Каждый раз выполняя такой шов, я переношусь мыслями обратно в столовую начальной школы имени Питера Хауэлла. На мне белые мешковатые штаны, голубые кроссовки «адидас» и любимая голубая клетчатая рубашка с вкраплениями золотых нитей и кнопками из искусственного жемчуга. Я приспособилась к своей странной новой жизни. Мой отец еще не женился вновь, все мои бабушки и дедушки пока живы, и я не знаю, что будет дальше. Я просто стою в шеренге, с нетерпением ожидая своей очереди шагнуть в центр, схватить за руку своего партнера по танцу и гордо продефилировать в конец строя.
Дураков нет
Когда я родилась, мой отец позвонил двоюродной бабушке Кей прямо из больницы, чтобы сообщить ей новость. Позвонил за счет абонента, и бабушка так оскорбилась, что отказалась оплачивать звонок.
И так тяжко было ее бремя вины, что на мой шестой день рождения она решила реабилитироваться, отправив мне полный комплект мебели для спальни, который достался ей еще от матери. Именно о таком мечтает каждая шестилетняя девочка, не так ли? Тяжелый викторианский спальный гарнитур из резного ореха, из семи предметов мебели?
Да все это богатство даже не поместилось в моей крохотной комнате. Поэтому мне вручили только кровать, самый низенький из двух шкафчиков и туалетный столик с зеркалом — самый настоящий туалетный столик, за которым я провела всю свою юность, разглядывая себя в зеркале. Я совсем не была похожа на девочек из журнала для подростков Seventeen. Моя комната не походила на их комнаты, а моя жизнь… ну, с тем же успехом я могла бы жить на другой планете.
Но все же я сидела за этим туалетным столиком — с тушью от Maybelline и маленькой баночкой пурпурных теней — с такими красивыми серебряными блестками. Аккуратно нанося их на глаза, я мечтала, что каким-то магическим способом они сделают меня такой, как все.
К моменту окончания колледжа я совершенно отказалась от макияжа, сбросив с себя косметику как гнетущие покровы патриархата.
А потом, в 2009-м, я получила письмо по электронной почте. Компания Interweave [Interweave («Интевив», досл. сплетать, переплетать, ткать) — крупный медиахолдинг в США, специализирующийся на рукоделии. В него входит 16 журналов, издательство (выпустило около 300 книг), 30 сайтов, 3 телешоу и т. д.] снимала сюжет для телешоу о конференции Национальной ассоциации рукоделия в Огайо. Они хотели сделать «безумно шерстяное» шоу, не хотела бы я принять в нем участие? Конечно, ответила я. Я могу болтать о шерсти часами, с камерами или без камер.
Все было прекрасно, пока продюсер не прислал мне по электронной почте основные требования для шоу. И там черным по белому, прямо под словами «сделать профессиональный маникюр», было ужасающее: «сделать специальный макияж для съемок».
Мысль о выступлении перед потенциальной аудиторией в миллионы людей ничуть меня не страшила. А вот перспектива нанесения макияжа? Кошмар. Той баночки с блестящими пурпурными тенями не существовало уже как минимум лет двадцать. У меня ничего не было. С тем же успехом они могли попросить меня возвести стену из гипсокартона или удалить аппендикс.
Я выбрала самый модный салон красоты в городе, ути-пути местечко, где подавали газированную воду в бокалах для вина, рекламировали массаж на четвертом этаже, ботокс — на пятом. Я записалась на урок визажа. «Можно записаться еще и на маникюр?» — внезапно для себя спросила я. Какими странно иностранными были эти слова. Рот, ты кто? Что ты сделал с Кларой?
И вот я уже стою возле стола администратора и называю свое имя стройной женщине с идеальными зубами и в туфлях на невероятных каблуках.
Виляющей походкой она провела меня в комнату, похожую на гигантский церковный орган, только вместо клавиш, кнопок и рукояток в ней были ярусы рядов с тюбиками, баночками и бутылочками разных цветов, еще цветов, больше цветов, штабелями уходившими вверх, насколько хватало глаз. (Что, собственно, не так уж и высоко, учитывая, что во мне всего 1,58 м, но все же.) Ко мне с улыбкой повернулась молодая женщина. Я немедленно забыла ее имя, но оно определенно заканчивалось на звук «ииии». Мы поздоровались, и она выжидающе обвела взглядом комнату. Я догадалась, что она высматривала мою дочь — неуклюжего подростка, которую я предположительно привела на урок.
«Э-э-э, не… — объяснила я, — это для меня».
И мы начали. Она убрала мои волосы назад и стала втирать в мое лицо прохладный, слегка пощипывающий гель. «Я просто наношу тонер, чтобы убрать остатки макияжа».
«Об этом даже не беспокойтесь», — пробормотала я.
Так я просидела почти час, пока она растушевывала, грунтовала, орудовала кисточкой, обильно умащивая мое лицо слой за слоем кремами, пастами, пудрами и гелем.
