Брякает звонок домофона. Дочь врывается в квартиру, как ураган. Мрачный ураган, с грозовыми тучами, громом и молниями.
Напрягаюсь.
— Ты почему так поздно?
— Ой, достало все! — Лялька скидывает кроссовки, они как всегда разлетаются по углам. — Под-у-у-у-маешь, на две минуты опоздала!
— А злая чего?
— Сегодня результаты пробника по русскому пришли.
— Здорово! И как? — поворачиваюсь к плите, бедное мясо сходит с ума.
— У меня восемьдесят баллов!
— Моя умница!
Я тянусь к дочери, хочу ее обнять, но она выворачивается из кольца рук.
— Издеваешься? Куда я с таким результатом поступлю?
— Ну, еще есть время, подготовишься, — я теряюсь от ее злого напора.
Боль опять напоминает о себе, невольно начинаю гладить живот.
— Что с тобой? — замечает движение Лялька.
— Не знаю, живот что-то…
Но она, не дослушав ответ, уже исчезает в ванной. Вздыхаю: вот так всегда. Накрываю на стол: тарелки, приборы, салат без заправки.
— Мама, есть хочу.
На пороге столовой показывается Лялька. Я выпрямляюсь и медленно, боясь расплескать относительное затишье, возвращаюсь в кухню.
— Подождем бабушку.
— Ой, она с подружками встречается, наверняка поужинает где-то.
Новость неприятно царапает сердце. Свекровь даже не сказала мне, что задержится.
Дочь садится, цепляет вилкой огурец, трогает ножом отбивную и кривится.
— Мам, неужели нельзя мясо пожарить нормально?
Перед глазами все плывет, с силой сжимаю столешницу. «Только бы не упасть!» — мелькает мысль.
— Прости, я плохо…
— Ты же дома сидишь, могла бы для нас постараться.
Лялька бросает на стол салфетку и несется к холодильнику. Выхватывает оттуда йогурт, сердито захлопывает дверку. А я от грубой несправедливости застываю. За что со мной так? Наверняка что-то случилось в школе, обычно дочь не такая резкая.
— Могу сварить сосиски, — предлагаю виновато вслед.
— Обойдусь!
Сжимаю пальцы в кулаки и зажмуриваюсь. Боль опоясывает все тело, ввинчивается в виски, выкручивает мышцы и нервы. Звонок доносится будто издалека, как из подвала.
— Ты позвонила Глебу? — кричит Симка.
— Нет… сейчас…
Набираю номер мужа, слушаю длинные гудки, но он не отвечает. Тогда звоню свекрови.
— Алла Борисовна, можете мне помочь?
— Ох, а что случилось? — недовольным тоном спрашивает она и добавляет: — Вечно у тебя все не слава богу.
Желание просить о помощи отпадает сразу, не успев оформиться в слова, но все же выдавливаю из себя.
— У меня болит живот, можете приехать домой?
— Наверняка что-то по-женски. И зачем тебе я нужна? Ой, погоди!
— Слушаю.
Опускаюсь на стул, колени подгибаются, того и гляди — упаду.
— Там Влад должен приехать, отдай ему свою картину. Ну, ту, где одинокая сосна.
— А заче…
Но в ухе уже пикают гудки. Еще раз набираю мужа, он сбрасывает звонок. Тогда пишу смс:
...«Глеб, позвони. Срочно!»
Тишина в ответ не удивляет: в последнее время муж часто не сразу отвечает на мои звонки и письма.
«Может, это связано с появлением этой Риты?» — тут же выползает внутренний голос.
Но телефон в руке оживает. Невольно чувствую вину за дурные мысли.
— Дин, я занят, — резко говорит муж. — Что случилось?
— Глеб, мне что-то плохо. Надо в больницу. Можешь вернуться домой?
Несколько секунд напряженно слушаю тишину, шорохи, кажется, чей-то шепот.
— Насколько плохо? Сама не справишься?
— Не знаю, — боль опять стихает, выпрямляюсь. — Наверное, смогу.
— Понимаешь… — торопится муж. — Толку от меня будет мало, пару часов уйдет на дорогу. Извини, меня вызывают…
Звонок видеофона бьет по ушам, вздрагиваю и, едва переставляя ноги, тащусь к двери.
— Что с вами, Дина?
Мужской голос доносится будто сквозь плотную вату. Я хочу ответить, но прихожая вдруг плывет, кружится, я хватаюсь руками за стену, не удерживаюсь и падаю…
Глава 4
Просыпаюсь в незнакомом месте. Но по запаху лекарств понимаю: я в больнице.
Тело сковано вялостью. Пытаюсь поднять руку, но она падает бессильно на одеяло. Приподнимаю его: на мне надета ночная рубашка в цветочек. Цепляю ее пальцами, вытягиваю шею, пытаясь рассмотреть, что сковывает мой живот. Взгляд сразу натыкается на белую наклейку, похожую на послеоперационную.
Память тут же выводит на экран смутные картинки, наполненные звуками и ощущениями: встревоженные крики, хлопанье дверьми, влажный ветер на лице. А еще запах автомобильной кожи, смешанный с ароматом мужского парфюма, и отрывистые слова:
— Дина, как вы? Дина не спите! Дина, вы меня слышите?
