Женщина поднималась по лестнице. Он спешил за ней, и его тень, отбрасываемая огнем, казалась огромной на стене. Посредница была на верхней ступеньке лестницы, когда вор одолел лишь половину, а затем проскользнула во второй дверной проем и исчезла. Он последовал за ней так быстро, как мог, и вошел следом.

Свет от костра урывками проникал в комнату, и поначалу вор едва мог что-либо разглядеть.

— Закрой дверь, — попросил кто-то. Вору потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что просьба обращена к нему. Он повернулся и попытался нащупать ручку, обнаружил, что ее нет, и захлопнул дверь на ноющих петлях.

Покончив с этим, вор снова повернулся к тьме, царящей в комнате. Женщина стояла в двух или трех ярдах, обратив к нему вечно смеющееся лицо. Ее улыбка выглядела серым полумесяцем.

— Твое пальто, — сказала она и протянула руки, чтобы помочь его снять. Затем она вышла из поля зрения вора — зато появился объект его долгих поисков.

Поначалу внимание вора привлек не Мамулян, а резной деревянный алтарь, установленный вдоль дальней стены, — готический шедевр, который даже в полумраке сверкал золотом, алым и синим. Военная добыча, подумал вор; так вот, что этот ублюдок делает со своим состоянием. Теперь он устремил взгляд на человека перед триптихом. Одинокий фитиль, погруженный в масло, дымно горел на столе, за которым сидел картежник. На его лице беспокойно плясали яркие блики.

— Итак, пилигрим, — сказал этот человек, — ты нашел меня. Наконец-то.

— Разумеется, это ты нашел меня, — ответил вор; все случилось, как и предсказывал Васильев.

— Я слышал, ты хочешь сыграть пару партий. Это правда?

— Почему бы нет? — Он старался говорить как можно беззаботнее, хотя его сердце отбивало в груди нервную барабанную дробь. Оказавшись в присутствии картежника, он почувствовал себя совершенно неподготовленным. Волосы от пота прилипли ко лбу, на руках осела кирпичная пыль, под ногтями — грязь. «Я наверняка выгляжу, — подумал он с кривой ухмылкой, — как вор, которым и являюсь».

Мамулян же, напротив, был воплощением благопристойности. В его скромной одежде — черный галстук, серый костюм — не было ничего, что указывало бы на спекулянта: он, эта легенда, выглядел словно биржевой маклер. Его лицо, как и наряд, было беспардонно заурядным; черты, туго обтянутые гладкой кожей, казались восковыми в безжалостном свете масляного пламени. На вид ему было лет шестьдесят или около того, щеки слегка впалые, нос крупный, аристократический, лоб широкий и высокий. Линия роста волос отодвинулась к затылку; уцелевшая шевелюра выглядела легкой словно пух и белой. Но в его позе не было ни чахлости, ни утомления. Он выпрямился в кресле, и его проворные руки с любовной фамильярностью развернули веером и собрали колоду карт. Только глаза были такими,

какими их представлял себе вор. Ни у одного биржевого маклера никогда не было такого пронзительного взгляда. Таких ледяных, неумолимых глаз.

— Я надеялся, что ты придешь, пилигрим. Рано или поздно, — сказал Мамулян. По-английски он говорил монотонно.

— Я опоздал? — полушутя спросил вор.

Мамулян положил карты на стол. Похоже, он отнесся к его вопросу вполне серьезно.

— Посмотрим. — Он помедлил, прежде чем продолжить: — Ты, конечно, знаешь, что я играю по очень высоким ставкам.

— Наслышан.

— Если захочешь уйти сейчас, прежде чем мы двинемся дальше, я пойму. — Маленькая речь была произнесена без тени иронии.

— Разве ты не хочешь, чтобы я играл?

Мамулян сжал тонкие сухие губы и нахмурился.

— Напротив, — сказал он, — я очень хочу, чтобы ты играл.

Вор почувствовал намек — или все-таки показалось? — на пафос. Он не понял, была это оговорка или самый изысканный из театральных приемов.

— Но я лишен сочувствия… к тем, кто не платит долги.

— Ты имеешь в виду лейтенанта, — рискнул предположить вор.

Мамулян уставился на него.

— Я не знаю никакого лейтенанта, — проговорил он ровным голосом. — Я знаю только таких же игроков, как я сам. Некоторые из них хороши, большинство — нет. Они все приходят сюда, чтобы испытать свою храбрость, как и ты.

Он снова взял колоду; она двигалась в его руках, словно карты были живыми. Пятьдесят два мотылька трепетали в тошнотворном свете, и каждый помечен слегка иначе, чем предыдущий. Они были почти неприлично красивы: их лоснящиеся лицевые стороны являлись самой безупречной вещью, которую вор видел за последние месяцы.

