— Я говорила. И писала.
— Прости, не понял, насколько все серьезно. В конференц-зале пришлось вообще отключить телефон.
Он стоит с видом побитой собаки, опустив голову, и отводит взгляд.
— Футы-нуты! — громко фыркает Симка. — Какой занятой дядечка! И что за важные вопросы решает издатель аккурат в середине рабочей недели?
— Си-ма! — хором вскрикивают родные.
— Дина, тоже мне, нашла время, когда заболеть! — кривит губы свекровь.
Она подходит к зеркалу, висящему на стене, и подкрашивает губы. Даже сейчас заботится о внешности. Интересно, кто ей сегодня готовил низкокалорийный завтрак?
— Болезнь, вообще-то, не выбирает, — защищает меня Симка. — Это вы довели мать до такого состояния.
— Прекрати лезть в нашу семью! — косится на нее Глеб и гладит мою руку. — Как ты, дорогая?
Он сама предупредительность и внимание. Поправляет одеяло, взбивает подушку, подносит ко рту стакан с водой. А в глазах столько нежности, что мое сердце наливается теплом.
Нет, зря Симка ругается. У меня хорошая, заботливая семья.
Дверь внезапно распахивается, мы вздрагиваем от стука и дружно вскрикиваем:
— О боже!
В проходе сначала появляется пузатая ваза, с огромным букетом орхидей в ней, потом корзина с фруктами. А между ними затерялся щуплый мальчишка-доставщик.
Я растерянно смотрю на нежданного гостя. А он, пыхтя, доходит до стола, ставит свою ношу, вытирает пот.
— Вереснева кто? — спрашивает высоким голосом.
— Я…
— Распишитесь.
Муж выхватывает у паренька папку, а свекровь сразу лезет в цветы и вытаскивает карточку.
— Ну-ну, посмотрим, что за кавалер прислал этот букетик…
Ее голос так и сочится ядом, но я и сама в недоумении. Мы с Симой переглядываемся.
— Что? Кто там? — подпрыгивает Лялька и пытается выхватить открытку. — Бабуля, покажи!
Но у Аллы Борисовны хватка железная. Она ловко уворачивается, раскрывает конвертик и читает:
...«Очаровательная Диана! Выздоравливайте! И пусть ваш каждый день начинается с улыбки. Владислав».
Я лежу в кровати с горящими ушами и не знаю, как реагировать. За годы брака забыла, что такое получать цветы от чужого мужчины.
— Это как понимать, дорогая? — сурово хмурит брови Глеб.
С его лица пропадает виноватое выражение, наоборот, он приосанивается, расправляет плечи. Этакий мачо на минималках, защитник чести семьи.
Симка фыркает.
— А тебе, великий издатель, слабо было жене цветочки принести? — язвит она. — Да и фруктиками не побаловал.
— Сима! — чуть не плачу я. — Пожалуйста, не сейчас!
— Ничего не понимаю, — добавляет свекровь, поджимая губы. — И когда ты так с Владиком спелась? Он твою картину вдруг купить захотел, цветы посылает.
— Ой, Алла Борисовна, а вы разве не знаете? — не успокаивается Симка. — Влад же и привез Дину в больницу.
— Влад?
Теперь приходит черед удивляться свекрови. Она стоит у стола, теребит нежный лепесток орхидеи, а у меня сердце останавливается: боюсь, что она загубит неземную красоту.
— Алла Борисовна, пожалуйста…
— Что? Что не так? — вспыхивает та.
Смотрит на руки, отрывает лепесток от стебля.
— Мама, не трогай цветы! — соображает муж.
Боже, как же хорошо он меня знает!
Дверь снова открывается, на пороге появляются врач и медсестра.
— Так, посетители! Шагом марш за дверь! Пациентке нужен покой.
Свекровь задирает подбородок и царственно проходит мимо медиков. Вдруг она оборачивается и спрашивает у медсестры:
— Дорогая, разве можно в палате держать такой огромный букет?
— Н-нет, но…
Девушка растерянно смотрит на доктора.
— Безобразие! Что за порядки в этой клинике! Пожалуй, я позвоню Антону Николаевичу!
— Вот мегера! — охает Симка.
Кто такой Антон Николаевич, я не знаю, но медсестра сразу хватает вазу.
— Нет! Не трогайте! — вскрикиваю я и сажусь. — Это мои цветы! Они ничем мне не помешают.
— Правда, бабуля, — поддерживает меня Лялька. — От орхидей даже запаха нет. Пусть стоят.
— Валя, убери вазу на подоконник, — решает по-своему наш спор врач. — Господа, вы мешаете обходу.
