В вязании, так же как, скажем, в управлении атомной подлодкой, притворство — не такая уж хорошая идея. «Пусть все идет, как идет, а там посмотрим» редко заканчивается чем-то толковым. Именно так в конечном итоге получается водолазка, в которую не пролазит голова, носок без пятки или подлодка, застрявшая в Антарктиде, хотя по плану она должна быть где-то в Мексиканском заливе.

Ирония в том, что я снова вернулась к работе, где люди постоянно задают мне вопросы. Моя электронная почта стала этаким виртуальным отделом по работе с вязальными клиентами, заваленным бесконечными запросами о пряжах, нитях, моделях, породах овец, магазинах и разных местах по всему миру. Я стараюсь ответить на каждое письмо, но они все приходят и приходят, и иногда, как и с теми записками, я признаю свое поражение и нажимаю «удалить». Что-то я знаю, что-то — нет. Я пытаюсь помочь, когда могу.

Вопросы — это любопытная штука. Замечали ли вы, как часто мы задаем вопрос, с ответом на который уже давно определились? Мы просто закидываем удочку, чтобы посмотреть, выберете ли вы тот же ответ, что и мы. На самом деле нам не важно, что вы думаете о разнице между шерстью мериносовых овец и альпакой, также как не особо хочется знать, что вы думаете о нашем никчемном парне. Нет, мы просто хотим узнать, считаете ли вы, так же как и мы, что из этого мотка желтой пряжи получится симпатичный шарфик. Неважно, что я отвечу, все равно — либо вы купите эту пряжу, либо нет. Либо вы останетесь с Гари, либо порвете с ним.

По правде говоря, даже если пряжа вдруг станет опасна для жизни, мой ответ и тогда не будет иметь никакого значения. И я на это надеюсь, потому что бремя принятия решений за других людей слишком тяжело для моих плеч.

Когда я начала заниматься выпечкой в своем маленьком кафе, небольшая подработка, которая помогала преодолеть очередную навязчивую идею, я вдруг снова оказалась в торговом центре «Бейфер Молл». Я не профессиональный шеф-повар. Я — фанатичный пекарь-моучка. По вес, что клиенты видели, это человек за прилавком. С первого же дня вернулись старые вопросы из Macy's. «Что такое Milky Way?» — спрашивали они. «Насколько крепкий кофе макиато?» Какое соевое молоко мы используем? Они приносили мне свои резюме, они просили меня подписать накладные о доставке, они предупреждали меня о протекающем бачке в туалете или пустом дозаторе мыла.

Я удивляюсь, как мало я обо всем этом знала. До жути мало. Но я все же помню старую привычку: стой прямо и излучай свое невежество так, чтобы его приняли за непоколебимую уверенность. Никому не хочется слушать человека, который нечленораздельно мямлит, что ничем не может помочь, — им нужен тот, кто уверенно кивнет и, возможно, скажет, кто им может помочь. Когда я переключилась с жизни самозванца-пекаря на более комфортную для себя жизнь знатока вязания, моя уверенность, кажется, никуда не делась. То, что я считала сплошным обманом со своей стороны, на самом деле оказалось своего рода, не побоюсь этого слова, искренностью. Может быть, тот первый урок, полученный в Macy’s, был не о том, как притворяться или стать величайшей самозванкой, каковой я себя считала, а о том, как преподносить себя уверенно, кем бы и чем бы я ни являлась.

В конце концов, разве Элизабет Циммерман воодушевляла бы нас вязать со страхом и неуверенностью? Нет. Ее точные слова были: «Продолжайте вязать, с уверенностью и надеждой, преодолевая все препятствия». Так я и поступлю.

Кое что о шишечках

Моя бабушка по материнской линии всегда носила водолазки. Но только к концу ее жизни, когда старческое слабоумие уже взяло свое, ее длинные косы были обрезаны, и исландские свитера сменились домашними халатами, я открыла причину этому: вся ее грудь и шея были покрыты россыпью мерзких мясистых бородавок. По словам моей мамы, в один из летних дней 1957 года мой в высшей степени тактичный дедушка невольно фыркнул: «Руфь, надень водолазку, эти штуки выглядят отвратительно».

С того самого момента она никогда больше не выходила из дома, не прикрывшись. Я не могу найти ни одной фотографии, где она была бы в купальном костюме, шортах или даже в рубашке с короткими рукавами. Когда они приезжала к нам в гости в Аризону, где температура колебалась в районе 40 градусов жары, на ней неизменно была водолазка, длинные рукава которой демонстративно защищали ее тонкие запястья.

Это был ее собственный вариант паранджи, прятавшей викторианскую скромность, за которой скрывалось ее болезненно хрупкое эго. По семейным преданиям, она даже в пижаму переодевалась в шкафу. Забавно, что моя бабуля, так тщательно скрывающая под одеждой свою шею, неистово добавляла шишечки во все, что она вязала, словно обезумевший шеф-повар с кондитерским мешком. Используя какой-то бесконечный запас грязно-белой камвольной шерсти, которая закупалась неизвестно где, она украшала один чехол для подушки за другим сложными аранами, отличительной чертой которых было непомерное число шишечек.

