— Вот тебя и пошлем. Тут ведь посольство нужно не такое, как в свейские земли или к ливонцам, с грамотами верительными и подарками, а похитрее. Чтоб без огласки сильной, но с понятием. Кого надо, расспросишь по-свойски, кого надо, в бараний рог скрутишь. А если подольститься к кому али обман учинить, так вот Акимка с тобой отправится.

— Князь! — вскричал обиженный отрок. — Почто меня льстецом выставляешь?!

— А ты не кипятись, — оборвал его правитель. — Посольская служба, она иногда зело важнее ратных подвигов. Знаешь, сколько душ может уберечь от геенны огненной одно вовремя реченное слово?!

— Или нереченное, — добавил Ягайло.

— Или нереченное, — согласился князь.

Акимка разомкнул было уста, чтоб возразить, но понял намек и смолчал. Князь улыбнулся в бороду и едва заметно, но с видимым удовольствием кивнул. Ягайло в который раз подивился сметливости отрока.

— Отец, — выступил на свет младший княжич, до этого прятавшийся в тени за троном. — Предлагаю ж я: давай им другого сына сосватаем.

Князь оглянулся и вопросительно поднял бровь:

— Это кого же? Тебя?

— Да хоть и меня! — выпалил княжич. — Нешто я Глеба хуже?

— Мал ты еще, Юрий, — устало, будто не в первый раз, ответил князь. — Да горяч не в меру, все норовишь поперек взрослых в беседу встрять. С ляхами так негоже.

— Но отец…

— Цыц! — рявкнул князь и перевел взор на Ягайлу. — Прошу тебя, витязь, отправляйся туда, посмотри на месте, что и как. У меня уж совсем руки опустились.

Князь вздохнул. За троном раздались приглушенные шепотки. Зря это он, подумалось Ягайле. Они хоть и родственники, да нельзя перед ними слабость выказывать, вмиг на клочки разорвут. А ведь всяко может статься: что, если кто из них Глеба со свету сжить и затеял? Сначала старшего, а потом этого, младшего… И самому на престол — шасть? Надо б к этим родственникам присмотреться по возвращении, а еще лучше Акимке перепоручить, он в этих делах лучше понимать должен.

— Все, иди, Ягайло, — пробормотал князь, давая понять, что разговор окончен. — Акимка тебя в палаты проводит да яств сообразит, если надо. Хочу, чтоб завтра с первыми петухами вы в путь отправились.

— Слушаю, князь, — поклонился в пояс Ягайло. — С рассветом выступаем.

Он развернулся и вслед за молодым порученцем пошел к низкой двери.

— Витязь, если нужда в чем есть, доспех какой или иное что, Акимке скажи, он найдет. Казна на дорогу тоже у него будет. Рублей щедро отсыплю.

— Спасибо, княже, — еще раз поклонился Ягайло.

— И это… — раздалось ему в спину.

— Да, княже?

— Сами разумеете, знаю, но напомнить не лишне. Молчите о деле этом, пока оно не разрешится окончательно. Неважно, к добру или к худу.

— Понимаем, княже, — ответил за двоих Ягайло. — И дозволь совет дать.

Князь благосклонно кивнул.

— Ослабь караулы да ворота открой, чтоб люд торговый мог в ряды прийти, как привык, а то от кремля твоего за пять верст горем разит.

— И то верно, витязь. Спасибо тебе. Вы ступайте, а мы тут еще по-родственному посудачим.

Они снова отвесили поясные поклоны и вышли из светелки. Молча пересекли большой зал и углубились в паутину коридоров. При Иване, отце нынешнего князя, многие палаты перестраивали, где разгораживали, где несколько горниц сводили в одну, и теперь не заблудиться в этих катакомбах мог только привычный к ним человек.

— Правда, витязь, нужно тебе что? — спросил Акимка.

— Да нет, все свое с собой, а чужого не надо, — пошутил Ягайло. — Разве что водицы родниковой пусть принесут, в горле пересохло.

— Может, кваску хмельного али чего покрепче?

— Спасибо, друже, но не надо. Завтра голову лучше иметь светлую, да и перестал я хмельное пить совсем, — вздохнул Ягайло.

— Давно ли? — удивленно воззрился на него Акимка и даже сбился с шага.

