Клэр Лэнгли-Хоторн

Последствия греха

Сэму и Джасперу

1

Лондон

Октябрь 1910 года

Когда ранним субботним утром внизу зазвонил телефон, Урсула Марлоу поняла, что это может означать только плохие новости. Через несколько секунд она услышала мягкие, неуверенные шаги на лестнице, а потом осторожный стук в дверь спальни. Было еще темно. Урсула быстро встала, сунула ноги в шелковые домашние туфли цвета слоновой кости, взяла со стула темно-желтую кашемировую шаль и поплотнее закутала плечи.

— Ничего страшного, Биггз, — шепнула она через дверь. — Я не сплю. Сейчас спущусь.

Дверь медленно отворилась; дворецкий стоял на пороге с лампой в руке.

— Кто звонит? — спросила Урсула.

— Мисс Стэнфорд-Джонс.

Временами Биггз бывал таким чопорным.

Урсула спустилась по лестнице; Биггз шел за ней, почтительно молча.

Девушка взяла трубку.

— Уинифред, это ты? — спросила она.

— Салли… слава Богу. Я должна была тебе позвонить. Понятия не имею, к кому еще обратиться. Это кошмар. Даже не знаю, как объяснить. Здесь, в моей комнате, кто-то есть — и, Салли… мне кажется, она мертва!

Урсула потеряла дар речи. Шаль сползла с ее плеч на пол. Биггз, почтительно державшийся в отдалении, подошел и подобрал ее. Урсула осталась стоять в батистовой ночной рубашке. Она понимала, что Уинифред права: кто еще мог ей помочь? У кого еще имелись связи, чтобы все уладить, — если только это было возможно? Кто здесь был дочерью одного из самых богатых английских промышленников?

— Не выходи. Я сейчас приеду. — Урсула положила трубку. — Биггз, ступайте на улицу и найдите мне кеб.

Биггз вскинул брови, но подчинился.

Урсула поднялась наверх и быстро начала одеваться, не прибегая к помощи горничной Джулии. В спальне было холодно, хотя в камине по-прежнему горел огонь. Не желая будить никого из обитателей дома, особенно отца, Урсула не стала включать верхнее освещение и собралась при тусклом свете ночника, умудрившись своими силами зашнуровать длинные тесемки корсета.

— Черт возьми! — пробормотала она сквозь зубы, торопливо застегивая темно-серое льняное платье, которое Джулия приготовила ей накануне вечером.

Часы на каминной полке пробили пять. Урсула нетерпеливо натянула черные кожаные полусапожки, которые валялись под стулом, зашнуровала их лишь наполовину и в полумраке заспешила вниз по лестнице. Биггз ждал на нижней ступеньке с зонтиком в руках.

— Никакого зонтика, — предупредила Урсула. — Кеб здесь?

— Ждет на улице, — спокойно ответил Биггз. — Полагаю, мисс, это вам понадобится, — сказал он, протягивая ей плащ и сумочку.

Урсула вынуждена была крепко держаться, пока кеб с грохотом катил по тускло освещенным улицам. Уличные фонари вдоль Пиккадилли призрачно сияли сквозь плотную пелену дождя. Бок о бок с ними ехал грузовой фургон; извозчик в темном плаще сгорбился от холода. Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем они свернули на Грейт-Рассел-стрит, миновали внушительную колоннаду Британского музея и спустились по Монтегю-сквер. Колеса заскрежетали по мостовой, и кеб остановился перед дверью знакомого белого дома. Газовый фонарь на углу тускло горел в сыром тумане, но в доме не светилось ни одного окна. Урсула много раз приезжала сюда на собрания Женского социально-политического союза, но неизменно днем. В сумерках дом казался мрачным и странным.

Урсула познакомилась с Уинифред на одном из первых собраний союза в Куинс-Холл. Хотя она знала Уинифред в лицо еще со времен Соммервиль-колледжа, их пути редко пересекались. Когда Урсула поступила и Оксфорд, Уинифред училась уже на последнем курсе и у нее была прочная репутация радикалки. Слушая выступление Уинифред по поводу Женского кооперативного общества, Урсула в своем отороченном мехом пальто чувствовала себя в высшей степени сомнительной особой. В конце концов, имя ее отца было синонимом «эксплуатации рабочих», как часто выражалась та же Уинифред.

Сходное чувство она ощутила сегодня, выходя из кеба. Ее мир столкнулся с миром Уинифред, и Урсула вовсе не была уверена, что готова к последствиям.

Шляпу и перчатки девушка забыла дома. Осенний ветер пробирал до костей. Урсула подумала, что выглядит нелепо, стоя здесь ранним утром и с волосами, заплетенными в косу, как она всегда делала на ночь. Большую часть жизни Урсулу оберегали от холода из опасения, что она станет жертвой чахотки, от которой умерла ее мать. В конце концов она почти инстинктивно восстала против такой опеки. Теперь Урсула дрожала и сожалела о своем порыве. Зачем вообще она здесь?

