Макферсон практически не способен что-либо думать.

— А как же расследование в Конгрессе? — вспоминает он.

— Это уж они как хотят, но только без нас. Нам сейчас самое время завалиться на спину и подставить этим собакам незащищенную глотку.

Лемон встает, снова отходит к окну.

— Очень жаль, Мак, что все так получилось. И почему бы тебе не пойти сейчас домой? Отдохни хоть немного.

Странно, думает Макферсон, когда же это я успел встать? Он уже у самой двери, когда Лемон говорит, возможно — самому себе:

— Вот так и работает эта система.

Приемная. Коридор. Лифт. Во рту Макферсона противный вкус, словно после блевотины, хотя прямой, физической тошноты он и не испытывает. Его тело реагирует на поражение горечью в горле. Интересно, по-видимому, «горечь поражения», «горечь утраты» — совсем не метафоры, а прямая передача чувственного опыта. Макферсон снова в своем кабинете. Вся работа, проводившаяся здесь, проводившаяся точно, эффективно, такая на первый взгляд настоящая, оказалась фальшивкой, обманом. Ее вполне мог заменить какой-нибудь видеосценарий, результат был бы один и тот же. А если разобраться, думает он, то и вся конструкторская работа — нечто эфемерное. Реальна только борьба за власть неких личностей из Вашингтона, ожесточенные схватки, основанные на чьих-то прихотях, личных амбициях, зависти. И эти схватки лишают реальности весь остальной мир. Вот эти стены, они могли бы с тем же успехом быть картонными, компьютеры — пустыми пластиковыми коробками. Ведь все это — декорации, на которых разыгрываются нешуточные сражения главных звезд этой видеопьесы. А он в этих сражениях — статист, его маленький эпизод уже снят, а затем сценарий переписали и эпизод этот выкинули. Выкинули всю его работу. Макферсон идет домой.

72

Примерно в то же самое время, когда Денниса вызвали в кабинет Лемона, Люси позвонила Джиму.

— Так ты будешь у нас сегодня вечером, как обещал? О господи…

— Я что, говорил — сегодня?

— Я уже приготовила на троих. И ты говорил, что придешь, и мы не видели тебя чуть не месяц.

О-го-го. Знакомый тон; похоже, настроена решительно…

— Ладно, приду, — неохотно соглашается Джим.

— А ты ходил к дяде Тому? Тоже ведь обещал.

— Ой… Нет, мама. Совсем забыл.

Вот теперь она и вправду расстроена. Похоже, у родителей какие-то неприятности.

— Я не ходила на этой неделе из-за похорон, — голос Люси дрожит, почти срывается, — а ты не ходил на прошлой неделе, как обещал, и в результате почти три недели никто у него не был. Джим, а не мог бы ты съездить сегодня сперва туда, а потом — к нам, ты меня слышишь?

— Да-да, слышу! — Джиму совсем не хочется спорить с матерью, когда она в таком настроении, когда у нее такой голос. — Я еду, прямо сейчас. Прости, пожалуйста, что забыл.

— О таких вещах нельзя забывать.

— Понимаю я, понимаю. До вечера.

— Хорошо, приходи.

«Подыхай на здоровье» — одно из самых ненавистных для Джима мест, а в теперешнем его мрачном настроении — и подавно. Но никуда не денешься. Он со стуком захлопывает дверцу машины и идет в дежурную комнату дома для престарелых.

— Я к Тому Барнарду.

Записали и пропустили. В десятке шагов от комнаты дяди Тома Джима останавливает сестра:

— Вы пришли к Тому? — «И чего это она на меня так смотрит? Словно я украл что-нибудь». — Я очень рада, что хоть кто-нибудь к нему пришел. Последнее время Тому очень плохо.

— Как это?

И снова этот неприязненный взгляд.

— Ему трудно дышать, еще труднее, чем раньше. На прошлой неделе я уже думала, что он впадет в коматозное состояние.

— Коматозное? А почему тогда никто ничего не сообщил семье?

— Семью известили, — пожимает плечами сестра; ее взгляд ничуть не смягчается.

— Какого там черта — известили! Я — член семьи, а мне никто ничего не сообщал.

— Этим занимается дежурная по корпусу. — Она снова пожимает плечами. — У вас ведь есть, вероятно, автоответчик?

— Да, есть. — Джим проходит мимо сестры, стучит в дверь Тома. Никакого ответа. Он мнется некоторое время в нерешительности, а затем входит.

Воздух спертый, застоявшийся. Да тут и здоровый человек задохнется. Простыни скомканы. Том лежит на спине, дышит он хрипло, с трудом. Кожа его приобрела мертвенно-серый оттенок, усыпанная веснушками лысина отсвечивает желтизной.

Голова остается неподвижной, но глаза медленно поворачиваются, упираются в Джима. Ни малейшего намека на узнавание; Джима охватывает холодный ужас, далеко превосходящий все переживания этой жуткой недели. Но затем Том моргает и слегка шевелится.

