Глава 2

Отцы и дети

Мы гнали на папиной машине по трассе Москва — Ленинград, обсуждая, конечно же, машины. Я, как и все мальчишки, просто ими интересовался, а папа был в автомобилях дока в силу своей профессии.

Сначала отец работал в совхозе «Выборгский» и дорос до начальника отдела снабжения транспорта. То есть он отвечал за то, чтобы на крупнейшем агропромышленном предприятии Ленинградской области не было проблем с автомобильными запчастями. Понятное дело, решать этот вопрос в условиях тотального советского дефицита было делом непростым и требовало, не побоюсь этого слова, таланта. И у папы он имелся.

Невысокий, усатый, он был очень активным, живым и рассудительным. Много читал и обладал тем, что сейчас называют предпринимательской жилкой. К тому же отец был потрясающе общительным человеком, мог найти общий язык и договориться с кем угодно. Поэтому неудивительно, что в его хозяйстве никогда не было дефицита запчастей, и машины всегда выходили в поля и рейсы в полном составе.

Но с началом перестройки совхоз стал хиреть, потом акционироваться, перепродаваться и далее по списку того смутного времени. Поэтому папа ушел работать в коммерческий магазин, торговавший заграничными автозапчастями. Иномарки тогда только появлялись, их гнали в основном частным порядком из Европы. Как правило, это были старые и изношенные автомобили: они стоили дешево и имели большой спрос. Но чинить их тогда мало кто умел, а уж запчастей в привычном нам сейчас разнообразии не было и вовсе. Поэтому торговля в папином магазине шла настолько хорошо, что спустя некоторое время отец открыл со своими партнерами собственный магазин.

На этот раз специализация была исключительно на запчастях к французским машинам. И тут талант папу тоже не подвел. Ниша оказалась настолько востребована, что следующие 12 лет его бизнес рос как на дрожжах. Открывались новые филиалы не только в тогда уже Санкт-Петербурге, но и в других городах. А потом в Россию пришли автомобильные гиганты, в том числе Peugeot, Renault и Citroen. Которые, конечно, «сожрали» папин бизнес. Поэтому последние десять лет своей яркой карьеры он руководил отделом запчастей на станции техобслуживания одного из французских дилеров.

Впрочем, до этого еще было далеко. А пока была середина 90-х, мы ехали в машине, увлеченно разговаривали, и я решил, что это замечательный момент озвучить папе мою тогдашнюю подростковую мечту.

— Пап, я хочу себе ухо проколоть, — осторожно начал я. — Знаешь, «гвоздик» такой вставить.

— Зачем? — спокойно спросил отец. — Чтобы выделиться? Отличаться от других?

— Нет, — запнулся я, но потом с горячностью продолжил: — Да, я хочу выделяться и отличаться, не быть серой массой. Но это другое.

— Что, например? — так же спокойно спросил отец.

— Ну, это красиво… оригинально, — начал запинаться я.

Я действительно тогда не мог внятно объяснить, зачем мне нужна серьга в ухе. Возможно потому, что смысл этого аксессуара для себя я понял значительно позже. А может потому, что это была просто детская мечта, которую непременно хотелось исполнить.

— Похоже, сын, ты сам не знаешь для чего, — все так же спокойно и доброжелательно продолжил отец. — Думаю, сначала надо, чтобы в голове что-то появилось, а потом уже можно о серьгах думать.

— Опять ты за свое, — насупился я, понимая, что сейчас речь пойдет о школе.

— Не опять, а снова, — уже тверже зазвучал голос папы. — Давай так: вот будешь без троек учиться, тогда и поговорим.

Настроение мое резко упало — опять начиналась шарманка про школу, а мечта разбилась о родительский запрет. Вновь забегая вперед, скажу, что подростковое желание я все же осуществил, но не скоро — только после института. Тогда в моем ухе появился «гвоздик», а после открытия первого бизнеса в моей мочке красовался логотип собственной фирмы. Сейчас же там — $, символ доллара. И это не бахвальство, а посыл к моей цели — помогать людям сохранять и приумножать их капиталы.

— Да ты, сын, не дуйся, — продолжал папа. — Сейчас ты пойдешь уже в девятый класс. Пора браться за голову.

Я откинулся на спинку кресла и с тоской подумал о школе. Учиться я не то что не любил, скорее не был вовлечен в процесс. Перебивался с тройки на четверку и, в общем-то, не особо переживал по этому поводу.

