Глава 7

Доктор Мэйхью согласился на встречу. А Кэти сказала, что поедет вместе со мной.

— Думаю, так будет лучше, — сказала она, завязывая ленточки шелкового капора.

Капор розовый, с кружевной отделкой. В наряде пышности больше, чем пользы. Зато честно. Кэти не носит траура.

— Тоби побудет с Сиршей.

Она берет вожжи и понукает кобылу в яблоках.

* * *

В зале для посетителей Бродерс-хаус, кроме нас, никого нет. Мы вдвоем сидим на лавке. Здесь очень уютно: все кремовое и голубое. У стен нарядные большие вазы с длинными изогнутыми папоротниками и буйными цветами из сада при лечебнице. Люстры из стекла с морозным узором так элегантны, в их хрустальных бусинах отражается свет. Большие окна напротив входа открыты, чтобы продувал сквозняк. На окнах не решетки, а затейливые изогнутые конструкции. На полу змеятся их тени в форме цветов, и трав, и птиц. Я едва помню эту часть лечебницы и ее вежливое притворство. Но кирпич и вонь от плесени подвала впечатались в мою память.

Эконом с длинными, седеющими бакенбардами взгромоздился на табурет за стойкой. На нем безупречный черный сюртук. Он сказал, что его зовут Нортрап, слабо пожал нам руки и указал на лавку, пробормотав, что очень нам сочувствует. Он переворачивает страницы своего журнала, и каждый шорох, каждый скрип пера прокатывается долгим эхом в этой комнате с высокими потолками. Он смотрит на меня и моргает.

Кэти отрывается от своего рукоделия. Оборачивает свободную нитку вокруг пальца и снова распускает ее.

— Я нашла, что доктора здесь очень заботливы. Они не безразличны к пациентам.

— Значит, ты все-таки навещала ее?

Она вспыхивает. Склоняется к своим кружевам, сосредоточенно кусает губу, наматывая нить цвета слоновой кости на челнок. Она плетет снежинку.

— Я не бессердечная.

— Как часто?

Пальцы Кэти замирают, не довязав узел. Нахмурившись, она качает головой, зажимает петли, но бросает кружево на колени.

— Пока она не отказалась видеть меня.

Я слышу голоса наверху широкой лестницы. Голоса звучат приглушенно, двери по обе стороны площадки закрыты. Но время от времени одна из них открывается и вырываются голоса, сопровождая медсестру в подрагивающем чепце, санитара, поправляющего рукава, смотрительницу, катящую металлический поднос. Резкий звук, бормотание, лепет, удар.

Сверху хлопает дверь, и что-то — жестяная кастрюля или ведро — бьется об стену. Я смотрю на потолок, и мистер Нортрап тоже, мы отслеживаем тяжелые шаги, которые вдруг замирают.

— Сколько еще ждать? — спрашиваю я. У меня подрагивают руки. Я обвиваю ремешок ридикюля вокруг ладони, стискиваю пальцы.

Хмурясь, Нортрап достает карманные часы.

— Доктор Мэйхью на обходе. Вы пришли в неприемные часы.

Я откидываюсь к спинке лавки, но деревянная скамья не предназначена для отдыха. Мне приходится наклониться вперед, и край корсета впивается в бедренные косточки.

Остается только ждать. Смотреть, как человек напротив меня пишет в своем журнале.

— А пациенты здесь проходят?

Он откладывает перо. Смотрит на меня черными, как ночь, глазами и отвечает:

— Это вестибюль.

— Это я вижу.

— Для посетителей. Таких, как вы.

Где же тогда Алиса вошла? С одним сундуком и неподъемным грузом лжи Лайонела? В четырнадцать лет Алиса перестала разговаривать. Только вот болтала о новорожденном черном теленке, а на следующий день замолчала. Неделя прошла, и год, а она все молчала — остался лишь наш особый язык знаков и жестов. Как же она делилась своими переживаниями и страхами?

Дышать все тяжелее. Я вскакиваю, подхожу к входной двери, поворачиваюсь к эконому:

— А где принимают пациентов?

