Эйб живет в пристройке родительского дома, на Седельной горе, на склоне, примыкающем к пику Сантьяго, чуть пониже вершины; отсюда весь округ Ориндж как на ладони, а в хорошую погоду видно и гораздо дальше. Место весьма фешенебельное, в полном соответствии с законом Хэмфри: высота равняется деньгам. Накручивая петли крутого серпантина (ПОСТОРОННИМ ВЪЕЗД ЗАПРЕЩЕН), Джим проезжает мимо многочисленных особняков, по большей части — укрывшихся за купами нездешних, экзотических деревьев, сверкающих, как домашние цветочки хорошей, вроде Анджелы, хозяйки. Однако встречаются и дома, кичливо выставленные на всеобщее обозрение.

...

Зеркальные коробки, напоминающие промышленные комплексы Ирвина.

Пагоды. Замки.

Замысловатые деревянные конструкции, напоминающие игорный дом братьев Грин в Пасадине.

(Картонные халупы в непролазной грязи!)

Побелка и оранжевые черепичные крыши чудовищных построек в стиле испанских миссий.

Цирковые купола из стекла и стали — подражание доминирующему стилю моллов, стоящих внизу, на заливаемой наводнениями равнине.

Ты живешь здесь, вот это уж точно. Это не вызывает сомнений.

Они едут неспешно — и безостановочно глазеют на эту выставку архитектурных экстравагантностей, поднимают на смех большинство из них и завистливо облизываются на те немногие, в которых чувствуется вкус, в которых хочется жить. И раз за разом поражаются, что все это — самые настоящие особняки, а не замаскированные жилища на две-три семьи и многоквартирные дома. Верится с трудом.

— Вроде как увидеть вымершее животное, — замечает Джим.

— Динозавра, щиплющего травку у тебя во дворе.

Дом Бернардов, родителей Эйба, стоит у наружного края одного из крутых поворотов серпантина, почти в самом его конце, на им же принадлежащем участке. Он построен целиком из дерева и широко, несколькими уровнями, раскинулся по склону горы. Перед домом японский сад — карликовые сосны (бонсай, так это вроде называется), нависающие над мшистыми лужайками, большие, странной формы валуны, крохотный пруд с высоким дугообразным мостиком. Время не позднее, еще есть возможность припарковаться рядом с домом. Джим открывает дверцу, они с Ханой идут к пруду, поднимаются на мостик.

— Совсем как у Моджесков, — негромко говорит Хана. — Только лебедей не хватает.

В тот самый момент, когда они приближаются к дому, тяжелая дубовая дверь открывается, во двор выходят Эйб и его отец, известный логик, обладатель важных патентов в области компьютерного программирования, а заодно — бывший дипломат и общественный деятель. Доктор Френсис Бернард — самый, наверное, спокойный человек, какого встречал Джим; у него, как и у Эйба, черные волосы и острые черты смуглого лица, но в целом отец и сын мало походят друг на друга. Джим представляет им Хану. Мать Эйба уже две недели как на Гавайях, а теперь туда улетает и доктор Бернард, он как раз направляется в аэропорт.

— Ну что ж, браток… — пожимает ему руку Эйб.

— Тоже мне, браток выискался! — с деланым негодованием фыркает отец. — Увидимся через месяц. — Махнув рукой, он идет в направлении гаража.

— Заходите, пожалуйста. — Эйб искоса окидывает Хану любопытным взглядом.

Хана и Джим следуют за Эйбом; пройдя через несколько комнат, они оказываются в бельведере, нависающем над садом. Сад разбит на склоне горы террасами, а за ним, далеко внизу, в тумане горят бесчисленные огни ОкО; по мере того как на землю опускается ночь, огней этих становится все больше и больше. Целое море света.

Привлеченная необыкновенным зрелищем, Хана спускается на террасу, а Эйб с Джимом уходят на кухню работать над закусками. Джим рассказывает самые впечатляющие моменты из европейских приключений калифорнийской компании, в его описании все они приобретают некий глубокий, символический смысл. Эйб изредка прерывает эти путевые зарисовки короткими заинтересованными вопросами — он и сам очень чувствителен к настроениям, общей атмосфере, символичности. А затем буквально парой слов превращает очередной эпизод выспреннего повествования в чистейший фарс — и громко хохочет, словно шутка принадлежит не ему, а самому Джиму. В такие моменты трудно представить себе Эйба безразличным и пренебрежительным, каким, в ощущении Джима, он нередко бывает, сейчас Джим — тоже «браток». В чем тут дело — в общей ли обстановке, а может, тот человек, который привлекает к себе внимание Эйба, становится «братком» на период этого внимания, каковое может отвлечься куда-либо в сторону, а может и вообще, с самого начала, отсутствовать!