Шишечки — что бородавки вязаного полотна, пухлые наросты, выступающие и болтающиеся, манящие детишек, приглашающие пощупать руками, отвлекающие взгляд и пожирающие километры пряжи. Но если бородавки появляются всегда внезапно, когда меньше всего ожидаешь, то шишечки возникают только тогда, когда мы сами хотим их создать.

Шишечку формируют, добавляя несколько петель к одной ничего не подозревающей петле, вывязывая их туда-сюда независимо от остального полотна, а затем соединяя их в одну исходную петлю — а та вновь присоединяется к своим подружкам как ни в чем не бывало, но только с огромным горбом на спине. «Кто? Я? Ой, да это все лишний кусочек тортика, ха-ха», — нервно хихикает она, втискиваясь в толпу петель. Шишечка — это стыдливый шепоток, услышанный всеми, помарка, бросающаяся в глаза, выходные в Лас-Вегасе, заснятые на камеру.

Как и для прочих объемных трехмерных объектов, мы придумали кучу способов сделать шишечки лучше, плотнее, компактнее. Мы теперь знаем, что, если добавить и провязать несколько петель поэтапно, ряд за рядом, получится более округлая и прочная шишечка.

Мы открыли, что, если захватить соседние петли во время вязания, получится более прочное основание для полноразмерной шишечки. Мы обнаружили, что, если вязать шишечки слишком близко друг к другу, в конечном итоге вырастет одна большая несимпатичная супершишища и что гораздо разумнее разделять шишечки большим количеством лицевых петель. Обвисшие шишечки? Попробуйте провязать скрещенную петлю в ряду над той петлей, в которую вы добавили шишечку.

И как бы мне ни хотелось сказать, что шишечки прекрасны (по мнению их создателя), но на вкус и цвет товарищей нет. Ничто так не смущает, как две несуразно провязанные шишечки на свитере взрослой женщины. Нет уж, гораздо лучше равномерно распределять их по всему вязанию.

Но будьте осторожны. Безрассудное и опрометчивое добавление шишечек может быть опасным, потому что избавиться от них впоследствии будет невозможно. Добавить новые — без проблем. Но уж точно нельзя отделить их от свитера, заклеить пластырем и ожидать, что все заживет само собой. Срежьте всего одну шишечку, и соседние петли тотчас же разверзнутся во все расширяющуюся бездну. Шишечка все равно останется, пока смерть не разлучит вас.

Многие вязальщицы относятся к шишечкам так же презрительно, как к соседской брехливой собачке или к неуклюжему дому на колесах, который еле тащится по шоссе. Вязать их кропотливо и утомительно, постоянно приходится жать на тормоза, когда вы только-только начали разгоняться. Связать свитер с шишечками — это как сходить в музей с подругой — наверняка у вас есть такая, — которая останавливается возле каждой картины и читает все описания под ними слово за словом. И вот вы уже стоите в дверях, мечтая поскорее добраться до зала импрессионистов, а она все еще топчется среди прерафаэлитов, читая еще только вторую строчку на третьей карточке четвертой картины.

Даже само слово «шишечка» не сулит ничего хорошего. Оно означает неровности, дефекты, наросты, которые все портят. Я сразу представляю себе бугры, комья земли из-под копыт лошади, которая неудачно стартует в скачках, проскальзывая в грязи. Аналогично спортсмен, промахнувшись по мячу, падает и набивает шишки. Набивать шишки — это расплачиваться за свои ошибки, допускать промах, терять самоконтроль — это именно то, что люди думают, когда вы начинаете повсюду расставлять шишечки. Конечно же, и я так думала.

Подозреваю, что шишкомания заражает тех, кто неуютно чувствует себя в четырех голых стенах и невзрачных комнатах. Для них безбрежная гладь лицевых петель — это как пустой подоконник без единой ракушки или статуэтки, с которой можно отправиться в плавание. Их первое инстинктивное желание — немедленно поставить что-нибудь на это пустое место, и шишечки — это любимые статуэтки вязальщиц. Они украшают и акцентируют трехмерный язык петель, это привкус точки под восклицательным знаком, это комочек жвачки на тротуаре, это тканевая опухоль.

Я довольно равнодушно относилась к шишечкам, пока в один прекрасный день не увидела Жакет. Связанный из объемной пряжи, с шокирующе глубоким воротом из шишечек, гармонирующим с не менее значимыми полосами вдоль обеих манжет в обворожительном стиле 1960-х а-ля Джеки О [Жаклин Кеннеди-Онассис.]. Я была очарована. Эти шишечки не были скромными или неприметными, это были горделиво красноречивые буфера Долли Партон [Долли Ребекка Па́ртон (англ. Dolly Rebecca Parton) — американская кантри-певица и киноактриса, «королева кантри». Знаменита не только своей активной музыкальной деятельностью, но и обладанием грудью значительных размеров при росте в 152 см и пристрастием к облегающим костюмам.], словно отчеканенные копытами лошадей на каждом свободном сантиметре вязаного полотна. Они создавали ячейки сот из петель, полные плюшевой, волокнистой сладости, которую я находила просто неотразимой.