— У тебя же светлые мозги, — тем временем продолжал папа. — И я тебе всегда помогаю с алгеброй и геометрией.

— Да, — вяло отозвался я. — И у меня по ним твердая четверка.

— Так в чем проблема?

— В физике. Ее я не понимаю совсем. И вообще: зачем мне этот физматлицей?

Какую-то особенную школу родители мне не выбирали, я пошел в ближайшую — ту, что была у нас во дворе. Но в седьмом классе нам объявили, что отныне мы — лицей, и не простой, а физико-математический. Соответственно, программу нам тоже пересмотрели. Так что дальше учеба напоминала известную в то время песню:

«Нагружать все больше нас стали почему-то,
Нынче в школе первый класс вроде института.
Нам учитель задает с иксами задачи,
Кандидат наук — и тот над задачей плачет».

Дальше — больше. В девятом классе нашу параллель «сегрегировали». В классах «А», «Б» и «В» вводилось еще более углубленное обучение, где в конце учебного года предполагались дополнительные экзамены для перехода в десятый класс. Зато после выпускных испытаний «ашники», «бэшники» и «вэшники» автоматически зачислялись в Ленинградский электротехнический институт!

Класс «Г» был базовый, и туда предлагали перевестись всем тем, кто не собирался вообще идти в десятый класс, а планировал отправиться в ПТУ или колледж.

Я сразу же нацелился на институт, поэтому остался в своем девятом «А». И, конечно, получил сполна. Уроков стало еще больше, за домашними заданиями я засиживался на кухне далеко за полночь. Все эти теоремы и котангенсы мне, казалось, уже снились. Но самым страшным по-прежнему оставалась физика, из курса которой ярче всего запомнилось это: «по закону Ньютона яблоко, упавшее с любого дерева, обязательно прилетит тебе прямо в лоб». Хотя, конечно, если серьезно, то знание предмета у меня все-таки было.

Но не стоит думать, что я 24 часа в сутки занимался учебой. Я находил время на борьбу и шахматный кружок. Мог часами закидывать мяч в баскетбольную корзину, благо ее повесили прямо у нас во дворе. А баскетбол я любил с самого детства, несмотря на маленький для этого вида спорта рост.

Но настоящую любовь у меня вызывал компьютер — редкая в наших домах вещь по тем временам. Поэтому я зависал у своего соседа и одноклассника Арсения, чей отец, увлеченный электротехникой, сам собрал сыну игровой компьютер. И даже пошел в компьютерный кружок, где давали азы Basic, MS-DOS и Norton. Так что компьютерная грамотность, программирование и технологии появились в моей жизни еще в школьные годы.

Поэтому я буквально обомлел, услышав слова отца:

— Кирилл, скажи, а твоей учебе мог бы помочь компьютер? — спросил он, не отвлекаясь от дороги.

— Да! Конечно! — не сдержал я эмоций.

— Ну что ж, мне тут в совхозе выделили земельный участок. Так сказать, за заслуги, — усмехнулся папа. — Но мы с мамой решили, что дача нам не нужна. Так что, думаю, если эти сотки продать, то на компьютер вполне хватит.

— Пап! Спасибо! — меня, захлестнутого ликованием, хватило только на это.

Спустя месяц, в октябре, отец вернулся с работы с большой коробкой, которую торжественно вручил мне. Это был один из первых советских компьютеров «Поиск» — 16-разрядный ПК, ограниченно совместимый с IBM PC/XT, сделанный киевским «Электронмашем». 128 килобайтов ОЗУ с видеопамятью в 32 килобайта, в качестве внешнего носителя использовался обычный кассетный магнитофон и специальные кассеты. Клавиатурой можно было бы кого-то прибить — такой громоздкой она была.

— Сын, но ты обещал подтянуть учебу! — улыбнулся папа, глядя, как я лихорадочно подключаю свой «Поиск».

— Обещаю! — второпях бросил я.

Теперь я просиживал часами за собственным компьютером. Но уже тогда меня интересовали не столько игрушки — хоть я и проходил все уровни популярных тогда Dune и Doom, — а программирование. И часами я пытался применить свои знания Basic на практике.

Свое обещание подтянуть учебу я не нарушал и даже исправно ходил к репетитору заниматься ненавистной мне физикой. Зубрил осточертевшие правила, законы, теоремы, решал задачи. Но, увы, от провала это не спасло, и окончание девятого класса ознаменовалось для меня первой в жизни драмой.