— Миссис Эбботт…

Он поднимает руку, на его лице застыло любезное выражение.

— Значит, где-то в глубине дома.

Там, за лестницей, круглое стеклянное окошечко врезано в дверь, а за ней — подвал и морг.

— А. Миссис Эбботт. Миссис Сноу.

Повернувшись, я обнаруживаю прямо перед собой высокого мужчину, он стоит слишком близко, и я вынуждена смотреть на него, запрокинув голову.

— Доктор Мэйхью?

— Да. Собственной персоной.

Голос у него сахарно-медовый. Он держит под мышкой блокнот, теребя его уголок. Волосы густые, с проседью, но буйные бакенбарды черные. Я не могу определить его возраст. Серые глаза глубоко посажены, над ними тяжелые брови. Он повидал жизнь: морщинки в уголках глаз, похоже, и от душевной боли, и от смеха. Его взгляд мечется туда-сюда, он наставляет длинный подбородок на меня.

— Я не слышала, как вы подошли.

— Мягкие подошвы. Так лучше для пациентов, — говорит он, и тонкие губы изображают улыбку. — Я знаю, зачем вы пришли.

Он протягивает руку. Я не пожимаю ее. Он опускает руку.

— Доктор Мэйхью, — подает голос Кэти, — моя золовка нуждается в утешении.

— И она получит его, — говорит он и движением ладони показывает на дверь справа: — Давайте побеседуем.

Стены в кабинете Лемюэля Мэйхью оштукатурены и желтоватые от дыма. Стены голые, только за письменным столом висит большой плакат. Рисунок тушью: голова человека разделена на френологические доли, а на шее выведена фраза «Познай самого себя». На широком подоконнике папоротник в горшке.

Мэйхью устраивается в кресле, откидывается назад. Пружины скрипят. Он складывает пальцы домиком и постукивает ими по губам.

— Я так же безутешен, как и вы.

— Вот как?

— Любая смерть — это трагедия. Но я рад, что вы пришли, теперь я могу лично поделиться с вами новостями. Мы провели тщательное расследование. Все правила соблюдались.

— Тогда как же она забралась на крышу?

— На крышу…

Я перебираю пальцами по подушке кресла.

— Вы за нее отвечали. Вы должны знать, как она попала на крышу. Раз уж провели расследование.

— Да, я знаю. Это…

Он пожимает плечами, тянется через бумаги на столе, отодвигает в сторону пепельницу, используемую в качестве пресс-папье, и раскрывает папку.

— Ммм. Как жаль. Мы, конечно же, пытались уберечь вас.

— Уберечь от чего?

— Эти отчеты доступны обществу, миссис Эбботт. Мы должны сообщать о происшествиях в лечебнице попечительскому совету. — Колесики его кресла елозят туда-сюда по деревянному полу. — А также семье. Мисс Сноу страдала психическим расстройством.

— Я хотела бы посмотреть.

— Посмотреть что?

— Крышу. Ее комнату. Медицинскую карту.

— Отчет о ее смерти посмотреть можно. Но записи о лечении конфиденциальны.

— Объясните, почему моя сестра умерла.

Он выдыхает через нос, закрывает папку.

— По словам вашего брата, вы были медсестрой в ходе военного конфликта. Вы все еще медсестра?

— Нет.

— Значит, отдали долг правому делу.

— Доктор Мэйхью…

— Вы помните, как некоторые из ваших пациентов кричали всю ночь после битвы? «Взять высоту!» или «Бей их!». Снова и снова этот жалобный крик.

— Какое отношение это имеет к Алисе?

— После их смерти вы писали родственникам погибших об этих ночах? Думаю, нет. Думаю, утешая родителей, вы писали, что их сын умер спокойно.

— Я не понимаю, о чем вы.

— Я о том, что ночи вашей сестры были так же ужасны. И думаю, она очень хотела, чтобы они прекратились.

Я сглатываю. Будто камень глотаю. Или правду.