И я что-то мычу, мычу в ответ, а потом уплываю в темноту.
И снова:
— Дина, не молчите! Дина, сейчас приедем!
Я понимаю, что меня куда-то везут, но как-то отстранённо, будто все происходит не со мной. А потом лицо доктора надо мной, бархатный голос, укол в сгиб локтя, черная маска, которая ложится на нос и рот, сладковатый запах наркоза.
Устало откидываюсь на подушку. Такое простое движение отнимает все силы. Прислушиваюсь к себе. В целом, все нормально. Боли нет, даже чувствую какую-то легкость.
Перевожу дух и поворачиваю голову. Рядом на стуле сидит Серафима в белом халате и клюет носом. Невольно улыбаюсь. Трогаю ее за руку.
— А? Что?
Сима встряхивается, крутит головой. Бледно-голубые глаза еще покрыты туманной дымкой сна, щеки пылают румянцем, а пухлые губы влажно блестят.
— Просыпайся, подружка, рассказывай. Где я?
Голос звучит хрипло, откашливаюсь.
— Что? А-а-а, — подруга с удовольствием потягивается и зевает. — Ты в клинике.
— Это я поняла. Как здесь оказалась?
— Какой-то мужик привез.
— Мужик? — от удивления брови ползут на лоб. — Какой мужик?
— А я знаю? — вскрикивает Симка. — Я его не видела. Какой-то Владислав. Это в приемном покое так сказали.
Точно! Алла Борисовна говорила, что он заедет. Вспоминаю и чувствую, что краснею. Оказаться в таком непрезентабельном виде перед лощеным Владом неловко.
— Он сам привез? Не скорая?
— Ну да. Схватил, положил тебя в машину и повез. В приемный покой на руках внес, — Симка наклонилась ко мне и зашипела: — Признавайся Вереснева, что за красавчики у тебя по дому шастают?
— Это не мой. Бойфренд свекрови.
— Спятила бабка? — всплескивает ладонями подруга, а я кошусь на дверь, вдруг медсестра войдет. — Кукушкой на старости лет поехала?
— Не такая уж она и старая, шестьдесят пять лет всего. Ну, ты рассказывай!
— А что говорить. Я разнервничалась, рванула к тебе. Приехала, а там перепуганная Лялька сидит и трясется. Говорит, что вышла из комнаты, почудился какой-то шум, а входная дверь настежь открыта, тебя дома нет, а на полу в холле вещи разбросаны.
— Почудился?
— Ну, да. Лялька сначала даже не поняла. Наверняка с наушниками сидела.
— А дальше, что?
— Ничего. Мы стали все больницы обзванивать, нашли, где ты, поехали.
— С Лялькой? Ей же рано вставать в школу.
— О небеса! — Сима вздымает руки к потолку. — Вразумите наконец эту бабу! Она чуть концы не отдала, а жалеет здоровую девчонку, на которой пахать и пахать.
— Но…
— Ничего с твоей Лялькой не случилось. Покрутилась со мной, поревела, и я ее на такси домой отправила.
— Так, и что со мной?
— Операцию тебе сделали.
— Это я уже поняла. И что у меня было?
— Разрыв яичника.
— Того самого?
— Да. Я же просила тебя приехать на прием! Просила!
Я теряюсь. Нет, живот, конечно, болел, но чтобы яичник лопнул — это перебор. И как назло, когда дома никого не было. Чувство вины перед подругой сжимает сердце.
— Я думала, все пройдет, закрутилась.
— Так и сгинешь от хорошей жизни, — ворчит Симка.
— У меня нормальная жизнь, — обиженно поджимаю губы. — Как у всех.
Пытаюсь приподняться на руках, но падаю от слабости.
— Лежи уже! То, что ты называешь нормальным, на самом деле — безобразие. Ты растворилась в семье, а когда тебе понадобилась помощь, никто пальцем не шевельнул.
— Не ворчи. В моем доме любовь и взаимопонимание. Просто так сложились обстоятельства.
— О боги! — Сима закатывает глаза. — Ваши высокие отношения мне не понять!
— Еще бы! Ты же старая дева.
— Будешь на меня ругаться, уйду!
— И уходи.
Отворачиваюсь, слезы закипают в глазах, хотя и понимаю: подруга права. За восемнадцать лет брака я потеряла себя, вот и вырастила законченных эгоистов.
Дверь с шумом распахивается, и в палату входит медсестра. Она делает мне парочку уколов, измеряет температуру. Все это время мы молчим. Симка дуется, я тоже. Такой разговор у нас возникает не впервые.
Подруга помогает мне встать, умыться, переодеться. Не успеваем мы закончить, как в палату вваливаются муж, свекровь и дочь.
— О, драгоценные родственнички пожаловали? — ворчит Симка.
Но ее бубнение слышу только я.
— Мамочка, как ты? — Лялька оттискивает подругу от кровати и хватает меня за руку. В глазах неподдельный страх и вина. — Прости меня. Я даже не поняла, что тебе плохо.
Ласково касаюсь ее щеки: люблю свою девочку больше жизни.
— Все уже позади, — шепчу непослушными губами.
— Дина, нельзя же так! — басит Глеб. — Трудно было сказать?