— Здорово!
На одной картине — взгроможденная на опоры трасса, жирная золотая лента, перечеркивающая зеленоватое небо, а чуть сбоку — бронзовая громада молла. Ну точно как там, у него под той трассой.
— Да, Хана.
Еще одна абстрактная структура — ньюпортская гавань, залив — сине-зеленый, а лодки, корабли и полуостров — золото.
— И почем ты это продаешь?
— Вам, мистер учитель, не по карману.
— Я не про себя думал, я про Сэнди. Он наверняка захотел бы что-нибудь такое для своей спальни.
— У-гу.
Джим смотрит, как Хана смешивает в синих плошках золотые, ярким металлом отсвечивающие краски. Спутанные черные волосы упали на лицо, висят над самой посудиной. Вот это бы кто нарисовал. В нем просыпается какое-то странное, трудно определимое ощущение…
Она смешивает краски, а Джим рассказывает про своих друзей. Про Таши, который пишет рассказы о своем серфинге, рассказы, живостью своей и прозрачностью далеко превосходящие опусы самого Джима.
— А это потому, что он не пытается создать произведение искусства. — Хана улыбается своей плошке. — Очень ценное состояние сознания.
Джим кивает. Он рассказывает о нежелании Таши сотрудничать с миром, о бешеной энергии Сэнди и его деловых подвигах, его в легенду вошедшей привычке всюду опаздывать. И про Эйба тоже. Джим рассказывает, как Эйб приходит после работы на тусовку, и какое у него бывает при этом осунувшееся лицо, и как усилием воли он превращает это лицо в веселую маску. И как он последнее время сторонится Джима, подсмеивается над полным неумением Джима хоть что-нибудь сделать руками, и все время общается с Ташем и Сэнди, а Джим вроде как в стороне, и как иногда все-таки случаются короткие проблески близости, которая была у них прежде.
— Иногда я рассказываю что-нибудь, а Эйб вдруг вскинет на меня глаза, словно выстрелит, а потом закинет голову и хохочет, и я вдруг понимаю, как мало все мы знаем о своих друзьях, кто они такие и что они о нас думают.
Хана кивает, поднимает на него глаза и улыбается, редкий случай.
— Ты любишь своих друзей?
— Что? Да, а то как же, — смеется Джим.
— Ну вот, я начинаю работать. Отойди, пожалуйста, в сторону, не засти. Садись куда-нибудь и делай что хочешь, а хочешь — поезжай домой.
— Я посмотрю другие картины.
Джим смотрит их одну за другой, поглядывая время от времени на Хану. Работает она сидя — сгорбилась над лежащим на столе холстом и орудует крошечными кисточками. Лица не видно, его скрывают упавшие вперед волосы. Тело словно окаменело, двигается только кисть руки — движения еле заметные, но быстрые, уверенные… сколько же часов нужно ей, чтобы закончить одну картину? А сколько их здесь, на полу, штук ведь шестьдесят, не меньше. Да-а.
А потом Джим откладывает картины и смотрит уже только на Хану. Хана этого не замечает. Время от времени она набирает полную грудь воздуха, затем выдыхает и задерживает дыхание. «Вроде чейн-стоксовского дыхания, — думает Джим. — Словно она на большой высоте». В какой-то момент он приходит в себя и осознает, что смотрит на эту неподвижную фигуру, ни о чем не думая уже… уже неизвестно сколько времени. Вроде медитации, которая никогда ему не удавалась! Правда, сейчас он чуть было не уснул.
— Хана? Я, пожалуй, пойду.
— Хорошо. Увидимся?
— И не сомневайся.
По пути домой Джим буквально слышит зарождающееся стихотворение — даже целую поэму, в которой есть и золотые трассы, и зеленое небо, и громоздкая фигура, приткнувшаяся над низеньким столом. Но потом стихотворение куда-то исчезает, дома, у компьютера он не может вспомнить ничего, кроме каких-то перепутанных обрывков и почти невыразимых словами образов. Когда Джиму надоедает таращиться на пустой экран, он ложится и впадает в беспокойное, полудремотное состояние. И снова он идет по усеянному развалинами холму, и снова низкие, обрушившиеся стены, и пустынная до самого горизонта земля… и снова из холма восстает нечто, которое должно ему о чем-то рассказать, только он не понимает — о чем. А потом он поднимает голову и видит золотую трассу, повисшую в зеленом небе.
Таш далеко не горел желанием участвовать в приемке прибывающего с Гавайев контрабандного груза, но Сэнди все-таки его уломал. Подействовали не столько финансовые доводы, сколько настоятельные личные просьбы, Таш он и есть Таш.
Вскоре после этого к Сэнди зашел Боб Томпкинс с последней информацией относительно доставки «Носорога» и с ключами от лодки, стоявшей в ньюпортской гавани. Обговорив дела, они прихватывают по стакану и удаляются на балкон; вскоре туда же выходит и Анджела.
— А как там у Реймонда? — безразлично интересуется Сэнди.
