— Ладно, — неохотно соглашается он. — Сплаваю я туда. Но мне потребуется помощь. Мой напарник по прошлой прогулке вряд ли захочет ее повторить.

— Мы пришлем тебе кого-нибудь с ключами от лодки, оставленной в Дана-Пойнт. А вообще-то я и сам могу с тобой сходить.

— Вот это бы хорошо. Так когда, говоришь, это будет?

— Завтра, в полночь.

— Понятно. А ты когда появишься?

— Я позвоню тебе завтра утром. А вечером кто-нибудь встретит тебя в Дана-Пойнт — или я, или еще кто из наших.

— Заметано.

— Ну вот, Сэнди, и отлично. До встречи.

Сэнди позвонил все-таки Ташу, однако тот, как и ожидалось, не желает иметь с этой историей ничего общего.

— Не делай глупостей, Сэнди. Плюнь на эти банки и никогда о них не вспоминай.

— Мне это не по карману.

Это, конечно, довод. Таши некоторое время молчит, думает, но затем все-таки отказывается.

Сэнди вешает трубку, смотрит на часы, вздыхает. Сегодняшняя программа состоит из двадцати деловых встреч, на шесть из них он уже опоздал. Чтобы высвободить время для спасательной операции, придется крутиться как белке в колесе и сегодня допоздна, и все завтрашнее утро. Расслабиться не удастся. Сэнди закапывает «Звонок» и «Восприятие структур», подходит к телефону и набирает номер.

Слушая звучащие в трубке гудки, он продолжает напряженно думать.

Что же мы теперь знаем? Джим работает на Артура, Артур работает на Реймонда, а Реймонд занят личной своей вендеттой — ну и, похоже, получает заодно некоторый доход. Приятное с полезным. Картинка складывается ясная.

Но только сейчас Сэнди попал в положение, когда от всех этих сведений нет ровно никакого толка. Он занимался своей детективной работой, чтобы сообщить Джиму вещи, которых тот не знает, помочь ему выбраться из сомнительной истории, уберечь его от неприятностей. Объяснить ему истинное положение вещей, чтобы Джим перестал считать себя членом некой идеалистической организации, которая борется с военно-промышленным комплексом, или что уж он там считает, — и бросил бы все это, пока дело не дошло до беды.

Но теперь ситуация изменилась. Теперь Сэнди остается одно: надеяться, что Джим выполнит задуманное.

— Ты уж, Джимбо, только не подведи…

70

В Нью-Йорке, откуда звонит Лемону Дональд Херефорд, вечер, гладь Гудзона залита косыми лучами солнца. Высокое начальство сразу переходит к делу:

— Вы убрали с этого завода ночных охранников?

— Да, сразу же как вы уехали. Послушайте, группа, работающая по «Шаровой молнии», сообщает об очень серьезных успехах, я могу обрисовать вам вкратце…

Но Херефорд уже качает головой:

— Не надо. Вы, главное, поддерживайте там спокойную, стабильную обстановку, особенно — в ближайшие дни.

Лемон разочарованно кивает, уголки его рта обиженно подрагивают.

— Вы сумели выяснить?

— Да, — слегка хмурится Херефорд, — мы нашли виновника всех неприятностей. Он делает это за деньги.

— И кто ему платит? — Лемон и сам чувствует, что зашел слишком далеко.

— Давайте не будем пока обсуждать этот вопрос, — говорит Херефорд, глядя в окно. — Когда-нибудь потом я расскажу вам больше.

— Хорошо.

Никакого «потом» не будет, понимает Лемон, и ничего я не узнаю. Все это решается на неких высших, недоступных мне уровнях. Болезненный щелчок по самолюбию, но, с другой стороны, оно ведь и лучше. Пусть такими скользкими вопросами занимаются другие.

Херефорд готов уже распрощаться, но тут Лемон вспоминает:

— Да, подождите, пожалуйста, секунду. Наш юридический представитель в Вашингтоне хочет обжаловать судебное решение по «Осе», просит нашего согласия на подачу апелляции. — Он описывает положение вещей. — Похоже, эта апелляция будет иметь вполне приличные шансы на успех.

Херефорд хмурится:

— Я подумаю и позвоню вам позже.

Экран потухает.

71

Назавтра, после весьма продуктивной первой половины рабочего дня и обеда с Дэном Хьюстоном — также прошедшего за обсуждением проблем «Шаровой молнии», — Деннис узнает от Рамоны, что шеф ждет его к себе для небольшого совещания. Макферсон ненавидит такие вот вызовы, когда бросай все и беги, но на этот раз он и сам хотел поговорить с Лемоном, а потому отправляется в административный корпус без обычного своего раздражения.

Лемон, как это у него принято, стоит у окна и созерцает океан. Сегодня в нем есть какая-то неловкость, даже потерянность. Не то чтобы это бросалось в глаза, но за последнее время Макферсон по необходимости стал экспертом в области еле заметных перемен непостоянного, как сердце красавицы, настроения своего начальника; садясь на согретый солнцем стул, он отчетливо ощущает в Лемоне нечто не совсем обычное, какое-то напряжение, выходящее за рамки всегдашней его маниакальной энергии.

Сперва разговор касается исключительно программы «Шаровая молния». Макферсону приходится выдержать настоящий допрос с пристрастием, даже офицеры из КВП были, пожалуй, менее въедливыми. Неслыханное дело, чтобы Лемон так подробно вникал в технические вопросы. Долго, наверное, готовился к этой беседе.