— Да с того времени, как мы тогда с тобой в корчме[Корчма — питейный дом, не откупной, с вольной продажей, иногда постоялый двор с продажей крепких напитков.] погуляли.

— Так они ж первые начали! С ножичками да с дрекольем. Вот и воздалось им по заслугам!

— Да по заслугам, конечно, но души их загубленные на мне, — вздохнул Ягайло.

— Думается мне, не первые то души и не последние далеко, — хмыкнул Акимка.

— То и печалит. Боюсь, уж и не успею всех грехов отмолить.

— Ладно, витязь. Не горюй на ночь глядя, от этого сны дурные приключаются. — Он остановился у неприметной двери, распахнул ее перед Ягайлой. С той стороны звякнул тяжелый засов. — Ложись вон спать, утро вечера мудренее. А девку с водицей я тебе пришлю.

— Слушай, Акимка, а с чего князь Глеба, старшего сына, женить хочет, а не Юрия, младшего?

— Да дядья и кумовья всякие, похоже, зуб на княжеский престол точат. Глеб у нас тихий уродился, да хитрый и решительный, а Юрий взбалмошный, но в чужих руках мягок и податлив. Хошь горшки из него лепи, хошь веревки вей. Вот и надоумили они князя Глеба от двора отослать. Чтоб он в Королевстве Польском остался, может статься, и с концами.

— А чего ж ты молчишь, скажи князю о том.

— Зелен я еще князю советовать, — вздохнул Акимка. — Он меня выслушает, конечно, да не поверит. А то и палок на конюшне высыпать велит, чтоб напраслины на его родню не возводил.

— Как бы не пришлось потом за неверие такое локти кусать, — покачал головой Ягайло.

— Ты за свои локти сильней переживай, — ухмыльнулся отрок. — А они уж во дворце сами как-нибудь перегрызутся. Ладно, витязь, все, иди ты спать. И так лишнего наговорил сверх всякой меры.

Ягайло кивнул и направился к своим покоям. Зашел в комнату, расстегнул застежку плаща и бросил его на покрытое соломенным тюфяком деревянное ложе. Снял с головы шлем и положил его на крепкий стол. Снял пояс с сабелькой и поставил ее в углу, дабы удобно было схватить, если что. Стянул через голову кольчугу. Вынул метательные ножи из-за голенищ и снял сапоги. Завалился на топчан, вытянул ноги, заложил руки за голову и блаженно прикрыл глаза. После дня сегодняшнего, проведенного в седле, и перед днем завтрашним, который будет проведен в седле же, отдых был особенно сладок.

В дверь тихонько поскреблись.

— Кто там? Входи уже, — пробасил Ягайло, кладя ладонь на нож.

Дверь приоткрылась без скрипа, и на пороге замерла девица, простоволосая, в белом платье до пят. Едва колыхая подол, она просеменила к столу и поставила на него глиняный кувшин. Застыла, словно ожидая чего-то.

— Ну, чего столбом стоишь? — поднял брови Ягайло. — Надо что?

— Акимка сказал, — пролепетала девица, — что если вы чего захотите… Чтоб я это… — Щеки ее загорелись пунцовым румянцем, заметным даже в мерцающем свете тонких свечей.

— Тьфу, охальник, — поморщился Ягайло. — Иди, девица, отседова, не надо ничего от тебя. Почивать я буду.

Та улыбнулась и рыбкой выскользнула за дверь. Ягайло поднялся, задвинул тяжелый засов, задул свечи и снова вытянулся на ложе, заложив руки за голову. Закрыл глаза. Перевернулся на бок, потом на живот. Повздыхал. Сон не шел. Его перебивали невеселые думы. И даже не о предстоящем походе, за годы службы он повидал такого, что пропажа княжеского отпрыска казалась детской забавой. Из головы не шли давешние слова князя. Выходило по ним, что кругом враги. С одной стороны Орда, с другой — поляки, с третьей — Московия, и каждый норовит поживиться. И ведь поживится, чуть слабину дашь. Может, один, а может, и в сговоре. И чтоб того не случилось, князю самому надо в сговоры вступать, интриги плести, изворачиваться и пугать соседей, чтоб тем даже на ум не пришло. А не то…

Перед его мысленным взором встала ощетинившаяся копьями железная стена тевтонских рыцарей, надвигающихся мерным, обманчиво-неспешным шагом. Стремительно мчащиеся на невысоких лошадках орды кочевников. Падающие под ударами кривых сабель мужики в белых рубахах. Уволакиваемые в полон за косы бабы, плачущие детишки. Пепелища и обугленные яблони, роняющие в пепел белые лепестки.