— Я хочу играть, — сказал он, бросая вызов гипнотическому перемещению карт.

— Тогда садись, пилигрим, — сказал Мамулян, будто этот вопрос никогда не обсуждался.

Женщина почти беззвучно поставила стул позади него. Усевшись, вор встретился взглядом с Мамуляном. Было ли в этих безрадостных глазах что-нибудь, способное причинить ему вред? Нет, ничего. Там было нечего бояться.

Пробормотав слова благодарности за приглашение, вор расстегнул манжеты рубашки и закатал рукава, готовясь к партии.

Через некоторое время игра началась.

Часть вторая

Приют

Дьявол — отнюдь не худшее, что есть на свете; я предпочел бы иметь дело с ним, нежели с иными людьми. Он держит слово куда охотнее, чем многие мошенники в этом мире. По правде говоря, когда ему причитается плата, он приходит точно в назначенное время; едва пробьет двенадцать, забирает душу и отправляется домой в ад, как подобает дьяволу. Он просто делец, и ведет себя должным образом.

И. Нестрой. Адский страх

I. Провидение

5

Отсидев шесть лет в Уондсворте, Марти Штраус привык ждать. Он ждал, чтобы умыться и побриться каждое утро; он ждал, чтобы поесть; он ждал, чтобы испражниться; он ждал свободы. Так много ожидания. Конечно, все это было частью наказания, как и беседа, на которую его вызвали в этот унылый день. Но если справляться с ожиданием было легко, с беседами дела обстояли иначе. Он ненавидел оказываться в центре бюрократического внимания: досье на условно-досрочное освобождение, переполненное дисциплинарными отчетами и отчетами о домашних обстоятельствах, а также психиатрическими заключениями; то, как каждые несколько месяцев приходилось стоять голяком перед неучтивым чиновником, который говорил тебе, какая ты мерзкая тварь. Это причиняло такую боль, что он не сомневался, что никогда не исцелится от нее; никогда не забудет жаркие комнаты, полные намеков и разбитых надежд. Они будут сниться ему вечно.

— Входи, Штраус.

Комната не изменилась с тех пор, как он был здесь в последний раз, только воздух стал еще более затхлым. Человек на противоположной стороне стола тоже не изменился. Его звали Сомервейл, и в Уондсворте было немало заключенных, каждую ночь молившихся о его изничтожении. Сегодня он сидел за пластиковым столом не один.

— Садись, Штраус.

Марти взглянул на компаньона Сомервейла. Он не был тюремным служащим. Его костюм слишком элегантен, а ногти слишком ухожены. Постарше среднего возраста, телосложение крепкое, нос слегка искривлен — будто когда-то был сломан, а потом неумело вылечен. Сомервейл его представил:

— Штраус. Это мистер Той…

— Здрасте, — сказал Марти.

Загорелое лицо в ответ повернулось в его сторону: взгляд был откровенно оценивающий.

— Рад познакомиться, — сказал Той.

Его пристальный взгляд скрывал нечто большее, чем простое любопытство, хотя что — подумал Марти — он мог увидеть? Человека, которого время не пощадило: тело, ставшее вялым от переизбытка плохой пищи и недостатка упражнений; неумело подстриженные усы; глаза, остекленевшие от скуки. Марти знал каждую унылую деталь своей внешности. Он больше не стоил второго взгляда. И все же ярко-голубые глаза смотрели на него как зачарованные.

— Я думаю, нам пора перейти к делу, — сказал Той Сомервейлу. Он положил руки на стол ладонями вниз. — Как много вы рассказали мистеру Штраусу?

Мистер Штраус. Такое обращение — почти забытая вежливость.

— Я ему ничего не говорил, — ответил Сомервейл.

— Тогда мы должны начать с самого начала, — сказал Той. Он откинулся на спинку стула, все еще держа руки на столе.

— Как вам будет угодно, — сказал Сомервейл, явно готовясь к продолжительной речи. — Мистер Той… — начал он.

Но продолжить не успел, потому что гость его перебил.

— Вы позволите? — сказал Той. — Возможно, у меня лучше получится изложить ситуацию вкратце.

— Как пожелаете, — сказал Сомервейл. Он шарил в кармане пиджака в поисках сигареты, едва скрывая досаду. Той не обратил на него внимания. Асимметричное лицо продолжало смотреть на Марти.

— Мой работодатель, — начал Той, — человек по имени Джозеф Уайтхед. Я не знаю, знакомо ли вам это имя? — Он не стал дожидаться ответа и продолжил: — Если вы о нем не слышали, то наверняка знакомы с «Корпорацией Уайтхед», которую он основал. Это одна из крупнейших фармацевтических империй в Европе…

Название пробудило в памяти Марти смутные скандальные ассоциации. Но все это казалось мучительно расплывчатым, а времени ломать голову не было — Той не собирался тормозить.