Но чего бы это, спрашивается, ради? Макферсон в полном недоумении.

— Короче говоря, — заключает наконец Лемон, — ваша великая идея фазированных решеток заводит нас далеко за пределы разгонного участка. Так что мы все равно не сможем выполнить условие технического задания — и это при том, что в первоначальном предложении, которое обеспечило нам получение программы, мы доказали, что можем выполнить эти условия, — во всяком случае, так считалось.

— Совершенно верно, — кивает Макферсон. — Это физически невозможно.

— Точнее говоря — невозможно для вас.

Макферсон пожимает плечами. Ему настолько обрыдло говорить с Лемоном, что нет ни сил, ни желания это скрывать.

— Тоже верно. Невозможно для меня. Я ведь не могу изменить законы физики. Не знаю, может, вы обладаете такими способностями. Но только если изменять физические законы посредством фальсифицированных экспериментов, это обязательно потом откликнется.

Глаза Лемона чуть сузились, — очень опасный признак.

— Вы хотите сказать, что Хьюстон фальсифицировал результаты первоначальных испытаний?

— Зачем вы меня спрашиваете, ведь мы только что просмотрели все данные. Я лично знаю это с того самого момента, как подключился к разработкам. Я не знаю и знать не хочу, что там было в действительности. То ли кто-то состряпал весьма зрелищное испытание с вполне реальными, но не относящимися к делу результатами — жульничество, которым сами ВВС занимаются многие уже годы, — то ли какой-то идиот искренне решил, что испытания доказали работоспособность системы в реальных условиях, — чего из них совсем не следовало.

Лемон медленно кивает; как ни странно, создается впечатление, что ответ его удовлетворил. Он поворачивается к окну и долго молчит.

Макферсон никак не может понять — для чего, собственно, его сюда позвали? Чтобы окончательно убедиться, что «Шаровая молния» накрылась? Это не совсем так, ведь достаточно чуть-чуть расширить понятие «разгонный участок», чтобы система располагала большим временем. Но Лемона такой вариант совершенно не интересует, он, похоже, считает, что ВВС откажутся от системы в случае любого отклонения от заданных тактико-технических данных. Может, оно и так, но хотя бы попытку-то сделать надо, верно?

Он начинает рассказывать спине шефа про звонок Голдмана и апелляцию по «Осе».

— Я получил вашу докладную, — кивает Лемон.

— Нужно только одобрить подачу апелляции, и у нас снова появятся шансы. Очень приличные, судя по рассказу Голдмана.

Лемон отворачивается от окна, долго смотрит на Макферсона. Сейчас его лицо — бесстрастная маска.

— Херефорд решил иначе. Никаких апелляций.

— Что?

— Никаких апелляций.

Макферсон как громом поражен и все же отчетливо видит, что на этот раз Лемон совсем не старается уколоть его побольнее, втереть соль в рану — шеф и сам выглядит убито, подавленно. Но все эти лемонологические наблюдения идут автоматически, чуть ли не в подсознании, а думает сейчас Деннис исключительно о невероятной, ошеломляющей новости. Он встает.

— Что это еще такое? Мы же работали над программой целый год, угрохали на нее миллионов, наверное, двадцать, и контракт почти у нас в руках!

— Знаю, Мак, — устало кивает Лемон. — Все я знаю. Ты садись, пожалуйста.

Он садится сам, на край стола. Макферсон остается стоять.

— Мы не можем позволить себе роскоши победить в этой драке.

— Что?

— Так считает Херефорд. Думаю, он прав, хотя мне лично все это не нравится. Ты слышал, Мак, такое выражение — «пиррова победа»?

— Слышал.

— Мне начинает казаться, — тяжело вздыхает Лемон, — что в наши дни все победы — пирровы.

Затем он берет себя в руки, пристально смотрит на Макферсона:

— Дело обстоит следующим образом. Что будет, если мы победим — то есть вынудим военно-воздушные силы отменить результаты того конкурса и выиграем повторный? Мы, конечно же, получим контракт по «Осе», но одновременно поставим ВВС в самое дурацкое положение, на глазах у всей промышленности, у всей страны. И если мы такое сделаем, «Оса» будет последней нашей аэрокосмической программой. Военные нам этого не забудут, они сделают все от них зависящее, чтобы пустить нас по миру. Они и так держат нас за яйца в связи с неудачами «Шаровой молнии». Достаточно бы и этого, но ведь, кроме того, нам не видать больше никаких черных и сверхчерных программ, нас не будут упреждать заранее о планируемых ЗНП, при сравнимой равноценности предложений выбор всегда будет падать не на нас, а на конкурентов, оценки НВС обязательно будут превышать нашу сметную стоимость. Господи, да они могут сделать с нами буквально все, что пожелают! Ведь это — покупательский рынок! На космические оборонные системы есть только один покупатель — военно-воздушные силы Соединенных Штатов Америки. В их руках — абсолютная власть. — Лицо Лемона страдальчески морщится. — Ситуация отвратительная, но никуда от нее не денешься. Мы вынуждены вести себя сдержанно — отстаивать свои права, никогда не доводя дело до полной победы. И Херефорд, как это ни прискорбно, прав. Выиграть эту тяжбу — непозволительная для нас роскошь. Поэтому мы капитулируем и отказываемся от предложения юридической фирмы.