А если ничего о том не знать и не думать, то как славно в княжестве живется: тишь, благодать и красоты неземные, что зимой снежной, что летом жарким. Да, пожалуй, одной княжьей дружины для оберега границ будет маловато. Вот бы всех мужиков на некоторое время, зимой, когда работ немного, сгонять в одно место да учить копьем пользоваться. А понеже топором и вилами, чтоб могли отпор дать тем, что под рукой есть. Да в строй вставать и держать его перед неприятелем. И повторять раз в год. Чтоб науку ратную не забывали.

Он и не заметил, как уснул за этими воинственными мыслями. И снился ему какой-то странный сюжет из недавно читанного греческого свитка, будто огромный голый мужик с дубиной наперевес гонится за худющим облезлым львом и кричит что-то неразборчивое. Настигает и начинает бить по голове часто и дробно, а лев, закатив глаза, стоически принимает его удары. Наконец до замутненного сном сознания стало доходить, что гулкие удары раздаются не во сне, а в самом деле. Кто-то сильно молотит в дверь.

Ягайло вскочил с кровати. Нырнул в сапоги и, прихватив в кулак один из ножей — мало ли что, — пошел открывать. За порогом стоял Акимка в легком байдане.[Байдан — кольчуга.] Начищенные звенья поблескивали в утреннем свете. На голове круглый шлем-норманка без острия сверху, в руке плетка-многохвостка, черенком которой он и колотил в дверь.

— Чего шуму столько делаешь? — хмуро спросил его Ягайло.

— Так тебя ж иначе не добудиться, — блеснул улыбкой Акимка. — Сон воистину богатырский. И едьбы небось алкаешь?

— Да, живот подвело, — признался Ягайло.

— Давай одевайся да выходи во двор. Там кадушка воды, девки тебе польют, а закусим уже в дороге. Я с собой и хлеба, и мяса взял, и… А, ты ж праведник теперь, — снова ухмыльнулся Акимка. — Жду у коновязи, которая ближе к Троицким воротам. — Его каблуки застучали по полу коридора.

Ягайло поднялся, одернул влажную со сна рубаху, накинул кольчугу, разгладил ладонью складки. Подпоясался. Свернул плащ небольшим квадратом и, положив на него шлем, взял под мышку. Миновал коридор и оказался на боковом крыльце. Прищурился на поднимающееся над башнями солнце и направился к корыту, около которого возились две смешливые девки. Без лишних разговоров закатал рукава и склонился над корытом, выставив сложенные черпачком ладони. В них блестящей струей полилась студеная колодезная водица. Фыркая и отплевываясь, Ягайло омыл лицо, шею, уши, побрызгал на волосы, с наслаждением чувствуя, как ледяные капли скатываются за воротник. Морщась от стылой ломоты в зубах, набрал полный рот воды и, прополоскав, сплюнул на сторону, стараясь угодить в важно бродившего неподалеку гуся. Не попал, но склочная птица все равно наградила его презрительным взглядом и недовольным гоготом.

— Ишь какой важный, — усмехнулся Ягайло, принимая из рук одной девицы вышитый рушник. — Смотри, в ощип к обеду не попади.

Девки прыснули в кулаки, а обиженный таким обращением гусь отвернулся и заковылял куда-то, переваливаясь на огромных красных лапах. Ягайло поднял с земли шелом и водрузил его на соломенные кудри. Накинул плащ и направил стопы свои к Троицкой башне.

Пустынная в такую рань улица вывела его к стене, вдоль которой прохаживалась ожидающая смены ночная стража. Выползали из щелей уличные собаки в поисках утренней поживы. Еще квартал — и коновязь. Буян уже был приведен из дальней конюшни, взнуздан и оседлан. Ягайло благодарно кивнул конюху, который обтер бока коня мокрой соломой и расчесал ему гриву и хвост, и, не касаясь стремени, взлетел в седло. Вопросительно взглянул на Акимку, горячившего неподалеку своего каурого, рыжегривого жеребчика.

