Отец вернулся на водительское сиденье и, не говоря ни слова, включил радио, предоставив отвечать дикторам и комментаторам.

Глава 2

Когда я родилась, дедушка с бабушкой заказали маленькие бутылочки шампанского. На этикетках было мое имя, вес и дата рождения.

...

Брайан и Нора с гордостью сообщают о рождении дочери:

Кимберли Рэй Миллер

23 декабря 1982 года, 10.49.

3 фунта 2 унции [Примерно 1,4 кг (прим. ред.).]

Они подарили эти бутылочки родным и друзьям только через два месяца после моего рождения, поскольку не были уверены, что я выживу. Я родилась на три месяца раньше срока, как и мой отец. Врачи говорили родителям, что недоношенность не наследуется, но мы с отцом были на удивление похожи: одинаковый IQ 138, одинаковый китайский гороскоп — год Собаки, одинаковая неспособность понять, как люди могут есть карамель по собственному желанию.

Мама опустила козырек от солнца и повернула зеркальце, чтобы видеть меня. Отец вел машину. Мама машину не водила. Права у нее были, и теоретически она все знала, но страшно боялась руля. Страх перед вождением особо не мешал ей, когда они жили в Бронксе, где оба родились. Но за несколько лет до моего рождения родители решили переехать в пригород. Мама часто говорила, что чувствует себя на Лонг-Айленде узницей, целиком и полностью зависящей от отца. Но в 80-е годы жить в Нью-Йорке было небезопасно — по крайней мере, в той его части, где родители могли себе это позволить.

Я видела, что мама за мной наблюдает — наши глаза встречались в зеркале. Поймав ее взгляд, я попросила рассказать о моем рождении. Эту историю я была готова слушать бесконечно. И мама всегда сразу же говорила, что я — настоящее чудо. Я воспринимала эти слова серьезно, словно свою должность, и требовала, чтобы мама детально и подробно рассказывала о моем чудесном появлении на свет.

За два дня до Рождества мама принимала душ, и у нее отошли воды. Она не сразу поняла, что случилось, поэтому позвонила своей матери, чтобы узнать, как начинаются роды. «Не помню, это было так давно», — ответила бабушка. Мама была беременна первым ребенком, моего появления на свет ждали где-то в марте, и она решила, что это нормальное для беременности явление. Она начала собираться на работу. В то время мои родители работали вместе и каждое утро ездили на Манхэттен.

— Мы были уже на полпути к городу, когда я поняла, что ты ведешь себя как-то необычно, — продолжала мама. — Я позвонила своему врачу — он был в отпуске, играл где-то в гольф. Он велел мне немедленно ехать в больницу при университете Стоуни Брук, потому что у них есть отделение реанимации новорожденных.

Тут, как всегда, в разговор вступил отец — он до сих пор обижался, что его не пустили в родовой зал. Ему пришлось смотреть через окошко. Размеры и форма этого окна менялись от одного рассказа к другому: то оно было круглым, то в форме бриллианта, а то его вообще не было, и бедному папе оставалось подсматривать в щелочку в двери.

— Я слышал, как твоя мама кричала на докторов, — засмеялся он.

— Я хотела только девочку. Если бы ты родилась мальчиком, я продала бы тебя, — сказала мама, и я ей поверила.

Если бы я родилась мальчиком, меня назвали бы Эриком. Мальчиком Эриком, которого продали, потому что он оказался не девочкой. Я всегда была похожа на отца — светлые волосы, голубые глаза, круглое лицо. Я представляла, что Эрик был бы похож на маму — невысокий, с карими глазами и непокорными рыжими волосами.

В конце концов, по словам отца, меня вывезли из родового зала, а он побежал за врачами с криком: «Эй, постойте, это мое!»

Самая любимая моя часть рассказа!

Мама не могла забеременеть два года. Врач прописывал ей специальные лекарства, но мама их не принимала, опасаясь, что у нее родится двойня или тройня.

— Не думаю, что смогла бы любить нескольких детей, — говорила она. — Моя мать не смогла.

Мама и бабушка недолюбливали друг друга. Насколько мне известно, отношения их стали портиться, когда моей маме было всего пять лет и у нее появилась младшая сестра Ли. На сестру мама никогда не обижалась, а вот на родителей обиделась на всю жизнь.

Бабушка и дед приехали в больницу через неделю после моего рождения. Как вспоминает мама, бабушка дала ей такой материнский совет: «Она наверняка умрет. Лучше не привязывайся к ней». Мама никогда не пропускала эту часть рассказа. И сколько бы раз она ни рассказывала мне о моем рождении, она всегда страшно злилась.

— Мы не были уверены, что ты выживешь, но пока ты была с нами, мы хотели, чтобы ты чувствовала нашу любовь.