Как знать? Эйб — наиболее загадочный и непроницаемый изо всех друзей Джима, большего, пожалуй, и не скажешь. Приходя в этот особняк, Джим всегда вспоминает визиты Шелли к Байрону. Нет, он совсем не самообольщается и не ставит себя на одну доску с Шелли, но все-таки что-то в этой мысли о бедном идеалистичном поэте, навещающем своего богатого, светского, влиятельного друга, есть — особенно вот сейчас, когда стоишь здесь, на самой крыше округа Ориндж. К ним присоединяется насытившаяся созерцанием ночного ОкО Хана; Джим удовлетворенно — но в то же время с некоторой опаской — наблюдает, как они с Эйбом знакомятся, притираются друг к другу. Хана сидит на соседней с ним табуретке, ветер успел привести копну черных волос в обычное для них кошмарное состояние, выглядит она, пользуясь любимым выражением Денниса, «словно собаки жевали». Однако Эйб получает очевидное удовольствие от разговора с новой знакомой — у Ханы великолепная реакция и не менее великолепное чувство юмора. Тут Джим им не ровня, ему остается только хихикать да резать на соус стручки жгучего перца. Со всегдашним своим любопытством к работе и образу жизни других людей Эйб подробно расспрашивает Хану о заказчиках, галереях, торговцах картинами; слушая их разговор, Джим узнает много для себя нового.

— А ты? — интересуется Хана. — Джим говорил, ты работаешь санитаром.

Эйб разражается хохотом.

— Что, — толкает он Джима локтем, — наплел про нас всякого?

— И все — сплошное вранье, — ухмыляется Джим.

— Да, — уже серьезно кивает Хане Эйб. — Я работаю в дорожно-спасательном отряде, здесь же, в ОкО.

— Трудно, наверное, бывает.

Джим неуютно ежится; когда подобные вещи говорит он, Эйб неизменно мрачнеет и делает вид, словно ничего не слышал. Однако сегодня реакция совершенно иная:

— Да, местами. Бывает, собственно, и так и сяк, и хорошее и плохое. Только вот к плохому привыкаешь, становишься толстокожим, что твой носорог, а хорошее — оно так и остается хорошим.

Хана кивает. Некоторое время она внимательно разглядывает занятого инспекцией закусок Эйба, а потом спрашивает:

— Так вы с ним что, из одной борцовской команды? Сколько же вы уже знакомы?

— С начала времен, — ухмыляется, глядя на Джима, Эйб.

Затем появляются Сэнди с Анджелой и следуют новые формальные представления. Как и обычно, присутствие Сэнди служит катализатором, ускорителем, и буквально через несколько минут все трещат без умолку, словно старые друзья после годичной разлуки. Хана разговаривает ничуть не меньше остальных, сперва — по преимуществу с Эйбом, но потом и с Анджелой, и с Сэнди. Анджела, благослови ее господь, прямо источает дружелюбие. Вскоре по одному, а чаще парочками, собирается и остальная компания — Хэмфри и его бывшая союзница Мелина, Роза с Габриэлой, Артур, Таши с Эрикой, Инес, Джон и Викки, и прочие, и прочие; и тогда тусовка начинается всерьез. Текут обычные для всякой тусовки медленные океанические течения народа, и только Хана так и сидит на своей табуретке, она что-то вроде острова, вокруг которого завихряется одно из этих течений, народ останавливается в этом завихрении, перебрасывается с ней словами. Хана задает много вопросов, старается разобраться и запомнить, кто здесь кто, и она много смеется и пользуется потрясающим успехом. Джим время от времени ныряет в толпу; вернувшись после очередной такой вылазки, он застает рядом с Ханой Эйба, чуть позже к их разговору присоединяется и Сэнди. Потом Хана беседует с Анджелой, они много и весело смеются. Это радует Джима, хотя он и сильно подозревает, что смеются над ним. Все идет просто отлично.

Но тут в толпе мелькает роскошная светло-соломенная грива Вирджинии, пульс Джима непроизвольно учащается. Он чуть не бегом бросается к Хане и Анджеле, прерывает их разговор какими-то — совершенно в данный момент неискренними — комплиментами, нервно суетится. Вирджиния быстренько его обнаруживает и подходит:

— Кого я вижу! Что-то вы, Джеймс, пропадать стали.

— Ну как-то все так…

— А ты не хочешь представить меня своей новой подруге?

— Да, да, конечно. Вирджиния Новелло, а это — Хана Штеентофт.

— Рада познакомиться, Хана. — Вирджиния протягивает руку, в ее глазах — веселое, ничуть не скрываемое презрение. Она оценила эту страшноватую девицу с первого взгляда и хочет, чтобы Джим об этом знал. Взъяренный, перепуганный, Джим косится на Хану; на лице Ханы — полное безразличие, она смотрит в пол, мимо Вирджинии, и ждет, когда же та наконец уйдет. Фактически она ее прогоняет. Вирджиния одаривает Джима откровенно злобной улыбкой и молча удаляется.