Воины вывели его на площадь. Зачем? Сердце Афанасия забилось пойманным в силок зайцем. Ведут к главному храму Шивы? Неужели он каким-то образом умудрился обидеть или, хуже того, осквернить танцовщицу? Сделал что-нибудь не так? Или чего не сделал, как надо? Да откуда ж ему знать? Она ж сама…

Сопровождаемый молчаливыми воинами, он вошел в невысокую — пришлось пригнуть голову — дверь в боковой стене храма. Поднялся по узкой лестнице. Прошел длинным коридором без окон, едва освещаемым медными жаровнями, и оказался в небольшой комнате. В центре ее стояло круглое ложе с разбросанными по нему подушками. Рядом столик с фруктами и парой узкогорлых кувшинов, на полу — небольшие ярко раскрашенные коврики. Несколько толстых свечей в кованых поставцах с завитушками. Света они давали чуть, углы комнаты терялись во мраке.

Стражники зыркнули на Афанасия строго и затворили за собой дверь. Купец остался наедине со своими постепенно рассеивающимися страхами. Его привели не в застенок и не в пыточную. Хотя это еще ничего не значило. Ну раз так, хоть поесть чего напоследок, а то от риса уже живот пучит. Он подошел к столику, на котором стояло блюдо с фруктами, и хотел отщипнуть от грозди крупную янтарную виноградину, но посмотрел на свои грязные руки с траурной каймой под ногтями и передумал. Обошел ложе со всех сторон, внимательно приглядываясь, нет ли какого подвоха. Тоже не нашел. А собственно, тогда зачем его подняли среди ночи и приволокли в эту комнату? Ради чьей прихоти? Злясь, сам не зная на кого, он со всего размаху опустился на чистые простыни. Откинулся на спину. Полежал чуть, опять сел. Сжав пальцами узкое горлышко кувшина, отпил тягучего, невероятно сладкого нектара. Морщась от приторности, схватил фрукт позеленее и куснул. Поморщился от наполнивший рот кислятины и снова хлебнул сладкого.

Звоном серебряного колокольчика раздался женский смех. Афанасий поперхнулся, обернулся, утирая губы полой рубахи. Вскочил на ноги. Да, это была она. Лакшми.

Танцовщица стояла у подпирающей свод колонны и озорными глазами глядела на оторопевшего и сконфузившегося Афанасия.

— Здравствуй, путник! — проворковала она голосом, от которого у него все внутри затрепетало.

— Здравствуй, царевна! — брякнул он и отвесил поясной поклон.

— Какая ж я царевна? — улыбнулась она.

— Прости, не подумавши я… — пролепетал Афанасий. — Царица?

— Да брось. — Скользящей походкой она приблизилась к ложу и села на краешек. Чуть нагнула голову на лебединой шее и снова улыбнулась. — Да ты чего растерялся так? Присаживайся.

— Спасибо! — ответил он, садясь на краешек с другой стороны ложа.

— Ну, рассказывай.

— О чем? — не понял купец.

— Кто ты, за какими надобностями пожаловал в наши края?

— По торговому делу я, — в какой уже раз начал излагать свою сказку купец. — Прибыл из далекого и прекрасного города Гер… Э… Из Твери я. — Он мог бы соврать, но под взором ее прекрасных глаз ему совсем не хотелось этого делать. — Зовут меня Афанасий, сын Микитин. Путешествую по вашим краям в поисках… подходящего для нашей земли товара… — на этот раз он не решился сказать всей правды.

— Что ж тебя занесло в священный город Парват? Ярмарка тут есть, но не сыщется на ней ничего такого, чего нет в Бидаре. Ты ведь оттуда?

— Да, а как ты догадалась? — насторожился Афанасий.

— Весточку передали, что придешь, — улыбнулась она.

— Кто? Неужто кузнец из Аланда?

— Он не из Аланда, но познакомились вы там, да.

— Ну, я это…

— Не надо, не говори ничего. Знаю я и про город твой несчастный, и про то, что секрет ковки оружия ты ищешь, чтоб можно было с ним врагу противостоять. Все знаю. Лучше расскажи мне про страны, через какие путешествовал.

— Погоди про страны, давай про оружие докончим.