Родственников будто ветром сдувает. Глеб прощается холодно: он явно задет и обижен. Лялька целует меня в щеку и шепчет:
— Мамочка, я на связи. Если что — звони.
На душе становится тепло. Да, дочка у меня грубоватая и несдержанная, как вся современная молодежь, но душа у нее светлая.
— Как себя чувствуете? — спрашивает врач, и я перевожу на него взгляд.
Сердце замирает от восторга: давно не встречала рядом с собой такой красоты. Теплые карие глаза сияют медовым светом. В уголках лучиками разбегаются морщинки, четко очерченные губы слегка улыбаются, а идеальному носу позавидовала бы любая девушка.
— Х-хорошо, — заикаюсь я.
— Ну, допустим, вы лукавите, — бархатисто смеется доктор.
Приглядываюсь: на бейджике черным по белому написано его имя — Виктор Викторович Белых.
— Есть немного.
— Давайте, я вас осмотрю.
Он откидывает одеяло, приподнимает ночную рубашку. Теплые пальцы прикасаются к коже, а я чувствую, как мурашки бегут по спине, а щекам становится горячо.
«Идиотка! — просыпается внутренний цензор. — Тебе ночью операцию сделали, а ты от чужого мужика млеешь. Еще и моложе себя».
— Щекотно, — шепчу осипшим голосом и ловлю быстрый внимательный взгляд.
Наверняка знает, как магнетически действует на женщин его мужской образ.
— Главное, не больно. А щекотка не смертельна, — улыбается он. — А теперь поговорим серьезно. Вас привезли вовремя. Скажите спасибо своему другу.
— Он не мой.
— Острый живот — само по себе опасное состояние для жизни человека. Если бы еще чуть-чуть и… перитонит.
Мое богатое воображение тут же выстраивает логическую цепочку дальнейших событий. Теперь вместо мурашек ледяной холод охватывает плечи, я зябко передергиваюсь. Доктор быстро набрасывает одеяло, секунду медлит, и прячет под него еще и мои руки. Его внимательные глаза так близко, а пахнет от него настолько волшебно, что я зажмуриваюсь.
Лечение идет хорошо. Еще бы! С таким-то доктором!
Лялька приносит мне альбом и карандаши, я делаю наброски, и главной моделью выступает ваза с орхидеями. Она стоят на подоконнике, и каждое утро я просыпаюсь с улыбкой. Солнечные лучи проникают сквозь молочные лепестки и окрашивают их в нежно-розовый цвет. Это настолько волшебно, что я не могу налюбоваться.
Владислав больше не дает о себе знать, зато Глеб звонит каждый день, тревожится. Но меня навещают в основном Сима и дочь.
— Вот видишь, видишь, — ворчит подруга в очередной визит. — Ты готова пожертвовать собой ради семьи, а они заняты своими делами.
— А что делать, Сим?
Я с тоской смотрю на окно, по которому барабанит дождь, перевожу взгляд на орхидеи, и опять сердце наполняется теплом. Хотя… белый след на пальце Влада не дает покоя. Зачем-то же он кольцо снял.
«Все мужики одинаковые. Ни одному верить нельзя!» — появляется горькая мысль.
— Что ж, Диана Алексеевна, — говорит доктор во время последнего осмотра. — Берегите себя. Придете ко мне на прием… дайте-ка подумать… — напряженно вглядываюсь в лицо греческого бога, словно хочу напитаться силой из живительного родника красоты. — Через две недели жду вас у себя в кабинете.
— Это какого числа? — голос предательски хрипит, но Виктор будто не замечает моего состояния.
— Сегодня у нас второе апреля, значит жду вас шестнадцатого в девять часов.
Он встает, кивает медсестре и идет к двери. Я грустно провожаю его глазами и цепляю взглядом правую руку, на пальце которой красуется обручальное кольцо. Вот так всегда: встретишь идеального мужчину, а он оказывается занят.
Я неторопливо собираюсь домой. Глеб за мной не приедет, у него серьезное совещание, Лялька в школе, а на помощь свекрови рассчитывать не приходится. Зато Симка волнуется с утра и допытывается, дал мне доктор выписку или нет.
— Сим, я готова, — звоню я ей.
— Ой, Динка, у меня пациентка на рахманке [Рахманка — гинекологическое кресло — иначе кровать Рахманова. // Примечания и перевод иноязычных слов и предложений, если это не оговорено в тексте или в сносках, принадлежат Д. Давыдову. ] лежит. Подожди полчасика. Я быстро.
Что ж, полчасика у меня есть. Спускаюсь на лифте в холл, только хочу сесть на диван, как кто-то забирает у меня из рук сумку. Я испуганно оглядываюсь: сзади стоит Влад и широко улыбается.
— Позвольте вас подвезти, Дина.