Никто не разговаривает. Поздно, они устали. В машине царит какое-то такое — элегическое, что ли? — настроение. Они исполнили один из своих ритуалов, даже не «один из», а главный, древнейший. Ритуал, вошедший в жизнь каждого из них чуть ли не от рождения. Сколько бессчетных вечеров кружили они по аутопии, и говорили, и вкушали совместную трапезу, и смотрели на мир? Тысячу? Две тысячи? Вот так они дружили. Но только у сегодняшнего вечера странный какой-то привкус, словно они исполняют этот свой ритуал в последний раз. Ничто не вечно. Каждого из них влечет в свою сторону, появились центробежные силы, разрывающие их общую жизнь, и они это ощущают, они понимают, что приходит конец их долгому, затянувшемуся детству. Ничто не вечно. Именно это ощущение повисло в машине, тяжелое и отчетливое, как запах тех самых чипсов.

Сэнди нажимает кнопку, стекло в его окне скользит вниз.

— Ну что, по пипетке на дорожку?

Они заезжают в гараж СКП, Эйб и Таши направляются к своим машинам, Джим тоже — но тут его подзывает Сэнди.

— Джим, а ты часто видишь Артура? — Вопрос сопровождается сонным почесыванием головы.

— Да нет, совсем изредка. Вот за это время, после Европы, один всего, наверное, раз.

Сэнди на мгновение задумывается, выбирает наилучшую методику проведения допроса.

— А ты не знаешь, не связан ли он с чем-нибудь таким, ну, знаешь, посерьезнее, чем эти его плакатики?

Джим густо краснеет.

— Ну, понимаешь… Я, в общем-то, не уверен…

С Артуром все ясно. И Джим про него знает. Не исключено, что и сам в это вляпался. Вполне возможно. Даже — скорее всего. Трудно, конечно, представить себе Джима, участвующего в диверсионной операции, но ведь как знать? Такие за идею куда угодно пойдут.

Так что же можно сказать, а чего не стоит? Теперь уже об этом думает не Джим, а Сэнди. Джим — один из его лучших друзей, тут нет никаких сомнений, но Боб Томпкинс — крупный деловой партнер, а заботясь об интересах Боба, приходится заботиться и об интересах Реймонда. Положение щекотливое, Сэнди устал. Спешки тут вроде никакой особой нет, да и вообще — что такого уж существенного может сказать он Джиму? Лучше узнать сперва побольше, а уж потом и начинать разговор. Артур Бастанчери работает на Реймонда, это точно, Джим работает с Артуром — ну, это почти наверняка. А вот Реймонд, работает он на кого-нибудь или сам по себе? Ну какой, скажите на милость, смысл дергать Джима, не разобравшись в этом ключевом вопросе? Правду говоря, Сэнди настолько обессилел, что ему вообще трудно сейчас думать о чем бы то ни было.

— Артуру надо быть поосторожнее. — Он хлопает Джима по руке, видит на его лице удивление и добавляет, поворачиваясь к лифту: — Да и тебе бы не мешало.

Уже три часа ночи. Если встать завтра в семь, можно успеть позвонить отцу в Майами, а то потом у них там будет обед.

54

Джим проводит в конторе Первой американской компании титульного страхования и торговли недвижимостью который уже день подряд, что полезно для его банковского счета — в ущерб настроению.

— Все на мази, Джимбо! — лицо Хэмфри сияет. — Строим мы все-таки этот корпус «Пурва». Амбанк утвердил кредитование, сегодня подписаны последние бумаги. Остается только получить подтверждение от остальных предполагавшихся участников проекта, нужно будет сделать это в темпе, за пару дней, пока никто не передумал.

— Хэмфри, да ведь у вас так и нет на это здание съемщиков.

— Ну, как сказать, ведь некоторые интересовались. Да и вообще это ерунда, будет здание, будут и съемщики.

— Хэмфри! Насколько заполнены административные корпуса, построенные в ОкО за последнее время? На двадцать процентов?

— Что-то в этом роде, точно не помню. Но все еще изменится, бизнес быстро растет.

— Не понимаю, откуда ты это взял. Наш округ забит под завязку, некуда здесь расти.

— А вот и ничего подобного. До насыщения еще ой как далеко.

— А-а-а… — Ну что тут, спрашивается, скажешь? — И все-таки это глупо.

— Ты, Джим, запомни главный закон: если есть деньги и земля — нужно строить! Не так-то просто получить и то и другое одновременно. Как ты видишь по истории этого проекта. Но мы его пробили! Кроме того, тут не будет никаких проблем с заселением — мы напишем в рекламе, что новое здание имеет вид на океан.

— Это что, Хэмфри, через горы Санта-Ана, что ли? Насквозь предлагаешь смотреть?

— И ничего подобного. Океан виден через ранчо Робинсона, во всяком случае — кусочек океана.

— Хорошо, хорошо. Валяй, ставь еще одну пустую коробку.

— Об этом, Джим, не беспокойся. Единственная наша проблема — поскорее все запустить в ход.

Джим возвращается домой в совершенно кислом настроении — и сразу слышит телефонный звонок.