— А что там доканчивать? Известен мне мастер, к которому тебя кузнец направил. Проведу я тебя к нему. Хочешь, прямо завтра утром и проведу. Если бумаги, что с тобой, ему будет мало, сама поговорю. Меня послушает.

— Господи, да ты-то каким боком к этому делу?

— А ты думаешь, нас радует, что мусульмане захватывают нашу землю и насаждают свою веру?

— Тоже верно. А кто это «вы»?

— Брахманы. Жрецы Шивы, Вишну и Брахмы. Ну и других всяких… — Она пренебрежительно махнула рукой.

— Так не понимаю, я-то чего? — смутился Афанасий. — Мне б со своими делами разобраться, а не ваших богов от последователей Мухаммедовых спасать.

— Вот и я не понимаю, но уж если Дурмукха, это дядя мой, тот самый кузнец, решил тебе довериться, значит, это не зря. Он мудрец и духовидец, — ответила женщина, придвинувшись ближе к Афанасию.

— А мастер?

— Мастер Юпакша? Это мой другой дядя, — улыбнулась она. — Знаешь, давай отложим все эти мужские штучки до завтра. Расскажи лучше про свои странствования.

— Зачем оно тебе? — пожал плечами Афанасий.

— Тоскливо мне тут, — с вздохом молвила Лакшми. — Нет никакой жизни.

— Так сама отправляйся в страны далекие. Караваны, почитай, каждый день ходят в любой город, хоть в Амоль Мазандеранский, хоть в Пекин китайский, отсюда вроде уже и недалеко. Да с твоим воинством и без всякого каравана можно.

— Кто ж меня отпустит? — снова вздохнула она, и плечи ее опустились.

Афанасию вдруг захотелось обнять ее, прижать маленькую черноволосую головку к могучему плечу, но он поостерегся.

— Что ж так? — спросил он.

— Паломники мне поклоняются. Слуги боготворят. Воины служат мне здесь беззаветно, но любой из них убьет меня, если я попытаюсь покинуть город.

— Кто же им такой приказ отдал? Брахманы эти твои?

— Нет, не брахманы. Брахманы такие же бесправные, как я. Тут они могут распоряжаться, но их тоже убьют, если они попробуют уйти, так уж тут повелось. Рождаешься при храме, живешь при храме и умираешь при храме.

— Нешто не сбежать?

— Сбежать? Сбежать можно. Смешаться с паломниками и выйти за ворота. Но искать меня будут до конца жизни, не отступятся. Да и кому я там буду нужна, за воротами? Я и не умею ничего, кроме как танцевать. — Рыдания рвались из ее горла, но она мужественно сдерживала их.

Афанасию представилось, как он увозит Лакшми с собой в Тверь. Как она танцует в своем птичьем наряде посреди отскобленной добела горницы под строгими взглядами образов. Как, закутанная до черных глаз в пуховый платок, изгибаясь тонким станом, несет на плече из проруби ведра со студеной водой. Как красными от уксуса руками мнет капусту под засол. Как, перешептываясь украдкой, судачат про нее соседи. Как бегут следом местные мальчишки, дразня «чугунком», «копчушкой» и другими обидными словами. Как с укоризной глядит на него мать. Как рождаются дети неопределенно-коричневого цвета.

Он вздохнул, отгоняя от себя видение. Когда еще вернется он в Тверь, да и вернется ли? А плоть требовала, чтоб он жил сегодняшним днем, здесь и сейчас. Купец набрался смелости и подсел к женщине поближе. Положил руку на плечо. Она порывисто прильнула к его широкой груди и разрыдалась.

— Полно тебе, полно… — Афанасий погладил ее по вздрагивающей спине, с тревогой ощущая, как внизу живота начинают бродить совсем не те чувства, которые приличествуют моменту.

— Забери меня отсюда, — словно прочла она его мысли.

— Куда?

— К себе. На родину. Далеко-далеко, — прошептала Лакшми. — Я научусь готовить еду, буду шить, стирать, заботиться о тебе и доме.

— Холодно у нас там, — пробормотал смущенный Афанасий.

— Ничего, я привыкну, я выносливая.

— Да и зачем так далеко, можно ж в другой город уехать. Индия-то вон какая огромная. Здесь и теплей, и сытней, и работать так много не надо.

