Я чуяла кошку и кота — не оборотней, самых обычных. Кошка пахла кошкой, а кот — не совсем котом.

— Вот тут господин Шлафлос, — Агнета двигалась на цыпочках и говорила теперь одними губами. — Он у нас третью ночь проводит, все уснуть не может как следует, ворочается и ворочается.

За ширмой как раз послышалась возня, скрипы и шумный тоскливый вздох.

Агнета дождалась, когда все стихнет, и закончила:

— Видишь ли, чтобы воспринять волю богов, сон нужен глубокий, такой, что из пушки стреляй, не добудишься. А сонный порошок господину Шлафлосу нельзя — здоровье не позволяет. Прошу тебя, милая, помоги ему.

К чему она ведет, было ясно с самого начала. Так что я заранее села в сторонке и обернулась хвостом. Простите, ули, вы очень любезны, но в постель с чужим мужчиной я не лягу!

Разумеется, Агнета моего отказа не приняла. Когда это человек считался с кошкой?

Ули уговаривала меня, называла «кисонькой», «лапушкой» и тихонько подкрадывалась с явным намерением сцапать, а я переходила с места на место, не подпуская ее близко.

Надоест же ей когда-нибудь?

— Зр-ря упр-рямишься, — мурлыкнули из-за ширмы госпожи Браннас. — Смир-рись. Потом понр-равится.

Стало неловко. Да что я в самом деле? Трудно подыграть доброй женщине, которая взяла меня под крыло?

В руки не далась, сама вспрыгнула на высокое ложе и устроилась поверх стеганого одеяла в ногах у господина Шлафлоса. Он что-то проворчал в полусне и перевернулся на бок, не лягнув меня только потому, что я успела отпрянуть.

Агнета ласково поворковала у его изголовья, погладила меня и наконец удалилась.

— Добр-рая, — раздалось ей вслед непонятно откуда. — Но стр-ранная.

Я соскочила с постели и вышла осмотреться.

Комната вмещала дюжину миниатюрных спаленок, в каждой — кровать, тумбочка и напольная вешалка для одежды. Со стен сонно жмурились резные Свены и Свяны, под их полуприкрытыми веками тлели оранжевым крохотные лучезары. На лаковых ширмах были тонко выписаны сцены из жизни божественных супругов.

Из-за ширмы госпожи Браннас показалась рыжая кошка феранской породы — в меру пушистая, на ушах кисточки. Лиса, надо полагать.

— Чер-рная, — приветствовала она меня, взмахнув пышным, как у белки, хвостом. — Пойдем пр-роведаем.

И кошка нырнула за ширму господина Легсона.

Я не без опаски последовала за ней.

На кровати, точно такой, как у господина Шлафлоса, спал человек, а под боком у него возлежал здоровенный меховой шар с ушками.

— Смотр-ри, Мор-рда, — неучтиво обратилась к нему Лиса. — Пр-ривела. Чер-рная. Кр-расивая, пр-равда?

Пониже ушек у шара прорезались золотистые щелки.

— Кр-расивая, не кр-расивая, — проворчал шар и зевнул, явив розовую пасть с клыками. — Какая тепер-рь р-разница?

— Не гор-рюй, Мор-рда, — Лиса вскочила к нему на постель. — Я р-рядом.

Она принялась вылизывать лохматый мех, и ушки, и щелки глаз. При этом оба мурлыкали, рокотали на два голоса, словно пели дуэтом.

Я тоже села с краю — послушать.

— Р-рыбки бы, — жаловался Мохнач-Морда. — Кур-рочки. Зачем р-разбудили?

Во сне-то ему, горемыке, есть не хотелось. И вообще там, во сне, лучше, чем наяву.

— Пр-рисутствие, — объяснил кот. — Пр-риятно.

— Пр-равильно, — согласилась Лиса. — Говор-рят. Хор-рошо!

Пока я пыталась понять, что это может означать, кошка вдруг повернулась и лизнула меня в нос шершавым языком.

— Гр-рустная. Спи. Пр-росто спи.

И сама пристроила голову на необъятный пушистый бок Мохнача.

— Спасибо, — пробормотала я. — Я тут где-нибудь р-рядышком…

Тьфу ты, сама по-кошачьи урчать начала!

Стоило немного успокоиться и почувствовать себя в безопасности, как могильной плитой навалилась усталость. Я выбрала себе пустую спаленку подальше от остальных, вскарабкалась на незастеленную кровать и утонула в перинах. Было тепло и уютно, каша с курочкой, о которой грезил бедный Мохнач, наполняла живот приятной тяжестью, но сон не шел. Мысли крутились вокруг вчерашней ночи и сегодняшнего утра, на душе становилось все чернее и горше.

Чтобы отвлечься, я стала вспоминать сказки Старой Хель о мире богов и мире снов.

Старая Хель жила в двух кварталах от нас и каждый вечер читала внуку сказки из книг с такими потертыми переплетами, что названий не разберешь. Сказки были известные, но рассказывались всегда не так, как я привыкла. То ли книги у Хель были какие-то особенные, то ли она выдумывала на ходу.