— Что, двинемся, помолясь?

— Хмельного не пьешь, с девками ни гу-гу, да еще и помолиться на дорожку предлагаешь? — присвистнул Акимка. — Ты, смотри, в монахи не уйди, Ягайлушко. А то будет для нашей рати горе неизбывное.

— И монахи меч в руке держивали али посох кованый. И на защиту земли своей вставали не хуже дружинников княжеских. И бились честно, — ответил витязь.

— Ладно, ладно, — замахал свободной от повода рукой Акимка. — Проповеди для других оставь. Им нужнее будет. — И, повернувшись к толпящимся у ворот стражникам крикнул: — А ну открывай, мужи сонные!

Стражники навалились, откинули запирающий брус и потянули в стороны тяжелые створки. Не дожидаясь, пока разойдутся окончательно, Акимка дал шпоры жеребчику и с улюлюканьем вылетел на простор. Его удаль и задор заставили улыбнуться даже отстоявших ночной караул хмурых стражников. Улыбнулся и Ягайло. С младенчества почти знал он княжьего сокольничего и никак не мог нарадоваться, каким знатным парнем растет единственный сын его друга и учителя. Хотелось надеяться, что и с небес это видно.

Тронув коленями бока Буяна, Ягайло направил его в ворота. Акимка вертелся в седле от нетерпения, передавая свой азарт жеребчику, уже роняющему пену с недоуздка.

— Давай до ближней засеки? Взапуски?

— Охолони, друже, — снова усмехнулся Ягайло. — Кони не разогреты, куда их в галоп. Да и незачем, путь впереди неблизкий. Успеем еще им холку натереть.

Акимка сморщил нос:

— Ягайло, иногда мне кажется, что я дружу с древним стариком. Лишнего движения, лишнего слова от тебя не дождешься.

— Это я твою горячность уравновешиваю, — отшутился витязь. — Взрослей давай, а то князь на серьезные дела отправляет уже, а ты все с шалостями своими.

Акимка притих, пристроился к Ягайлову коню стремя в стремя, и они порысили по дороге, ведущей на запад.

Однообразные деревеньки с домами из тесаных бревен, а то и из камня проползали мимо путников. Вековые дубравы сменялись тучными лугами, где лениво паслись крутобокие коровы. Встречные крестьяне с сыто выпирающими над кушаками животами кланялись вежливо, но шапок не ломали и в пыль на колени не бухались. Держались с достоинством. Иногда попадались целые семьи с выводками босоногих детишек, поспешающих за родителями или сонно посапывающих в телегах. От их вида у Ягайло щемило сердце. Он старался гнать от себя воспоминания, пробовал топить в вине, пытался забыться в разгуле лихой драки, но они всегда возвращались. Наверное, поэтому и удалился он из княжьих покоев в далекую хижину. Чтоб пореже видеть счастливых…

— …За тем холмом, — вернул его в мир голос Акимки.

— Что?

— Место, говорю, вот за тем холмом. Приехали уже.

— Быстро что-то, — сказал Ягайло, потирая предательски зудящие глаза.

— Да ничего не быстро. Вечереет. Это ты все в каких-то облацех витаешь, витязь.

И правда, темнело, а Ягайло и не заметил, погруженный в свои думы. Да и обоз княжича двигался куда медленней, чем всадники на лошадях. Если б вышел из стольного града одновременно с ними, досюда едва б к завтрашнему утру добрался. Всадники пришпорили коней и птицами взлетели на холм.

— Вот там, там оно, — загорячился Акимка, тыча вниз черенком плетки-многохвостки. — В овражке все и случилось. Поедем скорее, покажу, пока не стемнело.

— Погоди, осмотримся давай. Отсюда свысока видно хорошо.

Дорога разрезала пополам темную лощину. По левую руку произрастали березки и дубы, светлый сухой лес. По правую болотная трава темным клином втыкалась в самую дорогу, а основанием уходила вдаль и растворялась в надвигающейся с востока ночи. Земли болотников, людей таинственных, диких и не признающих никакой власти.

— Ну, поскакали? — спросил нетерпеливый Акимка.

— Поехали. Шагом. И мимо.