— И поэтому она спрыгнула с крыши.

— Да.

Три этажа. Четыре, если считать конек крыши.

— Почему? Как?

Его ладонь скользит по бумагам. Лист сминается, и доктор тщетно пытается разгладить его ладонью.

— Думаю, если человек хочет… покончить с собой, он всегда найдет способ. — Он касается своего носа, чуть сбоку, будто дает понять, что у нас общая тайна. — Я никогда не напишу о самоубийстве в ее карте.

— Но это не так. — У меня прерывается дыхание, я глотаю воздух ртом. — Она бы этого не сделала.

Кэти кладет руку мне на запястье. Сжимает, когда я пытаюсь вырваться.

— Доктор, очень любезно с вашей стороны не предавать эту информацию огласке. И так сердце разрывается от произошедшего.

Вывернув руку, я освобождаюсь от ладони Кэти.

— У нее были синяки, доктор Мэйхью, которые не… Здесь, — я показываю на свои запястья. Сначала на левое, потом на правое. — На бедрах. И здесь. — Я рисую синяк на своем горячем лбу. — Откуда у нее эти синяки?

— У нас прогрессивная лечебница, миссис Эбботт. Мы стремимся вернуть пациентам душевный покой. Они работают в саду, на ферме. Мы сами выращиваем овощи для кухни. Мясо тоже с нашей фермы, — говорит он и издает резкий смешок. — Пациентов лучше кормили во время войны, чем всех нас, учитывая нехватку продуктов и пайки. Лучше кормили. Но не всех хорошая еда успокаивает. Некоторых нужно призывать к порядку. Применять другие меры. И они работают. Для того они и придуманы.

— Что за меры? — Я подаюсь вперед, вцепляюсь в край стола. — Что за меры?

— Если коротко — труд и свежий воздух. — Ударив ладонью по столу, он добавляет: — Я вас успокою. Пойдемте. Посмотрите.

* * *

Мы поднимаемся на площадку второго этажа. Мэйхью стучит по зарешеченному окну, указывая на крыши зданий внизу. Слева от нас запертая металлическая дверь, другая такая же справа.

— У нас даже мельница есть. А вот аптекарский огород. — Мэйхью выпускает клуб дыма из трубки. — По весне телята. У нас есть свой бондарь. Работает с тех пор, как открылся этот корпус. Бадьи у нас в ходу.

— Сколько во все это труда вложено, — говорит Кэти, вытирая лоб платком.

— Мужское крыло справа. Женское слева. Это крыло миссис Оуэнс. Очаровательная женщина, хотя и несколько напористая. Она управляла школой для юных леди. В Мансонвилле. Мы очень благодарны миссис Оуэнс за ее благодеяния.

Кэти кивает и склоняется к окну:

— Здесь есть все, что нужно.

— Свежий воздух, труд и душевное спокойствие, — говорит Мэйхью, заложив руку за спину и покачиваясь с пятки на носок. — И все на этом небольшом участке. Вообще говоря, нам тут уже тесновато. Я присмотрел еще четыре акра и готовлю письмо миссис Оуэнс.

Замок слева щелкает, и длинная ручка поворачивается. Дверь в отделение на мгновение приоткрывается, и оттуда бочком выходит девушка. Это та девушка, что бежала за нами по дороге, в серой юбке и фартуке. Она несет ведро и швабру и, заметив меня, вздрагивает. Ведро раскачивается, вода чуть не переливается через край. Она охает, переводит взгляд на Кэти, смотрит в пол. Стискивает губы.

— Мисс Суэйн, — говорит Мэйхью, сжимая мундштук.

— Да, — бормочет она.

— Все в порядке?

— Все хорошо.

— Ну и отлично.

Она кивает и отступает к лестнице, перед ступенькой мешкает, чтобы перехватить ведро поудобнее.

— Уборка. Сколько тут дел. — Доктор снова указывает в окно, на хлев и пастбище: — Смотрите-ка. Ягненок. Ха.

Конец ознакомительного фрагмента