А дальше шел длинный перечень испытаний, которые родителям пришлось вынести. Им не разрешали брать меня на руки и кормить. Они каждый день усаживались возле кювеза для недоношенных и разговаривали со мной. Я «забывала дышать» — тогда ко мне подходила медсестра и напоминала об этом важном процессе, встряхивая мою ручку или ножку. Если бы прошло десять дней без этой забывчивости, меня отпустили бы домой, но я ухитрялась «забывать» на девятый день…

А однажды родители пришли навестить меня после работы и увидели, что из моей головы торчит иголка. Мама повернулась и убежала, чтобы я не видела, как она плачет. Потом она все же заставила себя вернуться — ведь там были другие дети, к которым родители не приходили. И эти дети умирали. «Им нужен был кто-то, ради кого стоило жить, — говорила мама, — а у них никого не было». Мои родители никогда не пропускали часов посещения.

Каждый раз, слушая эту историю, я верила, что родители любили меня — и только поэтому я выжила. Я точно знала, что мы втроем — настоящая семья, а я — настоящее чудо этой семьи.

Глава 3

— Миссис и мистер Миллер, благодарю вас за то, что пришли, — сказала миссис Анджела, моя детсадовская воспитательница. Она наклонилась, чтобы сообщить дурные известия зловещим шепотом: — Кимберли просится в туалет и там занимается мастурбацией.

На той неделе миссис А вошла в туалетную комнату и увидела, что я засовываю в трусики игрушечную пластиковую бутылку.

Отец поперхнулся чаем, пытаясь сдержать смех, а потом вопросительно посмотрел на меня. Мама даже глазом не повела. Она точно знала, что случилось.

— Она не мастурбирует. Она вас обкрадывает.

Я сделала вид, что мне неинтересно. Пока взрослые разговаривали, я устроилась возле игрушечного вокзала — выбрала самое удобное место для подслушивания. Я делала вид, что играю, но на самом деле ловила каждое слово. Мне нужно было понять, какие неприятности мне грозят. За родителей я особо не волновалась. Скорее всего, мы приедем домой, сядем на диван и начнем долго и серьезно обсуждать, почему моя маленькая проблема негигиенична, неприлична и несправедлива по отношению к другим детям. Меня беспокоила миссис А и другие воспитатели: я хотела им нравиться. Логика моя была проста: если я спрячу желанную вещь в трусиках, то ее уже у меня не отберут — на ней же будут мои бактерии.

— Кимберли, ты прячешь игрушки в трусики? — ласково спросила миссис Анджела.

— Нет.

Общаясь со взрослыми, я давно выбрала надежную тактику — нужно делать невинное лицо и изображать смущение или винить во всем собаку. На этот раз собаки рядом не было. Только мое слово против маминого.

Воспитательница повернулась к родителям и, словно сообщая им, что небо — синее, сказала:

— Мистер и миссис Миллер, дети не лгут.

Мне нравилось, что миссис А приняла мою сторону, но я знала, что родители на это не купятся. Мое внимание переключилось на парковку. За большими стеклянными дверями стоял джип: сверху он был как обычная машина, но с огромными колесами. Мне он страшно нравился. Если бы это была наша машина, мне бы все завидовали. Люди смотрели бы на нас и хотели быть на нашем месте. А мы спокойно могли бы переехать через их мелкие машинки.

— А у нас есть «Монстр-Трак», — небрежно сказала я, ни к кому не обращаясь. Мне просто хотелось послушать, как это звучит.

И мама тут же воспользовалась моей оплошностью.

— У нас «Меркурий», миссис Анджела. Маленький «Меркурий» на маленьких колесах. Она лжет, потому что все дети лгут.

Мы вышли, прежде чем миссис Анджела придумала достойный ответ. На парковке мама сообщила, что я должна вернуть все, что взяла.

— И вообще, перестань засовывать вещи в трусики!

А папа просто усмехнулся.

Мне позволили вернуться в детский сад на следующей неделе, но за мной стали следить, а к коробке с игрушками вообще не подпускали.

В мой первый школьный день родители взяли на работе отгул, вооружились камерами, салфетками и ободряющими улыбками. Если другие дети плакали возле дверей класса, не желая отпускать родителей, то я своих в школу даже не впустила, сообщив, что мы встретимся после уроков. Новая школа. Новая коробка с игрушками. Я была во всеоружии. Но стоило мне оказаться в классе миссис Уайт, как меня охватила тре- вога.

Я никого не знала. Я не знала, как познакомиться. В детском саду у меня был Джейкоб. Наши родители дружили, и мы обязаны были дружить. Поскольку он был единственным моим знакомым мальчиком, я собиралась выйти за него замуж.