— Все в порядке, милочка? — спросил кебмен. — Никого нет дома, как я погляжу.

— Не беспокойтесь, — с улыбкой отозвалась Урсула и полезла в сумочку за деньгами.

Кебмена, кажется, это не убедило.

— Честное слово, — сказала Урсула, протягивая ему деньги.

Он взял плату, приподнял шляпу и что-то пробормотал сквозь зубы об «этих современных девицах».

Урсула поспешно шагнула с обочины, и кеб отъехал.

Она подошла к дому и нерешительно позвонила в дверь; отчетливый металлический звук эхом разнесся по безлюдным комнатам. Возможно, Уинифред сидит одна, в темноте, и ждет. Урсула никогда не была наверху, но воображение с легкостью нарисовало зловещую сцену. Ни звука, ни движения. Урсула помедлила, потом позвонила еще раз. В ее сознании возникали жуткие картины — возможно, после того как Уинифред позвонила (с той минуты прошла как будто целая вечность), случилось нечто куда более страшное.

Дверь внезапно отворилась, и Урсула быстро вошла. Уинифред стояла в коридоре, держа толстую желтую свечу. Воск тек ей на руку, но она этого не замечала.

— Наверху… — хрипло произнесла она.

— Можешь объяснить, что случилось? — шепнула Урсула, кладя сумочку на столик.

— Самое ужасное — я не знаю, как это объяснить, — сбивчиво заговорила Уинифред. — Я не понимаю, что произошло. Я не… я ничего не помню.

— Можешь проводить меня наверх? — попросила Урсула, и в глубине души ее охватил ужас при мысли о том, что она может увидеть.

Пепельно-серое лицо Уинифред говорило о ее тревоге. Тревоге, которая казалась абсолютно немыслимой всего неделю назад, когда Урсула сидела в этой самой гостиной и с удовольствием пила чай. Девушка вспомнила, какой уютной казалась комната, в окна которой лился вечерний свет; вокруг витал запах свежеиспеченных пирогов и меда, а дискуссия о судьбе либерального правительства была захватывающей. Пока Урсула следовала за Уинифред по коридору, эти образы медленно покидали ее сознание, точь-в-точь как солнце исчезает с небосклона.

Картина, которая открылась ей наверху, оказалась неестественной и страшной. Слабо освещенная комната была полна теней. Камин еще теплился; зеркало на каминной полке в раме, выкрашенной под черное дерево, отражало тусклые огоньки догорающих свечей. Постель, на которой лежало тело, была смята. Грубые простыни. Тяжелое покрывало из золотистой парчи. Черные с красным подушки в восточном стиле. Все это наводило на мысль о каком-то… гареме. Окна были приоткрыты, в комнату струился тусклый лунный свет, легкий ветерок раздувал занавески. Урсула разглядела худенькое тело юной девушки. Обнаженная, та лежала ничком на кровати. По простыням под ней расплылось темное пятно.

Урсула поняла: случилось нечто ужасное для того, чтобы кто-либо из них смог поправить дело.

— Ты ничего не трогала? — спросила она.

— Нет. Я только… только…

— Все в порядке. Не надо… не говори ничего. Нужна помощь.

Урсула осторожно забрала у подруги свечу, вывела ее из спальни и помогла спуститься по лестнице, потом зажгла лампу, которая стояла на столике в коридоре. В ее голове теснились догадки, предположения, мысли, но они не проясняли ничего. Ноги будто отказались поддерживать тело; Урсула схватилась за столик и почувствовала, что комната кружится.

Нужно было собраться с силами.

Урсула сделала глубокий вдох.

— Почему ты не ждала меня в гостиной? — спросила она.

Уинифред с безжизненным лицом по-прежнему стояла у лестницы.

— Фредди…

Уинифред как будто не слышала ее.

— Фредди, — повторила Урсула, — где у вас телефон?

Нет ответа.

Урсула оставила подругу в прихожей, а сама пошла по коридору, ведущему на кухню. Включив свет, она обнаружила деревянный короб телефона, приделанный к стене. Блестящая черная трубка была снята с рычага и болталась на тонком проводе. Урсула быстро подошла и вернула ее на место.

