет следом. Они знакомятся. Девушку звать Хана Штеентофт, а живет она в Можеска-Каньоне, совсем неподалеку от колледжа.

— Ты художница? — спрашивает Джим.

— Да. — Вопрос кажется ей смешным. Почему?

Кафе декорировано с жалкими потугами на стиль богемной кофейни: пластиковая имитация деревянных потолочных брусьев, полумрак, на старинных плакатах — какие-то европейские замки, вдоль одной из стен — автоматы, торгующие напитками и едой. Нагляднейшее свидетельство того, что Трабуко — третьеразрядный колледж. Посетителей — нуль. Хана и Джим садятся в углу, подальше от уборщицы, моющей деревянную (тоже имитация) дверь.

— А ты рисуешь в этом самом стиле, который ты сегодня преподавала?

— Нет. Это просто инструмент для становления стиля. Я люблю китайский рисунок, иногда и сама пользуюсь техникой периода династии Мин, она идеально подходит для решения некоторых задач, но только… вот ты говоришь, учишь писать? Это как если бы ты вел курс по сочинению сонетов, а я бы спросила тебя, пишешь ли ты сонеты. Скорее всего оказалось бы, что нет, но то, чему научили тебя сонеты, может быть использовано в других стихотворных формах.

Джим кивает:

— А ты продаешь свои картины?

— Конечно. На эту зарплату не больно-то проживешь, — смеется Хана.

Джиму смеяться не хочется:

— А кто у тебя покупает?

— По большей части — индивидуальные покупатели. Из каньонов, из Лагуны. А кроме того — банки. Делаю по их заказам стенные росписи. А что ты пишешь? — меняет она тему разговора.

— Ну… стихи. По большей части. Но преподаю я самый тупой английский.

— Тебе он что, не нравится?

— Да нет, нравится, конечно, нравится. — Джим уже сожалеет о неосторожно сорвавшемся с языка слове.

Кружку пива Хана опустошает чуть ли не залпом. Они беседуют о преподавании. Потом переходят на живопись. Джим знаком с импрессионистами и с обычным для культурстервятника джентльменским набором прочих художников. Им обоим нравится Писарро. Хана рассказывает о Мэри Кассат, а потом о Боннаре, предмете особых ее восторгов.

— Ведь сколько, казалось бы, прошло времени, но даже и сейчас некоторые аспекты его творчества остаются малопонятными. Вот, скажем, колорит — странный, неестественный, но стоит приглядеться к окружающему миру получше — и вот он, боннаровский колорит, но только не на поверхности, а вроде как в глубине вещей.

— Даже эти белые тени, которые есть на одном из его полотен?

— Cabinet de Toilette? [«Туалетная комната» (фр.).] — смеется Хана. — Ну… не знаю. Думаю, это он в интересах композиции. Честно говоря, я тоже никогда не встречала белых теней. Но как знать, может, Боннар их и видел. А почему бы и нет, ведь он был гений.

Гений. Хочешь не хочешь, приходится выяснять, чем эти самые гении отличаются от простых смертных и чему можно у них научиться. Чему — и каким образом. Джим сразу же признается, что не считает себя гениальным поэтом, он и вообще сильно сомневается в своей причастности к высокому искусству поэзии, однако делиться этим сомнением с новой знакомой как-то не очень хочется. Совсем иначе ведет себя Хана — она воздерживается как от заявлений о собственной гениальности, так и от каких-либо самоуничижительных признаний. Разговор становится все более оживленным, Хана и Джим поминутно перебивают друг друга — каждому хочется сказать побольше, уточнить и развить чужую мысль. Джиму очень нравится эта девушка.