— Что там еще? — рявкает он в трубку.

— Хелло, это Джим?

— А, Хана. Здравствуй, как жизнь?

— У тебя что, неприятности?

— Да нет. После дня, проведенного в конторе, я всегда немного невменяемый.

Хана смеется:

— Тогда приходи-ка ты лучше ко мне, поужинаем.

— Обязательно! А что принести?

Часом позже он уже едет по трассе Гарден-Гроув, затем пересекает Ирвин-Парк, выезжает на трассу Сантьяго, сворачивает в узкий, глубокий каньон Моджеска, а потом — за Такеровским птичьим заповедником — в его ответвление. К переоборудованному для жилья гаражу, который снимает Хана, ведет щебеночная дорожка, он стоит посреди рощи старых, очень высоких эвкалиптов. Главный на участке дом — маленький, свежепобеленный, колониального [Колониальный тип — характерный для тринадцати английских колоний XVII—XVIII веков, превратившихся потом в США.] типа коттедж — выглядит скромно, неброско, но уединенное его расположение, обширный, заросший деревьями участок, все это ясно говорит, что владелец этой усадьбы — богатый человек. А Хана?

Гараж переоборудован не столько в квартиру, сколько в художественную мастерскую. Почти все его пространство занимает одна просторная комната, заваленная холстами, кистями и красками, — примерно так же, как та, прежняя мастерская Ханы. В одном углу отгорожены кухонька и ванная, а в другом — спальня, почти такая же маленькая, как ванная.

— Мне нравится, — объявляет Джим. — Вроде моей квартиры, только уютнее. — Хана весело смеется. — Только ты не развесила свои картины.

— Ну уж нет. Хочется все-таки иногда и отдохнуть. Представляешь себе, что это такое — все время глядеть на свои ошибки?

— Хм-м. А они что, все — ошибки?

— Конечно.

Хана смотрит мимо Джима, в пол, и говорит редкими, короткими фразами. Очередной приступ застенчивости. Джим следует за ней на кухню и помогает отнести гамбургеры к хибачи [Хибачи — маленькая японская плита, топливом для которой служит древесный уголь.], установленной снаружи, прямо на земле.

Хана и Джим обжаривают мясо и едят гамбургеры на открытом воздухе, сидя в низких садовых креслах. Они говорят о начинающемся семестре и уроках. О живописи Ханы. О работе Джима в конторе. Джиму хорошо и спокойно — хотя глаза Ханы глядят куда угодно, только не на него.

Небо ясное, в нем даже проглядывают звезды. Листья эвкалиптов не шуршат, а щелкают друг о друга, словно пластиковые монеты. Вечер очень теплый, со стороны Санта-Аны дует еле ощутимый ветерок.

Хана предлагает прогуляться по каньону; они заносят остатки еды и посуду в дом, а затем идут по узкой, темной дороге.

— Ты знаешь что-нибудь про Моджесков? — интересуется Хана.

— Очень немного. Хелен Моджеска была актрисой. Настоящее имя у нее другое, значительно длиннее и очень такое, польское. Вышла замуж за графа, их варшавский салон пользовался большой популярностью. Группа посетителей этого салона загорелась идеей организовать в Южной Калифорнии коммуну. Было это в тысяча восемьсот семидесятых. И ведь они не ограничились разговорами! Колония располагалась неподалеку от Анахейма — это ведь тоже была коммуна, только немецкая. Но потом выяснилось, что никто не хочет заниматься фермерской работой, затея Моджесков рухнула, сами они переехали в Сан-Франциско, и Хелен вернулась на сцену. Она стала здесь большой знаменитостью, граф вел ее дела, жили, в общем, очень и очень прилично. В конце восьмидесятых они вернулись сюда, купили себе поместье и назвали его «Арден».

— «Как вам это понравится» [Место действия этой пьесы У. Шекспира — Арденский лес.]. Красиво придумано.

— Да. На этот раз они решили обойтись без фермерской работы. У них были виноградники, апельсиновые рощи, цветники, большая тенистая лужайка с прудом, в котором плавали лебеди. Днем они катались по своему поместью верхом, а вечерами Хелен устраивала чтения, исполняла куски любимых своих ролей.

— Весьма идиллично.

— Совершенно верно. В наше время такая жизнь представляется чистой фантастикой. Хотя странно сказать, но вот сейчас я могу себе это представить. У вас тут царит какое-то чувство полной отрешенности от мира.

— Знаю. Потому, наверное, я здесь и поселилась.

— Охотно верю. Даже удивительно, что в ОкО может быть такое место.

— Ну, ты посмотрел бы трассу Сантьяго в часы пик. Бампер к бамперу.

— Уж это само собой, но вот здесь и сейчас…

Хана кивает, трогает его за руку:

— Вот, пошли туда, по тропинке. Там ущелье, глубокое и довольно длинное, и оно выводит к вершине, откуда виден весь Риверсайд.

Они пробираются по тесному, с крутыми склонами ущелью; дороги здесь нет, только еле заметная, петляющая среди деревьев тропинка. Джим просто не верит своим глазам. Дикие заросли! Никаких тебе каменных коробок! Да разве такое бывает?