Прежде она не бывала в этой части дома. Урсула заглянула в дверь и осмотрела кухню. Не устояла против соблазна включить свет — нужно было удостовериться, что в доме не осталось ничего жуткого или странного. Кухня, слава Богу, оказалась самой обычной, с чугунной плитой в углу, длинным деревянным столом в центре и посудной полкой над раковиной. Здесь, судя по всему, недавно прибирались — на столе лежала только коробка бисквитов. В раковине виднелся край синего посудного полотенца. Урсула с интересом, возможно впервые, задумалась, на какие средства Уинифред ведет такой образ жизни. Очевидно, кто-то регулярно приходил к ней убираться — возможно, девушка из местных, — но в то же время было ясно, что в доме больше никто не живет. Вспомнив о времени, Урсула поняла, что приходящая прислуга, судя по всему, вскоре появится.

— Что ты делаешь?

Голос Уинифред за спиной заставил Урсулу подпрыгнуть.

— Ничего. Искала телефон, — негромко ответила она, повернулась и увидела подругу, стоящую в коридоре; на ее лицо падал свет из кухни. Уинифред смотрела на нее с каким-то странным выражением. Пугающее сочетание усталости, страха и гнева — просто львица, которая решает, напасть ей или бежать.

Уинифред указала на телефон.

— Не беспокойся. — Она как будто читала мысли Урсулы. — Мэри не приходит по выходным. Тетушкина щедрость не простирается так далеко.

Урсула поняла, что должна призвать на помощь все свои силы и сделать то, что следует.

Она подняла трубку — телефонистка ответила. Урсула набралась храбрости и попросила, чтобы ее соединили с единственным человеком на свете, перед которым она боялась оказаться в долгу. С лордом Оливером Роземом. Мейфэр, Брук-стрит, 31. Королевский адвокат и доверенный юрисконсульт ее отца был единственным, кто мог помочь.

Телефонный разговор, последовавший за этим, стерся из ее памяти. Урсула могла припомнить лишь обрывки их беседы и голоса, один из которых принадлежал ей. Она не помнила его первой реакции — в памяти осталось только спокойствие, с которым он приказал ей оставаться внизу и ни в коем случае не подниматься в спальню. Затем с оттенком легкого сарказма лорд поинтересовался, знает ли мистер Марлоу о дружбе его дочери с мисс Стэнфорд-Джонс. Урсула покраснела; когда она познакомила отца с Уинифред, тот предостерег дочь: «Никогда не доверяй женщине, которая носит брюки и курит трубку».

Девушки сидели в гостиной, за опущенными шторами, когда лорд Розем возвестил о своем прибытии энергичным и сильным стуком в дверь. Урсула, сидевшая рядом с Уинифред на кушетке, схватила подругу за руку, затем встала. Та не двигалась с места и не поднимала глаз.

— Я открою, — сказала Урсула.

Она пересекла комнату, ее шаги эхом отозвались в коридоре. Она едва успела отворить, как высокого роста человек буквально оттолкнул ее и немедленно захлопнул за собой дверь. Одним быстрым движением он снял плащ и шляпу и положил их на столик.

Лорд Розем выпрямился, взглянул на Урсулу холодным, оценивающим взглядом серо-голубых глаз и сказал:

— Вы должны уйти. Немедленно.

— Но…

Урсула не ожидала ничего подобного. Она ждала гнева, который придется утихомиривать. Высокомерия, к которому уже привыкла. Но такое? Приказ, отданный бесстрастным тоном, казался нелепым.

— Вы должны сейчас же удалиться. Кто-нибудь видел, как вы входили сюда?

— Я… я не знаю. Кроме кебмена, кажется, никого поблизости не было. Но как это связано с…

— Вас не должны здесь видеть. Остерегайтесь скандала. Подумайте о своем отце. — Лорд Розем взял сумочку Урсулы и протянул ей.

К ним приблизилась Уинифред.

— Лорд Розем, слава Богу. — По ее щекам потекли слезы. — К черту все, — сказала она, пытаясь стереть их тыльной стороной ладони.

В дверь снова постучали. На этот раз очень тихо.

— Должно быть, инспектор Гаррисон, — сказал лорд Розем. — Мисс Стэнфорд-Джонс, будьте так любезны, впустите его. Он согласился оказать мне услугу. Я велел ему прийти сюда, чтобы осмотреть место преступления. Он знает, что вы — моя клиентка. Ничего ему не говорите, слышите? Ничего. Просто проводите наверх. Покажите инспектору комнату и немедленно возвращайтесь вниз. Вы меня поняли?

Уинифред кивнула и пошла открывать.

Лорд Розем крепко сжал руку Урсулы.

— Выйдите через черный ход. Полагаю, это здесь. — Не дожидаясь ответа, он повлек Урсулу (довольно грубо, как ей показалось) по коридору, в неосвещенную кухню.

Урсула споткнулась и попыталась высвободиться из его сильной хватки.

— Но…

— Я хочу, чтобы вы немедленно удалились, — с нажимом повторил тот. — И тихо. Здесь вы больше ничем не можете помочь.