— Они меня все равно найдут и убьют. — Танцовщица подняла на него полные слез глаза. — И всю семью убьют, если, конечно, мне удастся ее завести, и родственников всех, и… — Слова ее потонули в рыданиях. — А если и не найдут, то что меня ждет? Беглянка без касты, без роду, без племени, я смогу только мусор убирать и воду разносить. И дети мои смогут быть только мусорщиками и водоносами. И внуки, и правнуки. И так до седьмого колена. Нет, не хочу я им такой судьбы.

Не удержавшись, он поймал губами катящуюся по ее щеке слезинку.

Она порывисто прильнула к нему, обняла. Он потянул с ее плеча кисею ткани. Она с треском рванула его рубаху. Ночь покачнулась и провалилась в горячее и влажное.

Глава двенадцатая

С первыми лучами солнца из городских ворот гордым лебедем выплыл паланкин — ажурная беседка на шестах, украшенная золотом и резьбой по слоновой кости. Ее несли двенадцать обнаженных слуг. Впереди бежали два мальчика-служки в белых тюрбанах и белых набедренных повязках — разгонять воловьи упряжки нерасторопных крестьян. Следом шел священник-брахман невысокого ранга, нараспев читающий молитвы. Но не ради соблюдения обрядов, а скорее для пригляду. За брахманом шагали двенадцать молчаливых воинов-огнепоклонников с длинными черными бородами и мечами на обнаженных плечах. Изнутри экипаж был завешен легкой, но достаточно плотной материей, чтобы укрыть его нутро от любопытных и не всегда уважительных взглядов.

В паланкине ехали приодевшийся, вымытый и умащенный ароматными маслами Афанасий и Лакшми, кутавшаяся в полупрозрачный кусок ткани, схваченный на плече застежкой в виде жука с драгоценными камнями вместо глаз. Волосы ее были стянуты на затылке в плотный узел, в ушах огромные серьги, в носу маленький камушек. С ногами расположившись на скамейке, она прильнула маленькой головкой к могучему плечу сына кузнеца и затихла, блаженно жмурясь, ровно кошка. Разве что не мурлыкала.

Он же смотрел через щелку между шторами на буйство красок за окном, но не замечал их. Его хождение подходило к концу. Бог помогал ему, отводя опасности и посылая навстречу нужных людей. Опасности оборачивались легкими прогулками. Разве что Михаил? Ну, так это к нему Бог оказался неблагосклонен, а не к Афанасию. У самого-то купца за все время даже ни одной серьезной раны. Ну, обнесли один раз, но с кем не бывает? Иные купцы специально воровские расходы в ожидаемую прибыль закладывают. Свезло по всем статьям, считай. И все равно на душе было тревожно.

Лакшми как-то слишком быстро все решила за него. Даже не решила, а наметила цели и вверила ему свою судьбу: давай, мол, владей, веди, защищай, увози. Не то чтоб он был против, о такой женщине можно было только мечтать, и ночью она не раз ему это доказала, но… В чужой земле, с тайным заданием, которое взвалил себе на плечи самолично… Ведь достать рецепт — еще полдела. Нужно доставить его обратно в Тверь. Одному-то не просто, а с женщиной, которую кормить и защищать? А если еще брахманы местные или огнепоклонники осерчают и погоню снарядят? И ведь снарядят. Предстоятельница Шивы, нареченная жена Вишну, а Брахме она вроде как матерью приходится, исходя из такого родства. В общем, не отпустят ее просто так. Он опасливо взглянул на мечи в руках воинов-огнепоклонников.

И его ведь тоже не помилуют, если поймают.

К тому же явно влип он в какой-то заговор против захвативших Индию хорасанцев, который вполне способен привести к войне. Вот надо оно ему?

Словно почувствовав тяжесть его дум, Лакшми открыла глаза, потянулась и потерлась лбом о грубую ткань его рубахи, выстираной и залатанной служительницами танцовщицы.

— Тебя что-то беспокоит?

— Да как-то… Что-то… — не стал врать он, но и смелости выложить все начистоту не набрался, конечно.

Лакшми тревожно встрепенулась. Посмотрела в щелочку, надеясь найти там причину его беспокойства. Но за окнами были только джунгли. Она повернула к нему свое прекрасное лицо, по-лебединому выгнув длинную шею. Заговорила. Очарованный Афанасий даже не сразу понял смысл ее слов.

— Что? — переспросил он.