В глазах отрока застыл невысказанный вопрос.

— Темнеет уже, а кони во тьме видят плохо. Ну как яма на дороге? Да и какие следы мы сейчас сыщем. Утра надо дождаться, тогда уж и браться за дело.

— Прав ты, Ягайло, — почесал Акимка в затылке рукоятью плети. — Как есть прав. Давай заночуем в трактире, а поутру выдвинемся.

— А далеко ль трактир? И давно ли?

— Года три как открылся. А ехать до него верст пять. Там, за лесом.

— С границей польской рядом? — удивился Ягайло.

— Не поверишь, витязь, прямо на ней.

— Да как такое возможно?

— Трактир человек держит из сынов израилевых. Он и с поляками, и с нашим князем договорился. А возможно, даже и с болотниками какие-то дела имеет. А если нет, то что-то знает, видел или слышал. Пронырлив невероятно.

— Понимаю теперь, почему тебя князь со мной отправил, — улыбнулся Ягайло.

Акимка в ответ на похвалу зарделся до корней волос, но виду не подал. Нарочито равнодушно повел разговор дальше:

— Я туда намедни двух верных людей заслал, под видом паломников в Святые земли. Чтоб они носом поводили, послушали, о чем в трактире судачат. Да и если свара какая выйдет, вступятся.

Он украдкой посмотрел на витязя, ожидая очередной похвалы, но тот, казалось, уже израсходовал весь дневной запас.

— Да еще князю велел, чтоб на заставе пограничной слушали, а если услышат, как зимородок кричит, чтоб на помощь скакали.

— Не рано ли тебе, отрок, князьями повелевать? — сдвинув брови, спросил Ягайло.

— Ну… Предложил. А что, добрая ведь задумка?

— Задумка добрая, только ты этими сыскными делами не увлекайся — заиграешься. А это не твой ли трактир? — Он указал на мерцающие вдали огоньки.

— Он самый, — обрадовался смене разговора Акимка.

Уставшие путники пришпорили коней и через десять минут въехали в ворота из тонких реек. Из верхней, горизонтальной, торчало два кованых ушка — наверное, когда-то на них висела табличка с названием заведения, но давно пропала. Равно как и забор. Его след еще угадывался в линии, разрезающей вправо и влево кусты и травы, но ни одной гнилой доски видно не было.

Трактир, большой каменный дом о двух этажах под гонтовой крышей, возвышался среди расчищенной в лесу поляны. В слюдяных окнах первого горел свет и мелькали тени постояльцев. В окнах второго царила тьма, лишь изредка прорезаемая неясными алыми сполохами. То ли отблесками огней из нижнего зала, то ли прикрытыми тряпкой фонарями. Небольшой фонарь горел и перед вывеской, что была прикручена над дверным козырьком. Ее явно сняли с ворот, отшлифовали и выбили новые буквы.

— Украи?на, — по слогам прочитал Ягайло — грамота была не его стихия. — Что за слово такое, Украи?на?

— Не Украи?на, а Укр?ина, — поправил Акимка. — Это по-польски, земля у края. Приграничная, стало быть, по-нашему.

— Ясно. А отчего она на польский лад называется, раз стоит на нашей земле?

— Да в том и фокус, — рассмеялся Акимка. — Зайдем, сам все увидишь.

Они подъехали к коновязи, у которой, опершись на бердыш, дремал на лавочке седобородый сторож. Осторожно, чтоб не напугать, разбудили старика и вручили ему поводья коней. Ягайло снял с седла переметные сумы, закинул их на плечо и, опираясь на копье, поспешил вслед за неугомонным Акимкой. Тот, склонившись в шутовском поклоне, распахнул перед витязем дверь, выпустив наружу густые запахи еды, очага и крепкого мужского пота.

Они вошли. Пристанище это, на первый взгляд, ничем не отличалась от многих, что стояли вдоль проезжих трактов. Внизу огромная комната со столами на толстых ножках и грубо, но крепко сколоченными скамьями. На подпирающих потолок столбах коптящие светильники. В постреливающем искрами камине огромные поленья. Посредине лестница наверх, к доходным комнатам. А от стены до стены, ровно по центру зала, — начертанная белым мелом линия, кое-где прерываемая следами сапог.