— Наш мир для богов, что для нас садовый пруд, так же мал и мелок, а мы для них вроде рыбок в том пруду. Живем себе среди водорослей, ила и лягушат, ведать не ведаем, как снаружи все устроено, и о том, что там творится, судим лишь по ряби на воде.

Я закрыла глаза и увидела Хель сидящей в старом кресле у камелька: на носу круглые маленькие очки, на коленях раскрытый том. Говорят, в молодости Хель играла на сцене. Голос у нее и сейчас был звучный, читала она с выражением, и с ветки у окна я четко слышала каждое слово:

— Рыбы не могут жить на суше, а люди — в воде, хотя в их власти осушить пруд и пустить на уху всех, кто в нем обитает. Вот и богам при всем их могуществе, чтобы дотянуться до людей, нужны храмы, алтари и святилища, как рыбаку нужны удочки и сети. Но боги ловят нас не для того, чтобы сварить уху. Они испытывают души, меняют судьбы и раздают дары, а иной раз отнимают. Мир снов открыт и людям, и богам. Там возможно все, там происходят настоящие чудеса и исполняются самые немыслимые желания. Как в Ночь Всех Богов…

— Чем плохо утерять связь с незримыми мирами? — Свен погладил свою золотую вайнскую бородку, и она пропала, открыв гладкий подбородок, а волосы на голове бога потемнели. — Не будет у тебя чутья, не будет удачи. Мы не услышим твоих молитв, не пошлем знаков, озарений и провидческих снов, не подскажем, не поможем.

— А вы можете помочь? — спросила я.

— Можем и поможем, — уверил Свен. — Если дашь обет службу нам сослужить.

Комната в доме Старой Хель исчезла, кругом расстилалось что-то мутное, синевато-бледное — то ли туман, то ли снега. На Свене были посконные штаны и рубаха, подвязанная вервием, на Свяне — простое платье из некрашеного льна.

— Какую службу?

— Поймешь в свое время, — богиня мелодично рассмеялась, отбросив за спину черную косу. — Так ведь уговор с богами заключают. Не знала?

Знала. Это во всех сказках говорится: надо наперед по- обещать, что исполнишь любой приказ, всего один, но что за приказ, не узнаешь, покуда час не пробьет.

— То-то же, — усмехнулся Свен и посерьезнел: — Так даешь обет?

— Даю, — сказала я.

— Тогда скрепим уговор печатью.

Он очутился рядом и, взяв в руки мое лицо, коснулся губами лба, а потом то же самое сделала Свяна.

— Тело твое мы вернуть не можем, — сказала она.

— Не в нашей это власти, — уточнил Свен.

— Двуликие принадлежат Двуликому.

— Но не проси его. Не ответит.

Верно: у Двуликого нет храмов. Бог, давший начало всему сущему, смотрит на мир, но не вмешивается. Так нас учили.

— Как это нет храмов? — притворно нахмурилась Свяна, и лен на ней превратился в вишневый бархат, коса рассыпалась, длинные густые пряди собрались в модную прическу. — А Храм Всех Богов? В Альготе!

— Там в Ночь Всех Богов, — торжественно произнес Свен, одетый теперь в парадный сюртук, — Двуликий нисходит в мир, чтобы отворить дверь между старым годом и новым, между явью и неявью, между былью и небылью, между жизнью и смертью…

— Входит с одним ликом, выходит с другим.

— В самую долгую ночь все заслоны и преграды падают.

— Так же падет заклятие, что лежит на тебе.

— Но помни! Если не поспеешь к сроку…

— Если не будешь ночью в храме…

— Если не вступишь в Лабиринт Судеб…

— Ходить тебе в зверином обличье до конца дней!

Утром я выбралась из перин и увидела, что из комнаты есть выход. Значит, можно отправиться на разведку. Самое время — пока остальные еще спят.

Откуда я знаю, что настало утро, когда нет окон? Кошкой я всегда это чую.

Туннель оказался тесным, как барсучий лаз. Вероятно, он предназначался для кошек, несущих службу в комнате снов. Или для меня одной? Было жутковато. Так и чудилось, что перламутровые, мягко светящиеся стены вот-вот сожмутся и раздавят.

Потом я услышала звуки, ощутила запахи — и выбралась в сеть коридоров обычного человеческого размера. Эти коридоры не появлялись и не исчезали, а просто были. И двери в них — были. Вещественные, прочные, пусть и странной овальной формы.

Створки одной из дверей стояли открытыми. За ними в большой комнате, похожей на кабинет управляющего или королевского чиновника, раздавались взволнованные голоса, мужские и женские:

— Вы только подумайте, каков наглец!

— Да как у него бесстыдства хватило заявиться к нам и чего-то требовать!

— Мы же не впустим его, Доброчтимый?

— Ни в коем случае, — отозвался низкий властный голос. — Слуга Дакха не переступит порог нашего храма.

— Но, Доброчтимый, — возразил кто-то. — Если этот оборотень в самом деле опасный преступник, мы не можем покрывать его.

У меня лапы задрожали.

Бежать! Прятаться!

Но куда?..