— Не так что-то в деревне, — повторила она медленно, видимо списав его непонятливость на плохое знание местного языка. — Здесь обычно стоит стража, а сейчас никого. И будка караульная поломана.

Афанасий откинул занавесь и выглянул. Действительно, будка, хотя одно название — будка, а на самом деле несколько бамбуковых палок под соломенной крышей, сплющенная и смятая валялась на боку, словно приняв на себя удар таранной машины или… выстрел в упор из пушки. Вон, и подпалины, с пороховыми схожие. Будто поставили орудие да в упор саданули. Смешно — из пушки по воробьям. Сочная трава вокруг была примята, а на посыпанной песком дорожке виднелись бурые пятна. Кровь?

— Эй, стойте! — закричал Афанасий, откидывая полог.

Не дожидаясь, когда слуги остановятся, он выпрыгнул из носилок. Присел на корточки и потрогал рукой бурое пятно. Принюхался. Правда кровь. Уже подсохшая, но достаточно свежая. День-полтора как пролита, не более.

Бородатые воины столпились вокруг него. Поняв, в чем дело, быстро вернулись к паланкину и окружили его, взяв мечи на изготовку. Афанасий вернулся к уже поставленному на землю экипажу.

— Что там? — спросила Лакшми, отодвигая занавесь.

— Нехорошо, — мрачно ответил Афанасий. — Если был караул, то весь вышел. Покойников не видать, но боюсь, кончили их, а потом в лес утащили. — Он набрал в грудь побольше воздуха. — Кровь там. Может, обратно вернешься?

— Куда?

— В храм, куда ж еще? За стены надежные, под охрану.

— Нет, я тебя одного не отпущу! — воскликнула она.

Он посмотрел на нее и понял: не отпустит. Настоит на своем. «Вот черт», — подумал купец и украдкой перекрестился. Теперь не только о себе, но еще и о ней беспокоиться придется. Хотя если ее в храм отправлять, так и воины с ней уйдут. А с дюжиной таких головорезов, как эти огнепоклонники, куда как спокойнее.

А может, вообще туда не ходить, отправить пару воинов, пусть посмотрят? Нет, надо самому. Вдруг там с кузнецом, который секрет знает, что случилось? Помощь какая нужна. От этих дуболомов толку мало, они только калечить да убивать умеют. И Лакшми с собой надо взять, ведь она сказала, что уговорить кузнеца непросто, а она может. Вдруг он при последнем издыхании лежит? Тогда только она заставит его раскрыть секрет. Придется рисковать. «Вот черт», — снова помянул он нечистого и перекрестился. Все эти мысли вскачь пронеслись в голове купца. Чуть уняв их, он наклонился к Лакшми и заговорил:

— Хорошо, поедем. Только ты откинься на подушки, от окон подальше. Охранителям своим вели настороже держаться. Да и я лучше пешком пойду около повозки твоей.

— Хорошо. Но дверь будем открытой держать, — молвила она.

— Зачем еще?

— Чтоб тебя видеть, — пробормотала она, и в голосе ее послышались слезы.

— Что ж, пусть так, — пожал он плечами. — Едем?

Она кивнула и скрылась за занавеской.

Афанасий подал знак обнаженным слугам. Те, как перышко, подхватили тяжелое сооружение на плечи и мерно зашагали вперед. «Тоже, кстати, бойцы. Пусть и неумелые, но сильные, случись что», — подумал купец, нащупывая на поясе подаренный Мехметом кинжал дамасской стали. Хмыкнул, вспомнив, что до сих пор так ни разу и не пустил его в ход. Хоть бы и сейчас не пришлось.

— Милый, — донеслось из-за прикрывающей паланкин шторы. — Милый, мне страшно.

Он вздохнул и поравнялся с дверью. Взялся рукой за край, как оруженосец берется за стремя рыцаря, и пошел рядом.

Путь в деревню лежал по мостку, перекинутому через неширокую, веселую речушку, текущую с окрестных гор. Настил был цел, но резные перильца разошлись в стороны, будто через него волокли тушу слона, не особо заботясь о том, как удобней ее развернуть.

Афанасий, не таясь, вытащил кинжал. Несколько воинов обогнали паланкин и подошли к мальчишкам-глашатаям. Заговорили.