Урсула открыла рот, собираясь возразить, но что-то в его взгляде заставило ее передумать. Лорд Розем прижал палец к губам. Медленным, почти заговорщицким жестом. Он неотрывно смотрел на нее.

Урсула услышала звуки тяжелых шагов по скрипучим половицам у себя над головой. Ненадолго наступила тишина — лишь на пару секунд, — а потом она схватила лорда Розема за руку и оттолкнула прочь.

— Не волнуйтесь, — заявила она, надеясь, что ее голос не дрожит. — Я ухожу. Но вы присмотрите за ней, хорошо? Я позвонила вам только потому… ну, я сказала Фредди, что вы сумеете помочь. И пообещайте мне, что с ней не случится ничего плохого.

— Я когда-нибудь подводил вас или вашу семью? — мрачно поинтересовался лорд Розем.

У девушки не нашлось ответа.

Она открыла заднюю дверь и выглянула в холодный полумрак. Близился рассвет. Лондон просыпался. Знакомый стук колес по булыжной мостовой, отчетливое цоканье копыт (мимо проезжали груженые телеги) и прочие признаки того, что в городе вновь наступает утро.

Урсула успела сделать лишь пару шагов, когда лорд Розем снова схватил ее за локоть.

— Прежде чем вы уйдете… — начал он.

Урсула обернулась и раздраженно посмотрела на него.

— Быстро отвечайте, вы ничего не трогали и не двигали наверху?

— Ради Бога, — отозвалась та, потирая руку. — Вы считаете меня ребенком. Конечно, я ничего там не трогала.

Лорд Розем отошел; дверь закрылась. На востоке над домами занималось тусклое голубоватое сияние. Урсула поняла, что следует спешить. Мистер Марлоу, любитель рано вставать, скоро выйдет из своей комнаты. Биггз лишь на какое-то время сумеет скрыть ее отсутствие.


Полковник Уильям Рэдклиф сидел за своим столом красного дерева, глядя на лист белой бумаги и вспоминая о Венесуэле.

Он покинул необъятные просторы Ориноко и пустился в неторопливое путешествие по ее узким притокам. Он наблюдал за тем, как весло погружается в коричневато-белесую воду и цепляется за переплетения корней, скрытых под поверхностью реки. Он вспомнил ощущение, которое внезапно охватило его, — уверенность в том, что смерть близко. Реющий в жарком воздухе и щекочущий ноздри запах разложения был повсюду. Призрак поводил глазами, отыскивая его, как тот черный ягуар, который долгие дни крался за ними по темным заболоченным берегам.

Рэдклиф скомкал листок; в его ушах по-прежнему звенел пронзительный крик обезьян-ревунов. Он с трудом вник в смысл только что полученных известий. Да и как отцу перенести смерть дочери? Свежая рана причиняла жгучую боль, воскрешала в памяти все прошлые потери. Сможет ли он жить, зная о том, что ее гибель связана с ужасными событиями двадцатилетней давности?

Образы вернулись. Как будто лихорадка вновь поразила его и отказывалась выпустить из своей цепкой хватки.

«Хозяин! — раздался голос из полумрака у него за спиной. — Глядите, еще один!» Быстро обернувшись, он увидел Бейтса — тот сидел сгорбившись в каноэ над своими книгами и растениями и что-то бормотал. Протянулась рука. Сквозь навес блеснула вспышка белого света, которая внезапно превратилась в ярко-алый цветок. Бейтс не двигался. После всех этих долгих месяцев он вообще больше не смотрел по сторонам. Они вслепую бессмысленно блуждали по притокам собственного замутненного сознания. У них началась лихорадка. Индейцы были пьяны. Пошли разговоры о том, чтобы напасть и сбросить белых в реку. «Бейтс будет первым, — подумал он, — а я собираюсь выжить». Прежде чем спустится ночь. Сегодня. Возможно, когда Бейтс заснет. Нож в сердце. Удар по голове сзади. Эти образы мучили его: черная кровь, черная ночь, тени вокруг. «Я должен убить их всех, — подумал он, — прежде чем они убьют меня».

В кабинете прозвучал выстрел. Звук гулко отдался от стен длинной картинной галереи. Он разбудил Фанни Рэдклиф, которая, не зная еще о смерти своей сестры, дремала в плетеном кресле под большим вязом. С ее колен в густую зеленую траву скатилась бутылка опийной настойки. Две афганские борзые, лежавшие у ног девушки, вяло приподняли морды. Фанни погладила собак по головам и лениво подумала, что, кажется, отец решил прогуляться вместе с лесничим. Вскоре эта мысль покинула ее, Фанни снова откинулась на желтую подушку и закрыла глаза. Наступила странная тишина, которая быстро распространилась повсюду, — то зловещее молчание, которое обрушивается подобно грому.