— Да все в порядке.
— Так и продолжает громить оборонную промышленность ОкО?
— Еще как, пуще прежнего.
— И что, навербовал для своего крестового похода местных дурней?
— Вернее сказать — нанял. Ну да, конечно. Ты не думаешь, что он все сам делает?
Сэнди медлит, ему не хочется проявлять повышенного интереса, но тем временем в разговор вмешивается Анджела:
— Мы думаем, что с ним связались некоторые из наших друзей, и боимся, не нарвутся ли они на крупные неприятности.
— Ну… — хмурится Боб, — я не знаю, что тут и сказать. Во всяком случае, Реймонд принимает самые строгие меры безопасности. Он божится, что все идет тихо и гладко.
— А слухи уже разносятся, — замечает Сэнди.
— Да? — снова хмурится Боб. — Ладно, я скажу Реймонду. Мне и самому кажется, что пора бы все это кончать, только не знаю, согласится ли он.
Сэнди бросает взгляд на Анджелу, и они переводят беседу на другие темы. Потом, обдумывая услышанное, Сэнди приходит к выводу, что ничего особенно ценного он, собственно говоря, не узнал. Зато удалось послать Реймонду полезную информацию.
Следующим утром Сэнди и Таш идут в гавань. Боб принес все необходимые ключи — от автостоянки, лодочной пристани, от ворот, ведущих к пристани, от клетки, ограждающей лодку, специальный ключ для отключения охранной системы, три ключа, позволяющих проникнуть во внутренние помещения лодки, и один, высвобождающий такелаж.
Лодка — это не лодка, а скорее уж яхта. Тридцатитрехфутовый катамаран с широким, объемистым корпусом, не отличающийся особой скоростью и гордо именуемый «Гордость Топеки». Надежная тиковая обшивка, борта и палуба — синие, паруса — всех цветов радуги сразу, на корме каждого из полукорпусов — небольшой вспомогательный движок. Они спускают яхту со слипа, включают движки и неспешно, с негромким тарахтением двигаются к выходу из гавани.
...Мимо пяти тысяч лодок.
Мимо павильона Бальбоа и парома, перевозящего туристов.
Мимо дома, разрезанного пополам двумя насмерть поссорившимися братьями. Это — наша История.
Мимо буйка, отмечающего место, где ставил свою яхту Джон Уэйн.
Мимо поста морских пограничников (нужно выглядеть как можно безобиднее).
Мимо пальм, склонившихся над Пиратским Логовом. Это — твое детство.
А потом — в узкий канал, зажатый между двух молов. Час пик, и на выходе из самой оживленной гавани мира пробка почище уличной, скорость — пять узлов. Ничем не лучше, чем на трассе. За левым (если двигаться на выход) молом — Корона-дель-Мар, именно там Каханомоко познакомил Калифорнию с серфингом. Справа, за более длинным молом — Клин, любимое место бодисерферов.
— Интересно, откуда натащили все эти валуны и булыжники, из которых сложены молы? — лениво спрашивает Сэнди. — Тут поблизости ничего такого нет.
— Спроси у Джима.
— А ты помнишь, мальчишками мы добегали тут до самого конца?
— Да. — В самом конце корона-дель-марского мола — металлическая вышка, увенчанная мигающим зеленым огоньком. Одна из волшебных целей их детства. — Мы были психами, что носились по этим булыганам.
— Знаю! — смеется Сэнди. — Один раз поскользнуться — и с концами. Сейчас бы я ни за что.
— И я. С возрастом мы стали рассудительнее.
— А-ха-ха, ха-ха-ха. Что сразу же мне напомнило — а не пора ли запустить в глаз?
— Только поднимем сперва паруса, а то еще забудем, как это делается.
Сэнди и Таши поднимают грот, яхта бежит быстрее, они правят к югу.
...Двигатели выключены. Сзади — белый пенный след. Отражение солнца в воде. Ветер сносит к берегу. Парус вздувается беременным животом.
Сэнди набирает полную грудь воздуха, выдыхает:
— Да, да, да. Наконец свободен [Наконец свободен — слова, выбитые на могильной плите Мартина Лютера Кинга.]. Самое время отметить это дело.
— Тут куда лучше, чем в городе.
Сэнди капает в один глаз, в другой, промаргивается, вздыхает.
— Единственный достойный способ передвижения. Нужно затопить улицы и выдать каждому по катамарану, хотя бы маленькому.
— Мысль.
Намеченная точка рандеву расположена милях в шестидесяти от берега, за островом Сан-Клементе. Остров этот — федеральная собственность, и живут там одни козы. ВМС и морская пехота используют его для своих забав — здесь отрабатываются вертолетные атаки, воздушное и морское десантирование, точечное бомбометание и прочие такие штуки.
Торопиться некуда, корабль с Гавайев прибудет только завтра, возможно даже — завтрашней ночью. Сэнди и Таш почти не разговаривают — их долгое знакомство в этом не нуждается.