Она жестоко издевалась надо мной, нанося все это только на одну сторону лица, а затем заставляя меня саму делать то же самое на другой половине. Вскоре и стала похожа на потрепанную тряпичную куклу, перенесшую инсульт. Она подробно комментировала все свои действия, рисуя завитки и символы на бумажке с изображением лица, а затем подписывала названия косметики и цвета. Только для глаз было двенадцать разных примечаний.
Пока я глазела на странное лицо в зеркале, она поинтересовалась, смогу ли я повторить процедуру сама достаточно уверенно?
«Ну да», — солгала я.
«Мне подобрать для Вас комплект косметики?» — спросила она.
«Э-э-э… давайте».
Стартовый набор начинался от 600 долларов. Мы медленно соскоблили с меня этот шедевр, пока не проступили черты моего собственного лица. Это был дикий перерасход бюджета, но что было делать? Это же телевидение, в конце концов.
Утром перед съемками я случайно встретила подругу в лифте отеля. Она внимательно и долго изучала мое лицо. «Ты выглядишь, — наконец выдала она, — как будто прекрасно выспалась». Думаю, она хотела сделать мне комплимент, но, как только съемки закончились, я вернулась в номер и стерла это хорошо отдохнувшее лицо теплым полотенцем, вернув себе свое — опухшее и уставшее. На полотенце, как на Туринской плащанице, отпечатался отчетливый контур лица.
Из косметологии ближе всего миру вязания — вышивка по вязаному полотну. Все остальное вязание предполагает создание основы из подручных материалов, шаг за шагом, петля за петлей; вышивка петлями — это гравировка новым цветом и нитями прямо поверх уже существующих петель. Наверняка вы слышали о таком пафосно-аристократическом названии, как швейцарская штопка.
Суть в том, чтобы с точностью повторить контуры уже существующей петли новой нитью, которая фактически станет ее копией. Но, как и с моим лицом для телевидения, все прекрасно видят — что-то изменилось.
Это шоу о вязании на самом деле не было моей премьерой на телевидении. В 1980-х годах, примерно во времена, когда вышивку петлями активно применяли на свитерах с гигантскими плечами, я играла в местном телевизионном шоу под названием «Закоулки Элли». Мы вместе с моими школьными друзьями написали, сыграли, отрежиссировали, спродюсировали, сняли и отредактировали эту новаторскую драму, единственное величайшее достижение которой заключалось в эпизодическом появлении приглашенного Майкла Лэндона [Майкл Лэндон (англ. Michael Landon, наст. имя Юджин Морис Оровиц (англ. Eugene Maurice Orowitz), 31 октября 1936–1 июля 1991) — американский телевизионный актер, продюсер, сценарист и режиссер, наиболее известный благодаря главным ролям в трех длительных телесериалах «Бонанца», «Маленький домик в прериях» и «Шоссе в рай».], ныне покойного.
Я играла Элли, остроумную владелицу бара, где ошивались все прочие персонажи — в те моменты, когда их не били по голове арбузами или они не симулировали полную потерю памяти в больнице.
Все это возымело свое продолжение в стремительной, но блистательной карьере дублирования роликов для телевидения, и если память меня не подводит, хватило ее ровно на один рекламный ролик. Я вошла в темную звукоизолированную комнату в одной из студий Тусона, надела наушники, каждый размером с пышку. Пристально вгляделась в моего персонажа на экране — женщину, передающую сумку покупателю и произносящую «спасибо». Это и было мое полотно.
Я хотела, чтобы все получилось безукоризненно, и тут же приступила к работе. Что ею двигало? Каковы были ее мотивы? Нравилась ли ей работа? Было ли это начало или конец ее смены? Пообедала ли она? Я пригляделась более внимательно. В выражении ее лица было нечто… возможно, они с этим мужчиной были любовниками много лет назад, и она надеялась, что он ее забыл, — и в то же время это причиняло ей боль, она чувствовала обиду, что он ее не помнит.
Мы записали около тридцати дублей, пока все не получилось как надо. Я пыталась сделать вставки настолько незаметными и ровными, насколько это возможно, но уверена, что мой голос, так же как и самые искусные петли вышивки, все равно выбивался из той сцены, гладкой во всех отношениях.
Вот так и получается вышивка петлями. Это озвучка, дубляж вязального мира, своего рода помада или парик, накладные ногти, свежий слой краски. Добавь чуть больше и вляпаешься в неприятности.
Вскоре после нашего переезда в Тусон мы с братьями стали свидетелями неудачной попытки такой штопки. После окончательного развода оба наших родителя решили удариться во все тяжкие и вспомнить молодость. Моя мать ходила на свидания со всякими разными ухажерами, типа музыкантов, астрономов и официантов.
Мой отец вскоре влюбился в одну из своих студенток. Они планировали пожениться, но возникла небольшая проблема. Невеста принадлежала к церкви, которая не признавала разводы.
И чтобы новая семья могла состояться по правилам той церкви, брак моих родителей нужно было признать недействительным — не просто с того дня, а как будто «его никогда на законных основаниях и не было». Всем пришлось заполнять горы бумаг, отвечать на множество въедливых вопросов и пересылать денежные переводы. А церковь достала гигантскую волшебную иглу, заправила в нее кипенно-белую акриловую нить и приступила к штопке моего законного детства новешенькими лживыми стежками.