Те, явно напуганные, отрицательно замотали головами. Воины наподдали им повернутыми плашмя мечами пониже спины, и те ступили на настил, опасливо пробуя его крепость босыми ногами. Мост не обвалился. Мальчишки перебежали на тот берег. За ними последовали остальные.

Поселения еще не было видно, но Афанасий уже почувствовал, что там не все ладно. Над невысокими деревьями курился черный жирный дымок. Легкий ветерок разносил по окрестностям запах гари и хлопья пепла. Не было слышно обычного деревенского шума, воплей играющих детей, рева буйволов, собачьего бреха.

Мальчишки отбежали в сторону, готовые броситься в джунгли при малейших признаках опасности. Воины придвинулись поближе к паланкину, ощетинившись частоколом мечей. Брахман закатил глаза и что-то запел, воздев руки к небу.

— Да заткнись ты! Слушать мешаешь, — цыкнул на него Афанасий по-русски.

Тот не понял, но интонацию уловил. Смолк.

«Ну что, идти или не идти? Или ну его», — думал купец, прислушиваясь к царившей вокруг тишине. То, что криков нет, это, с одной стороны, хорошо — никого больше не убивают. С другой — плохо. Вдруг убили уже всех? А сами в засаде сидят, поджидают? Ну да ладно, двум смертям не бывать…

Махнув воинам рукой: охраняйте, мол, и не слушая испуганного щебетания танцовщицы, он нырнул в придорожные кусты. Из-под ног брызнули разноцветные ящерки и змейки. Огромная, в три сажени, тварь свесила с дерева тупое рыло и зашипела, высунув черный раздвоенный язык. Афанасий выдернул кинжал, намереваясь снести ей башку. Но змея, будто угадав его намерение, без шороха исчезла в ветвях.

«Вот гадина», — подумал он, засовывая кинжал обратно в ножны. Стараясь, чтоб его не было видно ни с дороги, ни из деревни, стал пробираться к околице. По мере приближения запах гари усиливался, но было тихо. Значит, все? Неужели все прахом? Не обращая внимания на маскировку, он ломанулся сквозь кусты и вылетел к загородке в два крепких бревна на кольях, ограждающей деревню от джунглей.

Околица напоминала картину разрушенного Христом ада, как ее любили изображать иконописцы.

Створки ворот, сколоченные из грубых досок, валялись на земле. Одна из них сильно обгорела и продолжала тлеть. Через другую проходила трещина, будто ее высаживали тараном. Воротные столбы завалились и тоже обгорели. Тростниковые хижины, ряды которых начинались почти сразу за изгородью, были разворочены и словно бы вывернуты наизнанку. Солома на крышах немногих уцелевших построек тлела, не разгораясь, но и не затухая. В стенах деревянных домов зияли отверстия с рваными краями, щетинящиеся деревянной щепой. Пушки?! Афанасий пригнулся и стал шарить взглядом по окрестностям.

Орудия самопальные — не иголка, их в стоге сена не спрячешь. И пушкарей не видно. Ушли, значит. Хорошо. А деревенские где? Неужто побиты все? А это что?

Тут послышался негромкий то ли всхлип, то ли стон. Будто раненое животное умирает, покорившееся своей участи. Афанасий направился на звук. Обошел курящееся сизым дымком нагромождение бревен, ранее бывшее большим, по местным меркам, домом, и вышел на городскую площадь. Здесь были все. По крайней мере, все оставшиеся в живых.

Собравшись в кружок и подобрав под себя ноги, они сидели вокруг статуи пузатого улыбающегося человечка. Мужчины, женщины и дети. Прикрыв глаза и положив руки на колени ладонями вверх, они сидели неподвижно, с прямыми спинами. Должно быть, молились этому идолу.

Обнаженные тела их не были выпачканы сажей. Бороды у мужчин не обгорели. Значит, огонь они не тушили. Ранен никто из них не был, по крайней мере серьезно. Так, несколько царапин, которые даже перебинтовывать не надо. Видать, когда пушки палить начали, сиганули в джунгли кто в чем был, а вернулись уже потом, на пепелища. И правильно, что тут оборонять? Хижины эти за два дня восстановить можно да посуды новой из глины налепить. Жизнь-то дороже. Русичи, к татарским набегам привычные, так и поступали, относясь к кочевникам как к дождю или граду. В общем, легко отделались индусы. Только вот на лицах…