— А, Джим, привет. — Голос хриплый, с присвистом. — Подойди сюда. Помоги мне сесть.

— А нужно ли, дядя Том? Может, тебе лучше лежать? — Отчаянный, почти оглушительный страх — а вдруг Том перенапряжется и вот так, сейчас прямо и умрет.

— Помоги мне сесть. Я еще не Q, ни в коем случае, все улики свидетельствуют об обратном. — Том пробует приподняться самостоятельно, из этого ничего не выходит. — Пожалуйста, помоги мне.

У Джима перехватывает дыхание, но он все-таки помогает Тому; теперь плечи старика опираются на подушку, а голова касается стенки.

— Дай я подложу тебе подушку под голову.

— Не надо. Шея сильно перегнется. А мне нужно, чтобы проход для воздуха был пошире.

— А! Хорошо.

Они сидят и смотрят друг на друга.

— Прости, пожалуйста, что я так долго к тебе не приходил, — неуверенно начинает Джим. — Я… ну, я был очень занят. И мама тоже была занята. На той неделе была моя очередь, а я забыл. Ты прости, пожалуйста. Сестра говорит, что тебе было плохо.

— Простудился. И чуть не умер.

— Прости, пожалуйста.

— А ты-то тут в чем виноват? Очень глупо умирать от насморка. Я и не стал.

Том начинает смеяться, но смех превращается в приступ кашля, секунда — и ему уже не хватает воздуха; с бешено колотящимся сердцем Джим опускает его на кровать, поворачивает кран кислорода на максимум. Медленно, очень мучительно Том справляется со своим дыханием. Он смотрит прямо на Джима — и снова его не узнает.

— Это я, дядя Том. Я, Джим.

— Как дела, Джим?

— У меня все хорошо, дядя Том. Все прекрасно.

— Небольшие трудности с дыханием. Но теперь все в порядке. Сестра никогда не приходит на звонок. У меня был какой-то сон, и я махнул рукой. И вырвал из ноздри кислородную трубку. От боли проснулся, из носа течет кровь. И задыхаюсь — теперь ведь я задыхаюсь без кислорода. Можешь ты себе такое представить — воздух есть, а мне его не хватает. И я позвонил. Только никто не пришел. Я сумел как-то нащупать свою трубку. Взял ее в рот, потому что из носа текла кровь. Так и лежал. И все время звонил. Сестра пришла в семь, когда у них смена меняется. А ночная смена спала и ничего не слышала. Я и сам так делал, когда работал на бензоколонке. Часам к трем вся работа сделана, все спят. Город затихает, окутывается туманом, фонари сквозь него совсем красные, как стоп-сигналы. Под кассой стоял радиатор, тепло, я там и спал. Или ходил, подбирал с асфальта окурки.

— Дядя Том, когда же все это было?

— А когда я проснулся, опять эта комната. Как ты думаешь, может, меня посадили за что-то в тюрьму? Наверное. Слишком долго работал бесплатным адвокатом. Я видел слишком много тюрем. Все они похожи на это место. Люди жестоки, Джим. Ну как они могли такое сделать, как?

Том не может дальше говорить, он часто и с каким-то прихлюпыванием втягивает воздух. Джим обеими руками держит скрюченную ладонь. Похоже, у Тома температура. Он беспокойно крутит головой. Затем снова начинает говорить, но не с Джимом, а с какими-то другими людьми — людьми, которых здесь нет.

Джим не разбирает ни слова из этого бессвязного, торопливого бормотания, перемежаемого хриплыми вдохами, он только держит скрюченную, узловатую ладонь и медленно качается на стуле. В желудке появилась и теперь разрастается страшная чугунная тяжесть, скоро она заполнит всего Джима, он потеряет равновесие, рухнет на пол…

— Кто ты? — Глаза старика смотрят прямо на Джима, в них дикий, лихорадочный блеск.

Джим сглатывает, смотрит на потолок, затем снова на Тома:

— Твой внучатый племянник, Джим. Джим Макферсон. Сын Люси.

— Да, помню. Прости. Говорят, при кислородном голодании отмирают клетки мозга. Я тут прикидывал, так мой мозг должен был отмереть раз уже десять. — Короткий взвизг; видимо, это нужно считать смехом. — А я еще жив. Наверное, он у меня был ненормально большой, мозг этот самый. — Еще один взвизг. Том смотрит в окно. — Очень трудно не сойти с ума, когда ты один на один со своими мыслями.

— Да и в любом другом положении, такое уж сейчас время.

— Ты так думаешь? Жаль, жаль. Вот уж не думал услышать от тебя подобное заявление. Лично я — я стараюсь много не думать. Экономлю то, что осталось. Живу в… не знаю, как и сказать. В памяти. Это — огромная сила. Чем можно ее объяснить?

Джим не знает, что ответить. Насколько ему известно, память необъяснима, никто не может объяснить, каким образом разум способен возвращаться на многие годы назад, жить в этом прошлом, теряться в нем…

— Расскажи мне что-нибудь. Что-нибудь про округ Ориндж.